Год черной собаки. Фантастический роман - Игорь Подколзин

— А что потом? — нарушил затянувшуюся паузу Грег.

— Совершенно непредвиденное и неожиданное событие в корне изменило мою судьбу. Если бы не оно, я бы остался, очевидно, жить с вдовой рыбачкой, так как матери о гибели бывшего супруга не сообщили. Однажды на маяке появились незнакомые люди. Они долго беседовали с Юджин, так звали экономку, а затем увезли меня в Канберру. Оказалось: в автомобильной аварии погиб муж моей матери — весьма состоятельный коммерсант. Наверное, она его очень любила — неделю спустя после похорон отравилась. По завещанию, оставленному ею, я становился богатым. Опекуны отправили меня учиться в Европу, в привилегированный колледж, а затем в Англию, в университет. Вдова рыбачка, я часто писал ей и помогал материально, вскоре скончалась от какой-то болезни, я остался одинешенек на целом свете и со всей страстью отдался археологии. Вот так к живу.

— И у вас не было семьи? — спросил Мартин. — Вы не женились?

— Как же, женился, — недобро усмехнулся Эдвин. — Но, вероятно, надо мной, как и отцом, витал какой-то злой рок. Жена ушла, когда я производил раскопки в Греции. Я не виню ее — она человек экспансивный, совершенно другого склада. Мои же отлучки по полгода кого угодно довели бы до белого каления. Детьми мы, слава богу, обзавестись не успели и разошлись, как принято говорить, по-джентльменски. Где она сейчас, мне неизвестно.

Несколько минут над столом черным облаком висело тягостное молчание. Словно кто-то из присутствующих затронул запретную тему и остальные, сознавая это, не знают, как выйти из столь неловкого положения. Развеял его сам профессор.

— Со студенческой скамьи я воспринимал науку как что-то космополитическое, оторванное от общества, государства, принадлежащее всему человечеству — под этим термином опять же подразумевалось нечто весьма расплывчатое в виде огромного и однородного скопления людей. Я не задумывался, кому служат в конечном счете научные открытия, полагая — самой науке, всему миру. Но какому? Неважно. С годами, вероятно, люди начинают размышлять, ради чего прожили жизнь, чем обогатили то самое человечество? И вот тут-то возникло чувство, что человечества-то вообще не существует.

— То есть как это не существует человечества?

— Не существует как единого понятия. То, что идет на пользу одним, оборачивается другим во вред, хотя и первые и вторые входят в определение — человечество. Больше того, некоторые, казалось бы, незыблемые качества, такие, как честь, благородство, мужество, справедливость, тоже весьма относительны и в разных обществах трактуются по-иному, порой имеют противоположное значение даже в юридическом плане. За что у одних наказывают, у других возводят на пьедестал, а это ужасно, когда принципы определения добра и зла не равнозначны. Меня восхищает сила и мощь человеческого разума, но приводит в бешенство и заставляет страдать людская подлость. Парадокс — этими качествами обладает, по сути дела, одно и то же белковое тело — гомо сапиенс. Одни, используя врожденные инстинкты собаки, учат ее спасать в горах заблудившихся туристов, быть поводырями слепых, вытаскивать из горящих домов детей. Другие внушают тем же животным перегрызать горло узникам, бросаться на демонстрантов. Тех же дельфинов одни хотят использовать на благо, другие превратить в живые торпеды. Зловещая диалектика прогресса — разум, уничтожающий сам себя. Но какой же он тогда, к черту, разум, если поступает неразумно? Вот и получается — неизбежно сформируется такое общество, в основу которого заложены высокие нравственные принципы: справедливость, милосердие и доброта. Ведь должен же восторжествовать именно разум. Иного выхода я не вижу…

— Абсолютно с вами согласен, профессор, — Уваров закивал в знак подтверждения. — Я хоть и сам технарь, но мне претят также утверждения отдельных пессимистов: машины выйдут из повиновения людей, «роботы сожрут человека» и прочая чушь. Когда-то-кибернетик Норберт Винер метко выразился: «Оставьте машине машинное, а людям человеческое». Машина продукт человеческого мозга, и какой бы совершенной она ни была, умнее своего создателя не станет. То же можно сказать и о роботах — их задача облегчить труд людей.

