Когда любовь была «санкюлотом» - Ги Бретон

— Ну что же, в таком случае назначаю тебя государственным секретарем!

Потом трибун встал, громко распевая «Свечу аббата», что являлось признаком глубокой радости и хорошего настроения…

Облеченный государственными полномочиями, Камилл начал воспринимать простых французов как опасных смутьянов и объявил себя защитником порядка…

Две недели спустя Демулены переехали на Вандомскую площадь во «дворец Ламуаньонов», обставленный роскошной мебелью. Стены этого богатого дома были увешаны бесценными гобеленами…

Для бывшего пылкого агитатора началась совершенно новая жизнь.

По воскресеньям чета Демуленов приглашала друзей в Кло Пайен — загородный дом семьи Дюплесси в Бурла-Рен [102], где Люсиль устраивала для приглашенных развлечения на любой вкус. Яростные кордельеры развлекались как дети, упоенно бегая по саду. Молодая женщина всем дала прозвища: Фрерона она звала Кроликом, Камилла — Були-Була; Дантона Люсиль переименовала в Мариуса, Брюна — в Патагона. Госпожа Дюплесси получила имя Мельпомена, себя же Люсиль называла Курочкой или Кашанской наседкой, в память о курице, которая предпочла умереть от голода, когда се разлучили, с любимым петухом…

Спокойная идиллическая сельская жизнь окончательно преобразила Демулена. Когда Камилла избрали депутатом Конвента, он отличался в основном экстравагантными выступлениями, в которых было больше желания выделиться, чем политической страсти. Статьи же он теперь писал, подчиняясь скорее зуду писателя, чем республиканским убеждениям…

Став официальным литератором революции и сидя дома в удобных мягких тапочках, он совершенно не задумывался о последствиях своих писаний. Например, он опубликовал «Историю брисотенцев» и очень удивился, когда эта книга привела жирондистов на гильотину…

Революция начала раздражать Камилла…

Ему не нравилась диктатура Комитета общественного спасения, несмотря на недавнее пристрастие к порядку, эстетическое чувство Камилла было оскорблено видом отрубленных голов, валявшихся в лужах крови на площади Революции…

Демулен завел об этом разговор с Дантоном, который теперь все реже показывался на заседаниях якобинцев. Казалось, он тоже устал от крови.

Трибун молча пожал плечами, а потом сказал:

— У меня сейчас другие заботы.

Дело в том, что Дантон собирался жениться на мадемуазель Жели, прелестной шестнадцатилетней девушке, и думал только о любви. Он сообщил своему другу, что его будущая теща — роялистка и ей не нравятся республиканские идеи зятя.

— Самое главное — быть счастливым с любимой женщиной, — успокоил его Камилл.

И Дантон последовал совету друга. На следующий день он отправился к мадемуазель Жели и заявил, что раскаивается в том, что голосовал за смерть короля, что республика теперь кажется ему химерой и он готов венчаться в церкви.

Церемония состоялась в Сен-Жермен-де-Пре… После венчания Дантон и его молодая жена уехали в Арси-Сюр-Об, чтобы провести медовый месяц подальше от гильотины…

Оставшийся в одиночестве Камилл хотел только одного — спокойно жить с Люсиль и маленьким Орасом.

Демулен основал газету «Старый кордельер», в которой требовал открытия тюрем, страстно выступал против тирании и проповедовал умеренность.

Его первая жена, Габриель Шарпантье, умерла в феврале 1793 года. Дантон был в это время в Бельгии. Он вернулся в Париж 18-го. В полном отчаянии он кинулся на кладбище и заставил выкопать гроб, чтобы в последний раз взглянуть на жену. Этот факт подтверждается каталогом выставки 1793 года, в котором упоминается «бюст гражданки Дантон, эксгумированной через семь дней после смерти, с которого глухонемой Дезен снял маску».

В номере 5 «Старого кордельера» Камилл Демулен разоблачал связь Эбера с голландским банкиром Жаном Конрадом Коком, жившим в Пасен. Он писал: «Ты, упрекающий меня за мое окружение, неужели ты думаешь, что я не знаю, с кем общаешься ты?! С некой госпожой Рошшуар, шпионкой эмигрантов; с банкиром Коком, V которого вы с Жаклин проводите время летом. Неужели ты надеешься, что мне неизвестен тот факт, что великий патриот Эбер, разрушивший с помощью близкого друга Дюморье банкира Кока репутацию самых чистых людей республики, пил потом вино Питта и поднимал тосты за гибель основателей свободы?»

Эта статья испугала Сен-Жюста, и он немедленно разоблачил «эберистов» с трибуны Конвента. Галантные обеды, в которых принимали участие папаша Дюшен и его жена, бывшая монахиня монастыря Консепсьон-Сент-Оноре, стали одним из пунктов обвинения против публициста. Вот что было написано в обвинительном заключении, составленном Фукье-Тенвилем: «Основные обвиняемые собирались, судя по всему, в Пасси, в доме голландского банкира Кока. Именно там, составив тайный контрреволюционный сговор, обсудив, какими средствами достигать своей преступной цели, они предавались самым отвратительным оргиям, длившимся иногда далеко за полночь».

После коротких дебатов Жан-Конрад Кок, Эбер и их друзья были приговорены к смерти и 4 жерминаля года II (или 24 марта 1794 года) казнены. У голландского банкира остался сын, которому было от роду всего несколько дней. Именно этот младенец стал под именем Поля де Кока одним из самых известных и лукавых французских романистов…

Бурная страсть Дантона ко второй жене смягчила сердце пламенного трибуна в Арси-сюр-Об (Викторьен Сарду).

Несколько недель спустя, 31 марта 1794 года, Демулен был арестован. Забрали и Дантона — Робеспьеру не понравился его сентиментальный уход в Арси-сюр-Об…

Попав в Люксембургскую тюрьму, впечатлительный Камилл разрыдался.

Дантон набросился на него:

— К чему эти слезы?! Раз нас отправляют на эшафот, взойдем туда весело!

Однако эта фраза не смогла ободрить Камилла, и он покорно позволил отвести себя в камеру, находившуюся под самой крышей дворца, превращенного в тюрьму. Робеспьер хотел, чтобы узника содержали в полной тайне.

Оставшись один, Демулен начал изучать комнату. Удобств в ней не было, но Камилла утешила чистота помещения, высунувшись в окно, он увидел аллею Люксембургского сада, где одиннадцатью годами раньше встретил госпожу Дюплесси с дочерьми… Это сладкое видение вызвало у заключенного бурные рыдания…

Стеная, он подошел к столу и написал длинное письмо Люсиль.

«Моя Люсиль, мое мужество, мой ангел. Судьба захотела, чтобы я и из тюрьмы видел тот сад, где провел восемь лет жизни, следуя верно за тобой. Один лишь взгляд на Люксембургский сад — и на меня нахлынули все воспоминания о нашей любви. Меня упрятали в темницу, но никогда еще я не был так близко от тебя, матери моего маленького Ораса. Я с тобой — мыслью, воображением и даже, мне кажется, прикосновением.