Особый контроль - Василий Головачев

– Потому что мы, к сожалению, продолжаем экспорт равнодушия, – сказал Томах. – Только раньше, два века назад, мы «владели» им локально, в пределах Земли, а теперь экспортируем равнодушие в космос.

– Поясните, – попросил молчавший до сих пор Спенсер.

– Пожалуйста. Давно ли мы согласились с тем, что космос – не свалка отходов человеческой технологии?

Бассард нахмурился.

– Сказано сильно. Мы давно используем безотходную технологию.

– Ошибаетесь! В Солнечной системе – да, используем, потому что это наш дом, но безотходная технология с замкнутыми циклами водо-, воздухо– и энергоснабжения дорога и применяется нами далеко не на всех планетах колонизируемой зоны. Примеры? Шемали, История, гамма Суинберна…

– Но это же… – начал Морозов. – Простите, я вас перебил.

– Вы правильно поняли. Именно на этих планетах, где не все благополучно с чистотой исследований, с экоэтикой, и проявил себя Наблюдатель. «Зеркала», например, впервые обнаружены на Шемали, хотя есть сведения, что нечто подобное наблюдалось и на Земле, и в Системе. А нарушения экоэтики? Ведь случай с экспедицией Моммы вовсе не единичен! Давайте посмотрим на себя со стороны, какими мы выглядим в глазах Наблюдателя? А то и многих Наблюдателей. Что мы успели сделать великого за двести лет выхода в космос? По-моему, самое великое – это успели кое-где исправить содеянные ошибки! Нет? Я читал дошедшие до нас произведения писателей-фантастов и футурологов прошлых веков. В одном из них говорилось, как Мироздание начинает бороться с нечеловечеством, чтобы сохранить себя, то есть Мироздание, таким, какое оно есть. Верх пессимизма! Мать рождает дитя в надежде, что оно станет заботиться о ней, любить, ценить и помогать. Мы, человечество, – дитя Мироздания, дитя Природы, почему же мы зачастую забываем о ней? Забываем до такое степени, что пробуждается обратная связь Природы, по выражению Филиппа, «глобальная совесть Вселенной», голос которой мы и слышим-то не всегда!

Но наконец заметили. «Зеркальные перевертыши» и все такое прочее. Дали формулировку – Наблюдатель. Да, возможно, это наш старший брат в семье Природы, так давайте же чаще оглядываться на уроки истории, лучше прогнозировать последствия своих действий, чтобы надежды Матери сбылись. Иначе снова когда-нибудь упремся в тупик загаженной среды обитания. «Человек-разрушитель» – красиво звучит? А ведь именно так мы, наверное, выглядим в глазах Наблюдателя!

– Выбирал бы выражения… оратор, – поморщился Бассард. – С экспедицией Моммы надо еще разобраться, а то мы любим вешать ярлыки. Нарушил инструкцию – хищник! Усилил требовательность – эгоист!

Богданов и Йос переглянулись.

– В торжественной речи Станислава, конечно, многовато патетики, – сказал Морозов, подмигивая Томаху, – но во многом он прав. Итак, ваш вывод – нет повода для тревоги?

– Повода нет, и он есть, – подумав, сказал Керри Йос. – Уверен, извне человечеству ничто не грозит. Поэтому поводов для тревоги такого масштаба нет. Наблюдатель в очень деликатной форме – смерть Василия Богданова не в счет – предупредил нас о пагубности экспорта равнодушия, говоря словами Станислава, и тут повод для тревоги есть. Он в нас самих, в нашем отношении ко всему, к чему прикасается человеческая рука.

– Схоластика, – буркнул Бассард. – Психологические этюды. Может, нет никакого Наблюдателя, а все эти ваши «проявления его деятельности» не что иное, как непознанные явления неодушевленной природы, фантазия которой, в отличие от нашей, безгранична.

– Такая мысль уже высказывалась, – мрачно сказал Томах. – Мне лично больше нравится выдвинутая Ромашиным идея глобального галактического поля совести. Все, что мы, люди, делаем, – отражается и преломляется в космосе и возвращается к нам обратной связью в качестве тех самых «психологических этюдов», о которых вы так пренебрежительно отзываетесь, то есть в качестве напоминаний: нельзя быть равнодушным к последствиям своих действий, слишком часто мы обжигаемся на этом; нельзя быть равнодушным к красоте, ибо в результате мы теряем ценнейшие качества души; нельзя быть равнодушным к чужой боли, потому что в этом случае мы в конечном итоге становимся равнодушными к самим себе.

Бассард усмехнулся.

– Ты, Станислав, co своей «теорией равнодушия» становишься в управлении притчей во языцех.

– А знаете, Генри, – сказал Спенсер, усмехаясь в свою очередь, – я с вами не соглашусь.

Бассард промолчал, у него был свой метод доказательства правоты.

