Одержимый - Владимир Санин

Я достал из портфеля магнитофон, надел наушники и наугад прослушал последние записи. Не очень четкие, но разобрать вполне можно. «Уходите!.. Немедленно!» – вот тебе и тишайший, интеллигентнейший Илья Михалыч. А ведь артист взял слишком высокую ноту и дал петуха – переборщил: оскорблением можно человека унизить, смешать его с грязью, но не убедить! «Способный на все…» – голос Никиты, я дальше: «Вы не его, себя пожалейте, Алексеи Архипыч, он-то вас жалеть не станет». Никита, конечно, лучше знает своего шефа, такой унижения не простит, кого сможет – раздавит, мне-то уж точно быть в отделе писем…

К моему удивлению, эта мысль, впервые меня не обескуражила. И Приморск, и редакция, и даже воскресшие надежды на перемены в личной жизни – все это представлялось бесконечно далеким и нереальным; меня не покидало ощущение, что самым важным, в жизни будет сегодняшний день. Ну, может быть, не сегодняшний, а завтрашний или послезавтрашний, но это уже не имело значения: мир целиком сосредоточился здесь, на этой скорлупке, и, как солдату перед боем, самыми близкими мне стали люди, которые разделят со мной мою участь.

Дверь скрипнула и неслышно отворилась, Никита на цыпочках подошел к шкафу и достал из папки несколько листов копирки.

– Брось писанину, – сказал я, – развлеки умирающего. Никита вздрогнул.

– Фу-ты, напугал!

– Нервы у тебя пошаливают. На спицах вязать не пробовал?

Никита присел у меня в ногах.

– Переходим на «ты»? Представь себе, Оля меня учила, этот свитер она связала.

– Хороший свитер.

– Да, теплый.

– Вернешься, спасибо скажешь, – вкрадчиво ввернул я.

– Не надо об этом, – попросил Никита, – сжег мост – не оглядывайся.

– К ней ты моста не сжигал.

– Не знаю, – с грустью сказал Никита, – жизнь покажет. Ты порываешься спросить, отвечу сразу: нет, не жалею. Знаю, все теперь может пойти шиворот-навыворот, а все равно не жалею. – Лицо его на мгновение стало злым.

– Я был для него… тряпкой, о которую он вытирал ботинки; это очень противно, омерзительно быть тряпкой. Ты никогда не был тряпкой, Паша?

– Кажется, никогда.

– И я больше не буду, – гордо сказал Никита. – Если, конечно, – он улыбнулся, – благополучно вернемся.

– Обязательно вернемся, мне еще повесть написать нужно.

– Раньше ты мечтал об очерках.

– То раньше.

– Тебе хорошо, – Никита снова погрустнел. – Есть куда и к кому возвращаться…

– Мы же договорились, сдам тебе койку… Ш-ш!

– Никого, – послышался голос Чернышева, – отдышался мастер сенсаций, рванул куда-то. Здесь лучше, Антоныч, капитанская каюта на людей давит.

Я приложил палец ко рту, Никита понимающе кивнул.

– Давай здесь, – согласился Лыков. – С кого начнешь санобработку?

– С тебя.

– Пошел ты…

– Я серьезно, Антоныч, – с какой-то несвойственной ему теплотой сказал Чернышев. – Сам справлюсь, шестеро их у тебя…

– Я тебе не Корсаков, – угрожающе, – я и врезать могу!

– Ладно, не ерепенься, – отозвался Чернышев. – Зови машинную команду.

Хлопнула дверь. В выступившей тишине было слышно, как Чернышев расхаживает по салону. Не обращая внимания на негодующую мимику Никиты, я включил магнитофон. Пленки в кассете, по расчету, должно было хватить минут на сорок.

– Звали? – Один за другим в салон входили люди.

– Присаживайтесь… Вахонин где?

– Здесь я.

Дверь еще раз громыхнула, люди рассаживались по креслам.

– Шкурный вопрос, ребята, – начал Чернышев, – в том смысле, что своя шкура ближе к году. Без шуток: идем на большой лед, надо помочь науке. Дело, сами понимаете, небезопасное, наберем больше, чем в прошлый раз. Опрокидывать я вас не собираюсь, но и гарантий никаких давать не буду.

– Толку от них, – произнес кто-то, – если что, не взыщешь.

– Вот именно, – сказал Чернышев. – Потому и не буду.

– К чему тогда разговор? – Это, кажется, Шевчук. – Мы и так пуганые, нам в случае чего из машины не выйти.

– Не беспокойся, Витя, остальные тоже не успеют, – это Чалый, старший моторист. – Один Охрименко с «Бокситогорска» морского черта надул.

– Не успеют, – подтвердил Чернышев. – Пугать никого не пугаю, а имею предложение: желающие могут перейти на «Буйный».

– Как так перейти? – удивился Шевчук. – А добровольная подписка?

– Подписку снимаю, – ответил Чернышев. – Считай, что никто ее не давал.

– Честно или воспитательная работа?

– Вы ж меня знаете, ребята, на ветер слов не пускаю. Подписка снимается без всяких последствий.

– А почему Деда не позвали, Архипыч?

– С Дедом говорил, он остается и за машину ручается.

– А за тех, кто в машине?

– Подумать надо, Архипыч, не на рыбу идем… Не было у бабы хлопот, лучше б не звал…

– Науке, говоришь, помочь… А главный-то ученый топ-топ, на «Буйный» смылся?

– Я ж предупредил, вопрос шкурный, – отозвался Чернышев.

– Ты нас тоже пойми, – это Чалый, – мы с тобой столько лет, всей душой… Спасибо, конечно, что волю дал, кому переворачиваться охота, семьи у нас.

– У ребят с «Бокситогорска» и «Нахичевани» тоже были семьи, – тихо сказал Чернышев. – Ты, Петя, ни разу не тонул, а я – три, мне тоже переворачиваться неохота. Только ведь другие будут, если мы эту штуку не поймем – обледенение. Не стану, ребята, повторяться, агитировать никого не намерен. На размышления даю час, каждый доложит лично.

– Сюда приходить, что ли?

– Найдешь где-нибудь, по походке узнаешь… Все свободны.

И снова были слышны лишь шаги Чернышева. Щелчок – это, наверное, он прикурил от зажигалки, потом стал крутить телефонный диск.

– Присылай палубную команду, Антоныч… Разошлись, пусть думают, ты ни на кого не дави… Да, скажи Раисе и Зине, чтоб собирались… Нет, вызывать не надо, в приказном порядке.

Я сделал страшные глаза: Никита вознамерился чихнуть. Нашел место и время! Зажав нос пальцами, он кое-как удержался, потряс головой и подмигнул, потому что меня самого потянуло на кашель. Я нырнул под одеяло, нахлобучил на голову подушку, откашлялся и пропустил начало разговора.

– Знаем, – сказал Птаха. – Мотористы в столовой митингуют, доложили.

– Это тебе доложили, – послышался голос Перышкина. – Об чем лай?

– Собаки в подворотне лают, – пробасил Воротилин.

– Все он знает, Филимон Аркадьевич, везде побывал!

Я позволил себе расслабиться: Чернышев излагал ситуацию примерно в тех же словах.

– Совсем другое дело! – весело удивился Перышкин. – Если без всяких последствий… И в характеристике ничего не будет?

– Что заслужил, то и будет, – сухо ответил Чернышев.

– Намылился? – насмешливо спросил Птаха и добавил несколько слов, которые я тут же решил в будущем не расшифровывать. – Дуй до горы, Федя, «Байкал» все спишет!