Белоснежка должна умереть - Heлe Нойхаус

— Когда вы видели Амели в последний раз?

Тис не реагировал. Он рисовал как одержимый, то и дело меняя мелки.

— О чем вы говорили с ней?

Все было не так, как при обычном допросе. По лицу Тиса нельзя было ничего определить, его мимика мало чем отличалась от мимики мраморной статуи. Он не отвечал на вопросы, и Пия в конце концов перестала их задавать. Прошло пять, десять минут. Врач объясняла Пии, что время не имеет значения для аутистов, они живут в собственном мире. Так что в общении с ними главное — терпение. Однако на одиннадцать часов были назначены похороны Лауры Вагнер, и Пия договорилась встретиться с Боденштайном на кладбище в Альтенхайне. Когда она, отчаявшись, уже собралась уходить, Тис вдруг заговорил:

— Я видел ее в тот вечер, с вышки… — Он говорил внятно и отчетливо, правильно строя предложения, но без всякой интонации, как робот. — Она стояла во дворе у сарая. Я хотел ее позвать, но тут пришел… он… Они разговаривали, хихикали, а потом пошли в сарай, чтобы никто не видел, что они делают… Но я все равно видел…

Пия растерянно посмотрела на врача, но та только пожала плечами. Сарай? Вышка? И кто этот «он», которого видел Тис?

— Только мне нельзя об этом говорить… — продолжал он. — Иначе меня сдадут в сумасшедший дом. И я там буду сидеть до самой смерти…

Он вдруг поднял голову и посмотрел на Пию своими светлыми голубыми глазами, в которых было то же отчаяние, что и в глазах людей, изображенных на картинах в кабинете доктора Лаутербах.

— Мне нельзя об этом говорить… — повторил он. — Нельзя об этом говорить… Иначе меня сдадут в сумасшедший дом. — Он протянул Пии законченный рисунок. — Нельзя говорить… Нельзя говорить…

Она посмотрела на рисунок, и по спине у нее побежали мурашки. Девушка с длинными черными волосами. Убегающий мужчина. Другой мужчина бьет темноволосую девушку крестом по голове.

— Это же не Амели, верно? — тихо спросила она.

— Нельзя говорить… — прошептал он. — Нельзя говорить… Можно только рисовать…

У Пии застучало сердце, когда она поняла, что Тис пытался ей объяснить. Кто-то запретил ему говорить о том, что он в тот день увидел. Он говорил не об Амели. И на рисунке была изображена не Амели, а Штефани Шнеебергер и ее убийца!

Тис опять взялся за мелок и начал новый рисунок. Казалось, он полностью ушел в себя, в его лице все еще было видно напряжение, но он перестал раскачиваться взад-вперед. Пия постепенно начинала понимать, что этому человеку пришлось пережить за последние годы. На него оказали давление, ему угрожали, запретив говорить о том, свидетелем чего он стал одиннадцать лет назад. Но кто это делал? До нее вдруг дошло, какая опасность грозит Тису Терлиндену, если этот «кто-то» узнает о том, что он только что рассказал полиции. Теперь она в целях его безопасности должна была сделать вид перед врачом, что не услышала ничего, заслуживающего внимания.

— Ну ладно, — вздохнула она разочарованно и поднялась, — все это действительно бесполезно… Но все равно — спасибо вам за помощь.

Врач и санитар тоже встали.

— Они сказали, Белоснежка должна умереть… — произнес вдруг Тис. — Но ей уже никто ничего не сделает. Я слежу, чтобы с ней ничего не случилось.

Несмотря на мелкий дождь и туман, почти вся деревня собралась на кладбище, чтобы проводить в последний путь то, что осталось от Лауры Вагнер. На стоянке перед «Черным конем» уже не было ни одного свободного места. Пия припарковалась прямо у тротуара, вышла из машины и поспешила к церкви, откуда доносился погребальный звон и где перед входом, спрятавшись под козырьком крыльца, ее уже поджидал Боденштайн.

— Тис тогда все видел! — выпалила она с ходу. — Он и в самом деле нарисовал несколько картин, как и говорил Тобиас. Кто-то оказывал на него давление и грозил ему, что если он проболтается о том, что видел, то его сдадут в сумасшедший дом.

— А что он сказал про Амели? — нетерпеливо спросил Боденштайн. По его лицу было видно, что у него тоже есть важные новости.

— Ничего. Сказал только, что ничего ей не делал. Но зато он говорил о Штефани и даже сделал рисунок.

Пия достала из сумки сложенный вчетверо набросок и протянула его Боденштайну. Тот посмотрел на него, наморщив лоб, потом показал пальцем на крест:

— Это же домкрат. Орудие убийства.

Пия возбужденно кивнула.

— Но кто ему грозил? Может, отец?

