Стартует мужество - Анатолий Кожевников

…Над аэродромом, не переставая, раздавались пулеметные очереди, ревели авиационные моторы. Где-то поблизости рвались бомбы, гремели артиллерийские залпы. Красный диск солнца с трудом просматривался сквозь дым и пыль.

Самолет мой отремонтирован. Взвилась ракета — сигнал к очередному вылету нашей четверки. Веду звено в район Бутово — Раков — Стрелецкое. Под нами словно извергающийся гигантский вулкан: горят деревни, горят танки, горят сбитые самолеты. Горит, кажется, сама земля. Кое-где видны разрывы зенитных снарядов. Пo ним можно угадать, чьи самолеты находятся под обстрелом: наши разорвавшиеся снаряды дают синий дымок, вражеские — черный.

Мы знали, что за сегодняшний день фашистам, как и вчера, удалось немного продвинуться. Они стараются развить успех. Но наши бойцы проявляют изумительную стойкость. Не выдерживают железо и сталь, лопается земля, а человек стоит. Он тверже стали, простой советский человек.

Идем в указанный район. В небе полно самолетов: «мессершмитты» и «лавочкины», «фокке-вульфы» и «яковлевы», «ильюшины» и «юнкерсы», «петляковы» и «хейнкели»… Из-за плохой видимости бои стали быстротечными. В облаках дыма противник быстро исчезает. При такой ситуации решение нужно принимать мгновенно, с первого взгляда оценивать обстановку.

Мы попали в карусель, где «лавочкины» дрались с «мессершмиттами». И вовремя подоспели. Вначале враг теснил наших летчиков, но постепенно мы перехватили инициативу. Боевой порядок противника нарушился. То там, то здесь вспыхивали его самолеты, спускались на парашютах летчики, выбросившиеся из подбитых машин.

В паре с Аскирко мы преследуем «мессершмиттов». Удачной очередью он сбивает ведущего, но ведомый успевает скрыться в дыму. Через несколько минут замечаю группу из пяти бомбардировщиков «Хейнкель-111». Перевернув самолет через крыло, бросаюсь на врага. Длинная очередь, и ведущий, клюнув носом, круто пикирует. При ударе о землю он взрывается на собственных бомбах. Почти одновременно «лавочкины» сбивают еще двух бомбардировщиков…

 — Вот это бои, — говорит Аскирко после посадки. — Справа дым, слева пыль, впереди ничего не видно, и на земле ад кромешный. Что творится: не поймешь, кто кого бьет. — И, переведя дух, Аскирко мечтательно добавляет: — Искупаться бы…

 — И так словно из воды вылез, — смеется Орловский. — Вот, брат, денек. А ты боялся, что войны для тебя не хватит…

Время подходило к обеду, но есть не хотелось.

 — Нервное напряжение лишило вас аппетита, — говорит доктор Керимов. — А кроме того, жара…

 — Но окрошки бы поел, — замечает кто-то. — Только холодненькой.

 — Будет окрошка. Холодная. Сам снимал пробу, — отвечает доктор.

И действительно, вскоре из чащи появились официантки с окрошкой, приготовленной изобретательным поваром. Девушки быстро накрыли стол, но к еде так никто и не прикоснулся.

 — Товарищ командир, почему никто не ест? — возмутилась наша заботливая Маша.

 — Плохо приглашаете!

 — Разве плохо? Мы готовы кормить их, как маленьких, с ложечки, но ведь не едят. Да еще сердятся.

 — Ладно, Машенька, в ужин заодно и отобедаем, а сейчас в самом деле не время.

 — Будь я начальником, запретила бы летать голодными.

 — И ранеными, — вставляет Керимов.

 — А кто тогда эскадрилью водить будет? — вмешивается Орловский. — Командир с ожогом, Семыкин — с осколком в ноге. — И, повернувшись к девушке: — Вот, Машенька, если бы ты разок слетала да посмотрела, что там творится…

 — Если бы могла, обязательно бы слетала и была бы счастлива. А то вот обед вам разношу, а вы отказываетесь от него да еще грубите, — обиделась Маша.

 — Мы не грубим. Ты меня извини, если обидел. Ведь я шучу, — оправдывался Орловский.

В это время над полем повисла ракета. Привычным движением набросив шлемофоны, летчики побежали к самолетам.

 — Прилетим — покушаем, — пообещал Орловский, надевая парашют.

Почти над самым аэродромом шло несколько групп вражеских бомбардировщиков. Их длинные камуфлированные тела выделялись на фоне неба. Кое-где над колонной противника уже вились наши истребители. Из первой девятки, выхваченные метким огнем, упали сразу два «юнкерса». Однако фашисты продолжали выдерживать боевой порядок. Сомкнув строй, они приготовились к отражению удара истребителей. Такую группу нужно атаковать по возможности массированно, добиваясь ее расчленения.

Моя эскадрилья взлетела вслед за дежурным звеном и, развернувшись над аэродромом, вскоре оказалась в районе воздушного боя. Занимаю исходное положение и иду в атаку, прикрываясь правым звеном бомбардировщиков, чтобы остальные самолеты противника не могли применить бортового оружия. Немцы поняли наш замысел лишь тогда, когда мы накрыли их пулеметными очередями. Сбив одну машину, развернулись для второй атаки, но в это время с наземной радиостанции передали:

 — Внимание! Подходят истребители.

«Мессершмитты» шли с разных сторон группами. Однако мы успели закончить атаку и подожгли еще один «юнкерс».

«Мессеры» захватили высоту, на их стороне и численное превосходство. Они связали нас боем и начали оттеснять от бомбардировщиков. Подбит Аскирко. Но зато и «мессершмитт», срезанный чьей-то меткой очередью, беспорядочно кувыркаясь, идет к земле.

Разошлись, когда не осталось патронов ни у нас, ни у противника.

Аскирко приземлил подбитый самолет, немного не дотянув до аэродрома. При посадке он поломал крылья и лишь случайно остался живым.

На изрешеченной пулеметными очередями машине возвратился Семыкин. Он вылез из кабины, встревоженный и расстроенный.

 — Лукавин не прилетал? — спросил он подбежавшего механика.

 — Прилетел, товарищ старший лейтенант. Семыкин отвел меня в сторону и сказал:

 — Что будем делать с Лукавиным? Опять ушел из боя.

За трусость полагается штрафной батальон, но я решил испробовать еще одну, последнюю меру воздействия. Пристыдить Лукавина перед всей эскадрильей.

Жалкий и ничтожный стоял Лукавин перед строем. Десятки глаз смотрели на него осуждающе и презрительно. А он оправдывался и клялся, что все это получилось случайно, по неопытности.

Когда летчики разошлись и мы остались с ним наедине, Лукавин театрально воскликнул:

 — Вы думаете, что я боюсь смерти? Дайте мне самолет, я взлечу и на ваших глазах врежусь в землю…

Я понял, что все наши слова отскочили от него, как от стенки горох: он не стыдился своей трусости.

 — Ну что ж, — сказал я, — садись в мой самолет, взлетай и врезайся. Только тебе этого не сделать.