Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

— Я принес это для сира Камариса, — сказал мальчик. Его смелые слова не вязались с дрожащим голосом. Сориддан, не понимая, посмотрел на него, потом глаза барона расширились.

— Это же шлем из комнаты твоего отца!

Мальчик торжественно кивнул:

— Я хочу отдать его сиру Камарису.

Сориддан беспомощно обернулся к брату. Бриндаллес взглянул на сына, потом коротко на Камариса, по-прежнему погруженного в раздумья. Наконец брат барона пожал плечами.

— Он действительно Камарис. Нет чести, которой он не был бы достоин. — Бриндаллес едва заметно улыбнулся. — Думаю, старые вещи надо иногда вынимать из чулана, вытирать с них пыль и снова пускать в дело. Вперед, мальчик. Отдай ему шлем.

Изгримнур завороженно смотрел, как Пасваллес медленно шел к старому рыцарю, сжимая в руках шлем с морским драконом. Глаза его были полны ужаса, словно предстояло зайти в логово к людоеду. Мальчик остановился перед Камарисом и долгое время молча стоял так, хотя казалось, что он в любой момент может рухнуть под тяжестью шлема.

Наконец Камарис взглянул на него:

— Да?

— Отец и дядя сказали, что я могу отдать его вам. — Пасваллес пытался поднять шлем к Камарису, который даже сидя сильно возвышался над ребенком. — Он очень старый.

— Он принадлежал императору Анитуллису, по крайней мере я верю в это, — сказал Бриндаллес. — Он ваш, если только вы этого пожелаете, мой господин Камарис.

Старый рыцарь подержал шлем еще немного, потом осторожно надел.

Его глаза исчезли в темной глубине.

Пасваллес потрясенно смотрел на морского дракона, свернувшегося кольцом на гребне шлема. Его рот был полуоткрыт.

— Благодарю тебя, юноша. — Камарис снял шлем и поставил его на стол рядом с собой. — Как тебя зовут?

— П-Пасваллес.

— Я буду носить этот шлем, юный Пасваллес. Это большая честь для меня. Мое собственное оружие давно заржавело.

Мальчик, казалось, перенесся в сказочный мир. Глаза его сияли.

Изгримнуру стало грустно. После такого знакомства не станет ли реальная жизнь тяжелым разочарованием для этого жаждущего славы ребенка?

Будь счастлив, Пасваллес, подумал герцог. Надеюсь, твоя жизнь будет полна радостей, но мне почему-то кажется, что это вряд ли произойдет.

До этого момента принц Джошуа молча наблюдал за происходящим. Теперь он счел возможным заговорить.

— Есть и другие вещи, которые ты должен знать, барон Сориддан. Кое-что испугает тебя, кое-что приведет в ярость. Что-то может ошеломить тебя даже больше, чем появление живого Камариса. Подождем с этим до утра? Или ты по-прежнему хочешь бросить нас в подземелье?

Сориддан нахмурился.

— Хватит. Не смейся надо мной, Джошуа. Ты сейчас же расскажешь мне то, что я должен знать. Ничего страшного не будет, если нам не придется спать до первых петухов. — Он хлопнул в ладоши, чтобы принесли еще вина, после чего отослал домой своих многочисленных изумленных вассалов, позволив остаться лишь нескольким.

Ах, барон, подумал Изгримнур. Очень скоро ты поймешь, что сидишь в той же яме, что и все мы. Я желал бы тебе лучшей доли.

Герцог Элвритсхолла уселся поудобнее. Джошуа начал говорить.

6

БЕЛОЕ ДЕРЕВО, ЧЕРНЫЕ ПЛОДЫ

Сначала это показалось ей башней или горой — конечно же ничто такое стройное, белое, высокое не могло быть живым. Но когда она приблизилась, то поняла, что туманное облако рассеянной молочной белизны, окутывающее центральный стержень, было на самом деле неправдоподобно запутанной сетью веток.

Перед ней стояло дерево, огромное белое дерево, такое высокое, что она не могла увидеть его вершину; та, вероятно, пронзала само небо. Мириамель стояла, потрясенная его пугающим величием. Каким-то уголком сознания она понимала, что видит сон, но понимала также и то, что это величественное дерево являет ей важный знак.