— Возможно. Вряд ли он был в восторге оттого, что его собственный сын оказался замешанным в этом преступлении.

— Но Тис же не был причастен к убийству! — возразила Пия. — Он просто стал свидетелем.

— Я говорю не о Тисе, — ответил Боденштайн.

Колокол умолк.

— Сегодня утром меня вызвали на суицид. Мужчина покончил с собой в своей машине на лесной стоянке у Непомук-курвэ. И этот мужчина — брат Тиса, Ларс Терлинден.

— Что?.. — в изумлении спросила Пия.

— Да, — кивнул Боденштайн. — Что, если Ларс и есть убийца Штефани, а его брат — свидетель убийства?

— Ларс Терлинден сразу же после исчезновения девушек уехал на учебу в Англию. — Пия попыталась по памяти восстановить хронологию событий сентября 1997 года. — Имя Ларса в деле вообще не упоминается.

— Может, Клаудиус Терлинден таким образом вывел сына за рамки расследования? А другого сына заставил молчать…

— А что Тис имел в виду, говоря, что ей уже никто ничего не сделает, потому что он следит, чтобы с ней ничего не случилось?

Боденштайн пожал плечами. История не прояснялась, а, наоборот, все больше запутывалась. Они обошли церковь и направились к кладбищу. Участники траурной церемонии теснились под раскрытыми зонтиками вокруг могилы, в которую как раз опускали белый гроб, украшенный букетом белых гвоздик. Могильщики, опустив гроб, отступили в сторону, и священник начал свою речь.

Манфред Вагнер, которого освободили из-под ареста для участия в похоронах дочери, с каменным лицом стоял в первом ряду рядом с женой и двумя своими младшими детьми. Двое полицейских, доставившие его на кладбище, ждали поодаль. Молодая женщина в черном, плотно облегающем фигуру костюме, стуча высокими, тонкими, как карандаш, каблучками, обогнала Пию и Боденштайна, даже не взглянув на них. Ее белокурые волосы были стянуты на затылке в простой узел, пол-лица, несмотря на хмурый, туманный день, скрывали большие темные солнцезащитные очки.

— Надя фон Бредо… — сообщила Пия шефу. — Она, оказывается, тоже из Альтенхайна и даже дружила с Лаурой Вагнер.

— Вот как… — пробормотал Боденштайн, витая где-то в облаках. — Да, кстати, фрау Энгель пообещала заняться Грегором Лаутербахом. Министр министром, но в ту субботу, когда пропала Амели, он был вместе с Терлинденом.

У Пии зазвонил мобильный телефон. Она выхватила его из кармана и поспешно ретировалась за угол церкви, чтобы не стать мишенью для осуждающих взглядов.

— Пия, это я, — услышала она голос Остерманна. — Помнишь, ты недавно жаловалась, что у тебя из дела пропали протоколы допросов?

— Еще бы.

— Так вот, слушай меня внимательно. Мне, правда, не очень приятно это говорить, но я вдруг вспомнил, что Андреас очень интересовался этим делом. Как-то раз вечером, когда он еще был на больничном, он заходил в контору, и я…

Конец предложения утонул в вое сирены, внезапно вырвавшемся из репродуктора, висевшего под крышей «Черного коня». Пия поднесла телефон к другому уху и попросила Остерманна говорить громче. Трое мужчин, услышав сирену, отделились от толпы и поспешили мимо Пии к автостоянке.

— …еще удивился… рецепт… но он был в нашей комнате… — доносились до нее обрывки фраз. — Представления не имею… спросить… у вам там такое…

— Сирена, — ответила она, догадавшись, что он спрашивает. — Наверное, пожар. — Значит, так, еще раз: что там с Андреасом?

Остерманн еще раз повторил все, что сказал до этого. Пия слушала, не веря своим ушам.

— Вот это номер!.. — произнесла она наконец. — Хорошо, спасибо. Увидимся. Пока!

Она сунула телефон в карман и медленно, в задумчивости пошла назад, к Боденштайну.

Тобиас Сарториус прошел вдоль сарая и вошел в хлев. Вся деревня собралась на кладбище, значит, никто его не увидит. Даже его сосед Пашке, старый нацистский холуй. Надя высадила его у задних ворот, а сама поехала к кладбищу, на похороны Лауры. Тобиас достал ключ, открыл дверь в молочную кухню и вошел в дом. Необходимость прятаться давила ему на сердце, как камень. Он не годился для такой жизни.

Когда он подошел к лестнице наверх, на пороге кухни, словно привидение, появился отец.

— Тобиас! Слава богу! А я уже думал, что с тобой что-нибудь случилось! Где ты пропадал?

— Папа!.. — Тобиас обнял отца. — Я был у Нади. Менты все равно мне не поверили бы и сразу же упрятали бы меня за решетку, как тогда.