Антология сатиры и юмора ХХ века - Владимир Николаевич Войнович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре Голубев узнал, что в какой-то голове районного масштаба родилась идея направить рапорт о досрочной уборке картофеля лично товарищу Сталину. Иван Тимофеевич понял, что теперь пропал окончательно, и, пригласив к себе Чонкина, выставил две бутылки чистейшего первача.
— Ну, Ваня, — сказал он почти радостно, — теперь нам с тобой крышка.
— А в чем дело? — поинтересовался Чонкин. Голубев рассказал. Чонкин почесал в затылке и, сказав, что терять все равно нечего, потребовал от председателя нового фронта работ. Председатель согласился и пообещал перекинуть звено Чонкина на силос. Договор был обмыт, и в сумерках, покидая контору, оба с трудом держались на ногах. На крыльце председатель остановился, чтобы запереть дверь. Чонкин топтался рядом.
— Ты, Ваня, человек очень умный, — пытаясь нашарить в темноте засов, говорил председатель заплетающимся языком. — С виду дурак дураком, а приглядеться— ум государственный. Тебе бы не рядовым быть, а ротой командовать. А то и батальоном.
— Да мне хучь дивизией, — хвастливо поддержал Чонкин. Держась одной рукой за перила, он мочился, не сходя с крыльца.
— Ну, насчет дивизии ты малость перехватил. — Оставив попытку найти замок, председатель стал рядом с Чонкиным и тоже начал мочиться.
— Ну так полком, — сбавил Чонкин, застегиваясь. Тут под его ногами оказалась ступенька, он не заметил и с грохотом покатился с крыльца.
Председатель стоял на крыльце и, держась за перила, ждал, когда Чонкин подымется. Чонкин не подымался.
— Иван, — громко сказал Голубев в темноту.
Никакого ответа.
Чтоб не упасть, председатель лег на живот и сполз вперед ногами с крыльца. Потом он ползал на четвереньках, шаря по росистой траве руками, пока не наткнулся на Чонкина. Чонкин лежал на спине, широко раскинув руки, и безмятежно посапывал. Голубев залез на него и лег поперек.
— Иван, — позвал он.
— А? — Чонкин пошевелился.
— Живой? — спросил председатель.
— Не знаю, — сказал Чонкин. — А чего это на мне лежит?
— Должно, я лежу, — сказал Голубев, немного подумав.
— А ты кто?
— Я-то? — Председатель хотел обидеться, но, напрягши память, подумал, что он, собственно говоря, и сам толком не знает, кто он такой. С трудом все-таки вспомнил: — Голубев я, Иван Тимофеевич.
— А чего это на мне лежит?
— Да я ж и лежу. — Голубев начал сердиться.
— А слезть можешь? — поинтересовался Чонкин.
— Слезть? — Голубев попробовал подняться на четвереньки, но руки подогнулись, и он снова рухнул на Чонкина. — Погоди. — сказал председатель, — я сейчас буду подыматься, а ты упирайся в меня ногами. Да не в морду суй ноги, мать твою так, а в грудь. Вот.
Наконец Чонкину удалось его все же спихнуть. Теперь они лежали рядом.
— Иван, — позвал Голубев после некоторого молчания.
— А?
— Хрен на. Пойдем, что ли?
— Пойдем.
Иван поднялся на ноги, но продержался недолго, упал.
— А ты вот так иди, — сказал Иван Тимофеевич, снопа становясь на четвереньки. Чонкин принял ту же позу, и друзья двинулись в неизвестном направлении.
— Ну как? — через некоторое время спросил председатель.
— Хорошо, — сказал Чонкин.
— Так даже лучше, — убежденно сказал председатель. — Если и упадешь, не расшибешься. Жан-Жак Руссо говорил, что человек должен стать на четвереньки и идти назад к природе.
— А кто этот Жан-Жак? — спросил Чонкин, с трудом произнося странное имя.
— А хрен его знает. — сказал председатель. — Какой-то француз.
Туг он набрал полную грудь воздуха и запел:
Вдо-оль деревни от избы и до избы
За-ашагали торопливые столбы…
Чонкин подхватил:
Загудели, заиграли провода.
Мы такого не видали никогда…
— Иван, — спохватился вдруг председатель.
— Чего?
— А контору я закрыл или нет?
— А хрен тебя знает, — беспечно сказал Иван.
— Пошли обратно.
— Пошли.
Идти на четвереньках было хорошо, хотя от росы мерзли немного руки и промокли брюки на коленях.
— Иван!
— А?
— Давай еще споем.
— Давай, — сказал Чонкин и затянул единственную известную ему песню:
Скакал казак через долину.
Через кавказские края…
Председатель подхватил:
Скакал казак через долину.
Через кавказские края…
Чонкин начал следующий куплет:
Скакал он садиком зеленым…
Но тут ему пришла в голову мысль, которая остановила его.
— Слышь, — спросил он председателя, — а ты не боишься?
— Кого?
— Моих рестантов.
— А чего мне их бояться? — распоясался председатель. — Я все равно на фронт ухожу. Я их…
Тут Иван Тимофеевич употребил глагол несовершенного вида, по которому иностранец, не знающий тонкостей нашего языка, мог бы решить, что председатель Голубев состоял с работниками Учреждения в интимных отношениях.
Чонкин был не иностранец, он понял, что Голубев говорит в переносном смысле. Председатель перечислил еще некоторые государственные, партийные и общественные организации, а также ряд отдельных руководящих товарищей, с которыми в переносном смысле он тоже находился в интимных связях.
— Иван! — вспомнил вдруг председатель.
— А?
— А куда мы идем?
— Кажись, в контору. — неуверенно сказал Иван.
— А где она?
— А хрен ее знает.
— Погоди, мы, кажись, заблудились. Надо определить направление.
Председатель перевернулся на спину и стал искать в небе Полярную звезду.
— На кой она тебе? — спросил Чонкин.
— Не мешай, — сказал Иван Тимофеевич. — Сперва находим Большую Медведицу. А от нее два вершка до Полярной звезды. Где Полярная звезда, там и север.
— А контора на севере? — спросил Чонкин.
— Не мешай. — Председатель лежал на спине.
Звезды частично были закрыты тучами, а остальные двоились, троились и четверились, и их все равно было много, и, если судить по ним, север находился по всем направлениям, что председателя вполне устраивало, ибо давало возможность ползти в любую сторону.
Пока он снова становился на четвереньки, Чонкин значительно продвинулся вперед и неожиданно уперся головой во что-то твердое. Пошарил перед собой руками.
Это было колесо машины, вероятно, той, на которой серые приехали