— Не скажите, Миша, роботы отнимают у человека работу, — возразил Мартин, — лишают куска хлеба.

— Это не роботы. Они сами по себе, грубо говоря, набор железяк и электронных схем. Они могут пеленать детишек и… отрубить голову. Роботы бездумные исполнители — что прикажете, то и сотворят. Руководит же ими общественный строй. Как раз на этом примере и можно убедиться: научно-технический прогресс, его плюсы и минусы нельзя рассматривать вне общества, в котором он действует. Добавлю к словам профессора: думаю, науки и техники вообще, как и человечества, не существует. Но меня волнует и интересует сейчас другое, как я считаю, более актуальное.

— Что же вас так затронуло? — сощурился Эдерс.

— Как вы, профессор, человек мудрый и образованный, культурный и без предрассудков, относитесь к молодому поколению?

— Вот вы как повернули? Вопрос, извините, сволочной, когда его задают пожилому. Так и подмывает побрюзжать: «Ох уж эта современная молодежь». — Эдвин хитровато улыбнулся. — Извольте. Отвечу. Молодые строптивы, без послушания и уважения к старшим. Истину бросили, обычаев не признают. Никто их не понимает, и они не хотят, чтобы их понимали, несут миру погибель и станут последним его пределом.

— Во-о-о, — Эдерс наклонился и закивал. — Очень точно и правильно. Кроме того, я бы еще добавил…

— Нынешняя молодежь привыкла к роскоши, — назидательно продолжал Эдвин. — Она отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших. Дети спорят с родителями, жадно глотают пищу и изводят учителей.

— Так безысхо-одно? — протянул Уваров и поднял плечи. — Признаться, от вас я такого просто не ожидал. Как снег на головенку.

— А я бы этого никогда и не сказал. Первое изрек египетский фараон Аменхотеп III. Второе — древнегреческий философ Сократ. Характерно, что и царь и ученый имели в виду «современную молодежь» своего времени, то есть до нашей эры. Как видим, несмотря на столь мрачный прогноз по поводу «той» молодежи, мир ухитрился не полететь кувырком в Тартар, а просуществовать еще почти четыре тысячи лет. Часто восклицают — молодежь наше будущее. Это так. Тем более молодые — половина населения Земли, и со счетов такую массу не сбросишь. Поэтому и отношение к молодежи равнозначно отношению к будущему, оно должно быть серьезным, внимательным и уважительным. А какой я вижу будущую молодежь? Или хочу видеть? Прежде всего лучшей, чем мы, иначе это регресс, и, по сути дела, тогда грош нам цена, что мы исхитрились воспитать поколение, недостойное предыдущего. Я вижу молодых, несомненно, знающими, глубоко образованными, честными, благородными и добрыми. По многим статьям они уже нас превзошли — это закономерно, и меня радует, преисполняет гордостью, ибо это лепта нашего поколения. Но настораживает порой потребительское отношение к жизни. Создается впечатление: по воле волн несется судно, нагруженное сокровищами, а команда его в сутолоке будней и мелочей не ведает, куда приткнуться, мечется в сомнениях, где отыскать именно нужную бухту. Почему? Да потому, что для того, кто не знает, куда он плывет, не бывает попутного ветра. Глядишь, в пылу разглагольствований и споров о месте назначения уже растрачено много драгоценностей, зияют пробоины в корпусе, сломаны мачты, оборваны паруса. Хочется надеяться и верить — они найдут свой причал, не превратят окончательно «корабль счастья» в «корабль дураков» Себастьяна Бранта. Таково мое мнение.