Операция «Купюра» - Инна Тронина

– Как думаешь, Захар? – повернулся Милорадов к Горбовскому. – По-моему, надо позвать.

– Тенгиз, организуй! – распорядился майор. Всех троих усадите в моём кабинете, а двоих задержанных сначала приведите сюда…

Оля и Дина, когда им объяснили, в чём, собственно, дело, немедленно закатили истерику. Они стали клясться жизнями детей и родителей, мужей и прочих близких, что ни в чём не виноваты и готовы дать любые показания. И уж кого-кого, а такого клёвого парня, как Мишка, они ни за что не сдали бы. Наоборот, обе девушки ревели по нему с тех пор, как заступили на дежурство и всё узнали.

Тенгиз, как мог, успокаивал их и отпаивал водой из чайника, а остальные молча сидели и ждали. Через некоторое время конвойный ввёл в кабинет Горбовского задержанного Василия Мармура – сутулого мужика с жёсткими усами щёточкой. Похоже, бандит очень удивился, но привычно хранил ледяное молчание. Он ждал, пока заговорят легавые. Вася-Тайшет, уроженец Иркутской области, не знал других законов, кроме блатных «понятий», и свято их чтил.

– Слушай, Василий, ты вот что мне скажи, – миролюбиво сказал Захар, когда Мармур уселся напротив него. – На какой из ваших машин вы следовали за «Жигулями» Грачёва вчера вечером? Ты же водила у них – должен это знать.

Мармур надсадно закашлялся, едва не сплюнул на пол и замотал головой, будто бы всё отрицая.

– Чего бубном машешь? У вас микроавтобус был, ещё гоночная «Лада» и какая-то третья «тачка». Как человека ведь спрашиваю…

– А мы за ними, начальник, не ехали вовсе! – Мармур вытер рот густо зататуированной рукой. – Ошибочка вышла.

– Как не ехали, что ты косишь опять? – Захар раздражённо отбросил в сторону авторучку. – Вы что, с парашютами спрыгнула там, в Шувалове, у дома Ружецкого? Откуда вы взяли, что они туда именно поедут?

– Да мы не вели их, начальник, век воли не видать! Жислину покойному кто-то позвонил на хазу, а я со Святославом Игнатьичем, царство ему небесное, уже в «Тойоте» сидел. – Василий почесал пальцем с грязным ногтем сначала ухо, а потом – макушку. – Жислин спустился к нам и сказал, что ехать надо к метро «Проспект Просвещения». Короче, туда братья приедут вскорости, и будут без «стволов». Здесь наврали ему – ствол был. Из него и упокоили паханов наших…

– А откуда позвонили, Жислин сказал? – уточнил Горбовский.

– Откуда – не знаю, а вот имя запомнил. Ипполит про Веру какую-то говорил Святославу. Мол, штучка надёжная, верить можно. Имя ей соответствует…

– Вера? – Захар сделал вид, что ничего не знает. – Точно запомнил имя?

– Жена у меня Вера, так что здесь без кидалова, начальник! А про «волыну» она и не сказала. Не знала, видно. Она ж телефонистка только…

– Телефонистка? – Горбовский восхитительно играл свою роль. – А ты её видел когда-нибудь? Опознать сможешь?

– А чего на неё глядеть? – вытаращил Мармур глаза цвета светлого пива. – Нету надобности. Знаю только то, что Жислин говорил. У вас она где-то пасётся.

– А кто мог её видеть из ваших? – безразлично спросил Захар. Всеволод впился пальцами в спинку стула и почувствовал, как дёргаются от нетерпения его колени. – Василий, вспомни, а? Срок меньше получишь – моё слово твёрдое.

– Да? – оживился Мармур. – Не раскидываешь, начальник? Её точно видел Студень…

– Ты имя называй, а не погоняло! Какой ещё Студень? – допытывался Захар.

– Митяев Андрей. У него рожа такая серая, мягкая… Он башли носил Верке за работу. Вроде, на квартиру к ней ездил. А перед тем нарядился под сантехника. Всё, начальник, боле ничего не ведаю!

Мармур сжал свои сизо-малиновые губы, а усы его угрожающе зашевелились. Горбовский вызвал конвойного и приказал немедленно доставить сюда Андрея Митяева, а сам отправился готовить опознание. Тут требовалось срочно отыскать понятых, без которых процедура начаться не могла.

Через полчаса Митяев, лицо которого действительно напоминало кусок студня, причём растаявшего и прокислого, вошёл в кабинет. Там у стенки, рядком, сидели три телефонистки. Понятых пришлось буквально ловить на Литейном и уговаривать помочь родной милиции, обещать луну с неба. Лишь два человека, не имеющие отношения к органам, на несколько минут заглянули в «Большой Дом».

Прослушав все обязательные заявления и напутствия, а также получив, только наедине, обещание скостить срок, Митяев уверенно указал на Абоянцеву.