– Считаю, что вы действуете правильно, – продолжал Спенсер, не меняя позы. – Но до конца ли вы представляете всю важность открытия Наблюдателя? И те последствия, которые нас ожидают в результате неправильной оценки событий?

В комнату вместе с молчанием вполз зябкий туман тревоги. От стен повеяло холодом и неуютным ощущением скрытно присутствующего среди них Чужого, словно Наблюдатель знал о встрече и встроил свое «зеркало» в одну из стен.

– Может быть, стоит перестраховаться? Дать по всем секторам общий «Шторм», объявить поиск Наблюдателя?

– Экстренные меры для перестраховки не годятся, – покачал головой Морозов. – Прямой угрозы человечеству нет, да и не верю я в то, что такое возможно. Не исключаю, но не верю. Генри может меня упрекнуть в ненаучности моей веры, – Морозов слабо улыбнулся, – но она тоже рождена из фактов. Несмотря ни на что, человечество существует и намерено существовать и впредь!

– Хорошо. – Спенсер встал. – Я тоже верю, в людей в первую очередь. Действуйте, как сочтете нужным, но информируйте меня обо всех новостях. – С этими словами он исчез: присутствовал руководитель УАСС визуально, как и Бассард, «испарившийся» следом.

– Я помню его выступление на контроль-отчете полгода назад, – сказал Томах. – Тогда он был против «Шторма».

– Он и сейчас против, потому что понимает – «Шторм» мало даст нам в сложившейся ситуации, – прищурился Богданов. – Эта форма тревоги хороша для предотвращения катастрофы планетарного масштаба и выше, но никто из ее разработчиков не рассчитывал на вмешательство разума, опередившего нас, по крайней мере, на тысячу лет.

– Глобальные проблемы надо решать на свежую голову, – сказал Керри Йос и тронул пальцем сенсор: кабинет принял вид кусочка амазонской гилеи, влажно-тропического леса. – Даю вам сутки отдыха. Завтра подключу ребят из отдела Шалвы и пограничников, они сделают машинный анализ вашего путешествия, а через пару дней вернется «Тиртханкар» и привезет сведения о «перевертышах» на планетах Суинберна. После этого будем пробиваться в Совет с нашими заключениями и рекомендациями. Да-а… – вдруг задумчиво протянул он. – Хотел бы я побывать на этой вашей «Красной книге»! Знать бы, где, у какой звезды вращается эта планета. Может быть, она расположена где-то рядом?

Филипп молча попрощался с Богдановым, торопившимся домой, и остался в зале метро вдвоем с Томахом.

– Ты в медцентр? – Станислав искоса посмотрел на товарища.

– Не знаю… – пробормотал Филипп. – Может быть. Боюсь я туда идти, Слава.

Томах едва заметно улыбнулся.

– Интересное признание. Боишься – не ходи.

Филипп хмуро посмотрел на него.

– Тебе легко говорить. А ты бы пошел?

– Я? – Глаза у Томаха похолодели. – Я не упустил бы своего шанса еще пять лет назад. Не обижайся, но это правда. Ну, пока?

– Я не обижаюсь. – Филипп опустил голову, потер лоб. – Подожди, еще вопрос, у Керри я постеснялся спрашивать. Мы согласились, что проникновение человека в дальний космос начинает притормаживать Наблюдатель, так? Но если он так силен и вездесущ, а мы так порочны и бездумны, почему же, образно говоря, он не «захлопнет дверь космоса» перед нашим носом?

Станислав с минуту размышлял, посматривая сквозь прозрачную стену станции метро на веселое око солнца в океане сини, потом мягко обнял Филиппа за плечи.

– Видимо, он надеется на нас. Понимаешь? Он верит, что мы сами справимся со своими слабостями, сами в состоянии управлять своей историей.

Филипп мастерски посадил пинасс на белый снежный пятачок между красной кирпичной стеной и шеренгой молодых лип и бесшумно выпрыгнул из кабины на снег, оставив зажженным желтый огонек – предупреждение, что такси занято.

Вечерело. Парк, расчерченный безлистыми деревьями, как рисунок тушью, был погружен в полутьму и тишину, и теперь стало видно, что он недостроен: птицы еще не успели его обжить.

Проваливаясь по колено в сыпучий снег, выпавший совсем недавно, вдыхая холодный, чистый до головокружения воздух, Филипп пробрался к стене, недоумевающе оглядел ее – кладка выглядела чересчур древней – и, опираясь на руку, перемахнул на другую сторону. Только теперь, попав сюда второй раз, он смог рассмотреть дом Ребровых. Выстроенный в стиле древнекорейской пагоды, дом стоял перед ним молчаливый и темный, как и парк вокруг. Не надо было даже проверять, чтобы удостовериться – никого в нем сейчас нет.