Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера - Алексей Шерстобитов

Очень быстро высветилось, каков интерес к моим парням, уже находящимся под арестом — необходимость в них была лишь как в свидетелях, подтверждающих правильность моих показаний, что было не совсем до конца понято ими. Оно и не удивительно.

Вообще, в этом длительном процессе я заметил жуткое и жёсткое недоверие ко всем представителям закона, мало того, подобное ощущалось и внутри самой нашей «корпорации».

На очной ставке с Александром Погореловым, открытый текст предложения: «Саш, надо подтвердить мои показания, не стесняйся, обо мне можешь говорить», — вызвал расширение глаз следователя и такое удивление, сформулировать которое он явно сразу не смог.

Саня сглотнул и выпалил: «Шеф, я так не могу, не буду я тебя сдавать!». Пришлось долго объяснять причину, по которой он должен был сделать правильный выбор, единственно для меня спасительный, хоть и с мизерным процентом.

Саша — очень хороший и правильный по своим принципам и мировоззрению человек, постоянно попадающий не в то время, и не в то место. Поразительно его невезение, делившее его жизнь на участки или такие микроэпохи, которые знаменовались одними потерями. И ведь нельзя сказать, что всё испортило пристрастие к спиртному, отнюдь, — это никогда не было причиной его перипетий, а лишь следствием.

Я в его жизни сыграл, видимо, роль Мефистофеля, хотя всегда желал для него лишь хорошего. Уже после развала «бригады» мы старались идти вместе, и неплохо получалось. По крайней мере, два моих человека — он и Сергей — не голодали и были на «колёсах», правда, Сашины частенько приходили в негодность. Его жизнь прошла бы мимо всех этих передряг, если бы не продолжавшееся после 2001 года знакомство со мной, его преданность и моя озабоченность его судьбой и были теми ниточками, которыми связывали нас до февраля 2006 года.

Александр уже неплохо начал зарабатывать с моей помощью по своему профессиональному профилю. Нам обоим оставался лишь шажок, и он взял бы под свою ответственность целый офисный центр, со всей его электрификацией, монтажом и обслуживанием электрооборудования.

Я считаю, что вся его вина лежит на мне, основная часть срока, которую он получил, вылилась не столько из задач, мною ставленых, сколько из-за стечения обстоятельств, которые своевольно переводили содеянное им с лёгких статей на особо тяжкие, что назовём человеческим фактором. Он не прочь был кого-то испугать, пусть даже небольшим взрывом, будучи уверенным в его безопасности, не допуская и мысли о возможной оплошности, которая, тем не менее, имёла место быть, как, скажем, случилось в одном из кафе «Измайлово», где погибла женщина — случайность в неправильно установленном времени на часовом устройстве и невероятность не обнаруживших взрывное устройство со взрывчаткой, прибывшими на место кинологами, нами же и вызванными задолго до взрыва. Он никогда не согласился бы пойти на прямое убийство или даже просто покушение. К сожалению, правосудие не учитывает подобных факторов и осуждает по факту.

Да, конечно, он человек взрослый, даже старше меня — и на Кубе послужить успел, и ещё кое-где «поработать», и привык безоглядно выполнять приказы, а в моём случае, выбрав человека и доверяя ему, исполнял все мои просьбы. Думается даже: до определённого, причем очень продолжительного времени был уверен, что работает на «контору». По сути, не всё так далеко от его предположений.

Человек чисто «ведомый», но ведомый из редких и исключительный по своей внутренней красоте и порядочности. Не задумываясь, работал, и не задумываясь, положил свою буйну голову рядом с моей: как провинился, так и отвечать надо — хорошо еще, что обе на шее остались.

Очень хочу и желаю, чтобы в его жизни поскорее появились нотки свободы, а также желаю ему и вновь образованной семейной жизни. Ну, а с заработком все будет нормально-такой специалист, конечно, будет востребован, и на сей раз легально и чисто.

Естественно, следствие вцепилось в меня всеми возможными местами, пока я не передумал. Откуда им было жать, что раз решив, я уже ничего не меняю? Хотя понятно, большой опыт ведения расследований, в основном, говорил об обратном.

К концу допроса, обе стороны выглядели совершенно вымотанными — ведь его концентрация была настолько высокой, что начиная «работу», сидя в одной позе, я в ней же и оставался до самого конца, в течении 5–6, а иногда и более часов. Когда подходила очередь читать напечатанное, и мне нужно было проверять каждую запятую и каждое окончание, буквы расплывались, как, впрочем, и смысл написанного. Но всё же привычка, сложившаяся в течении многих лет, — аккуратно вести дневники записей прослушивания телефонных переговоров, — помогала и собираться, и доводить дело до конца.

Я возвращался в камеру весь измотанный, но с ощущением полезно проведённого времени и с пониманием ещё одного пройденного шага пути на сложной дороге, конец которой не то, что был не виден, но даже не предсказуем. Никакой конкретики и никаких договорённостей о моём будущем не было и быть не могло. В отличии от Пустовалова, Марата Полянского и ещё нескольких знакомых мне товарищей, где следствие имело возможность помочь их судьбе. Я же был просто доволен обещанием не трогать мою семью и считал это гораздо более необходимым и важным.

Даже после необъяснимого для меня деления на два суда, когда всё было подготовлено на один, несмотря на то, что оно, опять таки, уменьшало мои шансы, я принял это как должное и необходимое, уже веря в Провидение. Уверенность только усилилась и, на удивление, вселяла спокойствие, хотя рассудок логически, настойчиво пробивая в ней брешь, говорил о другом и всё никак не мог остановиться до самого вердикта, прозвучавшего на втором суде, как спасение. Это внутреннее противостояние окончилось бы быстрее, но слаб человек и горд, а потому и ищет постоянного подтверждения с материальной точки зрения того идеального, во что, по идее, имея такие доказательства, должен верить.

Ведь есть что-то внутри нас, что безошибочно определяет и правильные пути, и необходимый выбор, и то, что совестит нас, и то, что разливает теплоту по всей душе, — нужно только прислушаться. И каждый же получает то, что должен, но видеть и понять этого не хочет, а поняв, уцепившись за самый «хвостик подола», казалось бы, только найденной истины, всё-таки отвлекается и в суете забывает о чём-то важном.

Так и шёл я почти три года к «пожизненному заключению», которое предполагала моя сознательная часть, но с глубокой уверенностью в закоулках бессознательного, что всё окончится хорошо не только на суде или после, но и по окончанию срока и адаптации в обычном мире человеческом.