– Вот, ей «бабки» возил. Жислин велел – я поехал. Она на Шверника живёт…

На несколько минут в кабинете повисла тяжкая, свинцовая тишина. Горбовский стоял молча, не зная, что ему со всем этим богатством делать. Грачёв поймал взгляд Абоянцевой и вздрогнул – она была довольна собой. Несмотря на сутулую спину и униженный вид, она будто бы внутренне распрямилась.

«Это – не наваждение, – думал Грачёв, наблюдая за тем, как понятые торопливо подписывают протокол опознания. – Она ничуть не раскаивается. Мало того, она повторила бы свою измену ещё тысячу раз! И вот это – самое страшное…»

Захар тем временем вызвал конвойного, отправил Митяева в камеру. Велел Тенгизу проводить на выход понятых. Сам же вызвал ещё одного милиционера и велел ему остаться с Абоянцевой. Потом Горбовский тяжело вздохнул и посмотрел на сжавшихся в комочки Олю и Дину. О них, похоже, все забыли.

– Пойдёмте, девушки, в другое помещение, – бодрым голосом пригласил их Захар. – Не волнуйтесь – с вами всё в порядке.

Когда все переместились в общую комнату, Дханинджия буквально рухнул на своё место и закрыл лицо руками. Захар Сысоевич с хрустом сжимал пальцы в замок.

– Невероятно! Тридцать пять лет в органах! Уж на кого бы подумать, да только не на неё! Всегда за Веру Абоянцеву мы ручались в первую очередь. Как она могла? Ведь на это решиться нужно! Какие мотивы для такого поступка? Дивчинки, вот вы с ней работали вместе. Так скажите честно – как вы к Вере относились?

Пухлая блондинка Оля Карманова пробежала наманикюренными пальчиками по пуговицам своего кителя, откашлялась и заговорила:

– Она нам сначала очень понравилась. Мягкая, деликатная, голоса никогда не повысит. Тут женщины в основном грубые, сами в мужиков превратились, а Вера Александровна от всех отличалась. А сколько всего знает! В живописи, в музыке разбирается. Много нам рассказывала о религии, о монастырях, иконки привозила из отпуска. На лыжах мы вместе катались, летом на залив ездили купаться. Если у кого дома неурядицы, всегда выслушает, не перебьёт. У меня, например, муж запил. А Динку свекровь совсем зажрала. Так вот, хоть часа можно душу изливать, она не устанет, не сбежит. У других-то дела постоянно, все психованные…

– Точно! – Тенгиз яростно ударил кулаком по столу. – Я двадцать лет назад пришёл сюда работать и сразу же с ней подружился. Умеет она камни с души снимать! Нанка фингал под глаз поставит, а я – к Верочке. Все пятеро детей у меня родились, когда я на Литейном служил, и каждому она подарок делала. Торты на дни рождения пекла – мы не просили даже!

– Помню, помню! – кивнул Горбовский. – Когда твоя Медея родилась, она всем показывала костюмчик, который собиралась подарить Нанули для девочки. Розовый такой, симпатичный, с капором.

– Могла бы подарки всем и не показывать! – Грачёв долго смотрел на лампу дневного света, а потом прикрыл ладонью глаза. – Но, с другой стороны, обстоятельства требовали. Кто бы мог себе представить, что такой замечательный человек работает на бандитов?

– Так! – Захар тоже сел на свободный стул – до этого он расхаживал по комнате из угла в угол. – Олька, вот ты сказала, что она вам сперва нравилась. А потом что, вы разочаровались? Или это так, случайно с языка сорвалось?

– Да потом надоело уже! – ответила Дина Неверова. Она была полной противоположностью подруги – худая, высокая брюнетка с узкими раскосыми глазами. – Только и делает, что учит жить, у самой детей нет, а нам даёт рекомендации по воспитанию. Из церкви не вылезает, все службы стоит, а сама, между прочим, некрещёная. Мы с Ольгой деликатно намекнули, что не мешало бы обряд совершить, наконец. А она: «Важно, чтобы Бог был в душе!» Ещё, говорит, не хочет в мире ином с братом покойным расстаться, а он некрещёный тоже был…

– Вот уж действительно – святая простота! – заметил Грачёв. Он уже встал со стула и пересел на подоконник. – С каких это пор услужение бандитам богоугодным делом стало?

– Неприятно, когда тебе постоянно отчитываются, как в бухгалтерии, а ты этого совсем не хочешь, – закончила Дина. – Вера Александровна даже тот суп, что сварила своей невестке, нам с Ольгой несколько раз показывала – в стеклянной банке. А уж что подарила друзьям, как и когда им помогла – замучаешься слушать. И в то же время рубль на пасхальную открытку для старушки никак не могла истратить. Вот почему она стала меня раздражать, – закончила Дина. – Слишком уж всё напоказ у неё. И голос какой-то деланный, ненастоящий. Елейный, что ли… Мы не дети уже – жить нас учить!