Приближаясь — у нее не было тела: шла она? летела? — Мириамель видела, что дерево поднимается из безжизненной почвы, как колонна из великолепно отшлифованного мрамора. Если у этого гиганта цвета слоновой кости и были корни, они уходили глубоко к сердцу земли. Ветви, окутавшие дерево плащом осенней паутины, были тонкими уже у основания и становились еще тоньше, отходя в стороны. Концы их, казалось, совсем растворялись в прозрачном воздухе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Теперь Мириамель была рядом с огромным стволом. Она начала подниматься, без усилий двигаясь вверх. Ствол скользил мимо, как струйка молока.

Она плыла вверх сквозь туманное облако ветвей. За переплетением белых нитей виднелось тусклое серо-голубое небо. Горизонта не было; казалось, во всем мире не было ничего, кроме дерева.

Паутина ветвей сгущалась. Разбросанные тут и там среди сучьев, повсюду висели маленькие зернышки тьмы, сгустки черноты, словно некие противоположности звездам. Мириамель поднималась медленно, как лебединый пух, подхваченный дуновением ветра. Она протянула руку — теперь у нее были руки, хотя она и оставалась по-прежнему бестелесной, — и коснулась одного из черных предметов. Он был гладким и упругим, как слива. Она потрогала другой — он оказался точно таким же. Следующий чем-то отличался от первых двух. Пальцы Мириамели невольно сжались, плод оторвался и упал ей в руки.

Она посмотрела на то, что поймала. Этот плод был таким же упругим, как и предыдущие, только немного теплее. Каким-то образом Мириамель поняла, что он готов — созрел.

Пока она смотрела и пока мимо со всех сторон проносилась белая паутина, черный плод в ее руках задрожал и лопнул. Угнездившись в самой сердцевине, там, где слива спрятала бы свою косточку, лежал крохотный, едва больше пальца ребенок. Подобные снежинкам веки смежил сон. Дитя шевелилось и зевало, но глаза не открывались.

Каждый из этих плодов — душа, подумала она, или они просто… вероятности. Мгновением позже она почувствовала накатившую волну страха. Но я сорвала его! Я сорвала его слишком рано! Надо вернуть его на место!

Что-то все еще несло ее вверх, но теперь она была в ужасе. Она сделала что-то очень нехорошее. Она должна вернуться, найти ту самую ветку в сети из множества тысяч. Может быть, еще не поздно вернуть то, что она невольно украла.

Мириамель стала хвататься за ветви, пытаясь замедлить подъем.

Некоторые из них сломались у нее в руках; несколько черных плодов оторвались и скатились в серо-белые глубины далеко внизу.

Нет! Она обезумела. Она не хотела причинить вреда! Она протянула руку, чтобы поймать один из падающих плодов, и выронила его.

Она закричала в отчаянии и ужасе…

Было темно. Кто-то крепко обнимал ее за плечи.

— Нет! — Она задыхалась. — Я уронила его!

— Ты ничего не роняла, — сказал чей-то голос. — Это был просто плохой сон.

Она вглядывалась в темноту, но не могла разглядеть лица. Голос. Она знала этот голос.

— Саймон?

— Это я. — Его губы двигались у самого уха. — Ты в безопасности, но, наверное, не стоит больше кричать.

— Прости. Прости, пожалуйста. — Она вздрогнула и попыталась высвободиться из его рук. В воздухе пахло сыростью, под ее пальцами было что-то мокрое и колючее. — Где мы?

— В сарае, примерно в двух часах езды от Фальшира. Разве ты не помнишь?

— Плохо. Я неважно себя чувствую. — На самом деле она чувствовала себя просто ужасно. Ее все еще била дрожь, но в то же время ей было жарко и голова казалась более тяжелой, чем обычно, когда Мириамель просыпалась среди ночи. — Как мы сюда попали?

— Мы дрались с огненными танцорами.

— Это я помню. И помню, как мы ехали.

В темноте Саймон издал звук, который показался ей смешком.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ну, некоторое время. Это ты решила остановиться здесь.

Она покачала головой:

— Не помню.

Саймон отпустил ее — несколько неохотно, это было ясно даже ее замутненному сознанию. Потом он отполз в сторону по грязной соломенной подстилке. Мгновением позже что-то затрещало, стукнуло, и в помещение просочилось немного света. В светлом квадрате окна вырисовывался темный силуэт Саймона. Он пытался найти что-нибудь, чтобы подпереть ставню.