Мальтийский крест - Василий Звягинцев

— Да, помнится, читал, — только и смог ответить Уваров.

— Оставим лирику, — вздохнув, сказал Басманов. — Вы сдаёте мне позицию. Что имеете доложить?

Валерий доложил, что знал по последней оценке обстановки.

Уже собираясь прощаться, он спросил то, что хотел с самого начала.

— Вас много, Михаил Фёдорович?

— Дивизия, — спокойно ответил Басманов.

Вот тут капитан испытал чувство ошеломления. Отбиваясь из последних сил, мечтал о поддержке простой пехотной роты, чтобы прибавили плотности огня и на себя отвлекли немного внимания противника. Батальон — это уже сон в летнюю ночь. А тут дивизия. Если по штатам — пятнадцать тысяч человек. И со всеми спецподразделениями? И с фронтовым опытом тех сражений, когда действительно один против двадцати в штыковые атаки ходили?

…Уваров хорошо понимал и причины, и всю меру неприязни к нему генерала Чекменёва. Понятно, своей инициативой поломал несмышлёный офицерик стратегическую разведоперацию, годами, может быть, выстраиваемую. Так предупреждать же надо! Обидно, вопросов нет. Взвился генерал, вожжа под хвост попала. Наказал бы дурака своей властью, всё бы на том и кончилось. А тут сначала Стрельников влез со своими понятиями чести и справедливости. «Не позволю мол, лучше в отставку уйду, но сначала передам представление к награждению капитана и его отряда на Высочайшее имя. Пусть и через вашу голову!» Кто такое стерпит? Однако Чекменёв стерпел.

И тут вдруг в Москве мятеж случается, и снова некого, кроме пресловутого Уварова на последний рубеж перед императорской резиденцией кинуть. Погиб бы он там — слава богу! Дали б посмертно Героя России, на том и успокоились. А он ведь выжил! Лично был представлен Олегу Константиновичу, из его рук и Крест получил, и приказ об очередном производстве. На глазах Чекменёва. Успел бы он раньше Императору шепнуть, что не стоит так вот публично превозносить серьёзно провинившегося офицера, может, и сумел сохранить лицо. Да и то неизвестно: Олег Константинович характером крут, мог и самого генерала принародно по матушке послать, объяснив, что нечего на зеркало пенять, коли у самого рожа крива…

…Вадим Петрович как раз находился в городе, неподалёку от штаба Уварова, и согласился в ближайшие полчаса заехать. Ему так было удобнее, чем назначать встречу в каком-то другом месте.

— Ты совершенно прав, — сказал Ляхов, выслушав подполковника. — Не будем гадать, какие мысли у всеми уважаемого Игоря Викторовича в голове и какие тузы в рукаве. Нам нужно либо просто выполнить порученное без сбоев и промахов, что представляется почти очевидным и не слишком сложным, либо вовремя взять игру в свои руки. Так?

— Именно так, Вадим Петрович. Почему я к вам и обратился.

— К кому же ещё? — усмехнулся Ляхов. — Ты быстро и верно набираешь очки, что никак не может не раздражать окружающих. Отец мне давно приводил такой чиновничий афоризм: «Задача помощника чётко и ясно формулировать то, что смутно ощущает начальство». Вот и наш генерал явно нечто неприятное в окружающей атмосфере ощущает, а сам для себя сформулировать не может.

— Точнее — не хочет. Он, как вы рассказывали, прирождённый оперативник высшего класса, а сейчас…

— И знаешь, почему? — прищурившись, спросил Вадим.

— Знаю, — решительно ответил Уваров. — Он вообразил, что эту функцию перерос и как бы воспаряет в эмпиреи высокой политики, где не пристало «грязной тачкой руки пачкать»…

— Очень точно подметил. Не зря мы с тобой во многом сходимся. Люди одной серии, как формулирует некий весьма компетентный товарищ, мой знакомый. Поэтому начинаем свою игру. С того места, где её прервал господин Чекменёв. Не вовлекая в неё до поры ни Тарханова, ни Стрельникова. Согласен?

— Так точно.

Сердце подполковника, как выражались аборигены тех мест, где он начинал службу, переполнилось радостью. Он давно и с определённой уверенностью в успехе надеялся, что Вадим Петрович рано или поздно приблизит его к себе и введёт в круг тайн, к которым причастен. Сейчас он почувствовал, что значительно приблизился к намеченной цели.

— Вот и договорились, — сказал Ляхов. — Я не вмешиваюсь в текущие процессы, беру на себя обеспечение форс-мажоров, буде такие возникнут. А уж ты изволь продемонстрировать, на что способен в свободном полёте. Сдаётся мне, что случится может всякое, не слабже того, что было в боковом времени.

— Как приятно говорить с человеком, свободно понимающим даже невысказанное, — без тени лести ответил Валерий.

— Вполне солидарен, — кивнул Ляхов. — Теперь последний совет — и разойдёмся. У тебя, кажется, возникли достаточно тёплые отношения с Анастасией Вельяминовой…

— Вадим Петрович!

— Разве я сказал что-нибудь неуместное? Весьма достойная девушка. На мой вкус тоже — лучшая в отряде. Всемерно приветствую. И хочу, как старший по возрасту, опыту и чину товарищ попенять на чрезмерную… сдержанность. Отнюдь не только в личных вопросах.

— Поясните, пожалуйста, — чрезмерно напрягся Валерий. Он не хотел, чтобы даже глубоко уважаемый им человек касался этой темы.

— Тише, тише, а то шерсть на холке дыбом встала. Истинно — волк степной. Да, ваше высокоблагородие, — внезапно и резко сменил Ляхов тему, — ты не забыл, как медицинская эмблема на петлицах расшифровывается?

Уваров, словно с разбега на забор наткнулся, смолк. Секунду подумал.

— Так точно, господин полковник. «Хитрый, как змея, и выпить не дурак».

— Вывод? — Вадим откровенно веселился, словно бильярдист, несколькими точными ударами совершенно поменявший картину на зелёном столе.

— Извините, пожалуйста. Совершенно задёргался с этими проблемами.

Сбегал в комнату отдыха, принёс коньяк и кое-какую закуску.

Многие гражданские люди думают, что подполковник и полковник — почти одно и то же. Подумаешь — тремя звёздочками больше, тремя меньше[82]… На самом деле разница громадная. Служебная — само собой, но и психологическая тоже. Полковник — это уже иное качество личности. Полковника могут поставить командующим корпусом, и комдивы-генералы будут ему подчиняться.

Вот и Уваров не видел ничего странного в том, что реагирует на приказ, отданный вроде и в шутливой форме, как любой поручик — на его собственный.

Ляхов с удовольствием, не торопясь, выцедил коньяк, а Валерий свой выпил залпом, будто плохую водку.

— Поясняю, — сказал Ляхов, закуривая. — Вельяминова должна стать твоим ближайшим помощником, партнёром в делах, далёких от… интима. Это умнейшая девушка.

— Я знаю.

— Не всё. Ты не спрашивал, она не отвечала. Прямо сейчас, когда я уеду, пригласи её, расскажи всё, что мы тут обсуждали, и вместе подумайте, как станете действовать. Уверен, услышишь много нового и интересного. Умнейшая девушка, — повторил он, — причём в тех сферах, о которых ты пока и не догадываешься. Своим заместителем и командиром боевой группы кого наметил? Окладникова? Правильное решение. А Вельяминову, как воеводу Боброка — на засадный полк. Вместе с её подружками. За-абавно может выйти.

Уваров не до конца понял ход мысли полковника, но, как у каждого влюблённого мужчины, лестный отзыв о предмете его страсти вызвал новый приступ симпатии к понимающему человеку.

Это свойство человеческой личности Ляхов представлял достаточно хорошо и грамотно использовал.

Простившись с Вадимом Петровичем, Уваров выкурил две папиросы подряд, стоя у открытого окна и размышляя, кто же это настолько в курсе его затаённых (как ему казалось) чувств, что уже и до верхних эшелонов власти информация дошла? Стучат, все и на всех стучат! Эта простая истина ввергла простодушного графа в подобие меланхолии. Он словно забыл, что Анастасия, как следует из всего предыдущего, является протеже Вадима Петровича, и очень свободно могла поделиться с ним своей сердечной тайной.

И то не принял во внимание, что сам демонстрировал в театре записным сплетникам и сплетницам свою пассию. Да в отряде числилось полсотни существ, которых офицерский чин и специфика службы не избавили от присущих данному полу склонностей и привычек.

А уж что Ляхов обращает внимание на информацию всякого рода, так ему, инициатору создания женского подразделения, сам бог велел быть в курсе всего, там происходящего.

Уваров по телефону, через дежурного, вызвал к себе подпоручика Вельяминову и встретил её вполне по-уставному. С непроницаемым (как ему казалось) лицом выслушал доклад о прибытии, указал на полукресло у приставного столика.

Анастасия, сев и положив руки на столешницу, смотрела на командира своими изумительными глазами без всякого намёка на самую отдалённую возможность внеслужебных отношений. Так ведь, признаться, и отношений никаких ещё не было. Кроме вполне невинного посещения спектакля. Он даже поцеловать её на прощание тогда не отважился. Случалось, задерживал пальцы в своей руке несколько дольше, чем требуется, в танце, не сдержавшись, привлекал чуть ближе, ладонь, как бы невзначай, соскальзывала ниже талии. Но — в пределах приличий. Пусть и у самых пределов.