Сказки Золотого века - Петр Киле

Глинка поначалу хранил тайну и все же проговорился о том, что альбом из 12 романсов будет иметь название "Прощание с Петербургом".

- Вы собираетесь уехать? - Анна Петровна и сама думала о перемене места жительства.

- Матушка изъявила мне свое позволение и даже совет уехать за границу, - Глинка закинул голову по еще детской привычке казаться выше ростом либо просто видеть дальше.

Екатерина Керн опустила глаза, чтобы скрыть свою догадку: Евгения Андреевна хочет разлучить их. В это время Анну Петровну позвали на кухню.

- У меня есть план, - Глинка заговорил, снижая голос.

- План? - заинтересовалась барышня.

- Поскольку теплый климат необходим как для меня, так и для вас, мы уедем в Италию.

- Мы?

- Позвольте увезти мне вас в Италию, - Глинка сел за фортепиано и заиграл нечто увлекательное, - дорогое дитя, - торжественно произнес он, будто просил ее руки, а сердце было ему отдано.

- Это сон! Упоительная мечта, - прошептала Екатерина, закрывая глаза. Воспользовавшись этим, Глинка вскочил и поцеловал ее, она отвечала ему, как во сне, но пробудилась, вздрогнув:

- Но ведь на это не согласится ваша матушка, а без ее согласия вы на такой шаг не решитесь.

- Ради вас, - он снова сел за фортепиано, - ради нашего счастья я могу решиться на все, что угодно.

Музыка выразительнее слов подтверждала это.

- Как! В самом деле?! - девушка обняла его за шею, готовая заплакать. - Но я-то не посмею и думать. В семье моей неладно, - она отошла в сторону, и звуки замерли, - как  я себя помню. А теперь еще все сложней.

- Они любят друг друга, - Глинка снова заиграл, - так искренне, так нежно...

- Как дай нам Бог любить друг друга? - рассмеялась Екатерина.

- Да! - целый каскад звуков сопровождал его краткое подтверждение.

- Но вам необходимо обрести свободу, - заломила руки девушка от волнения.

- В наше время это почти невозможно, - раздались трудно переносимые звуки, как если бы после грома и молнии наступила кромешная тьма. - От меня потребуют веских доказательств неверности моей жены, что трудно достать. А если привлекут к разбирательству ее любовника, а он богат, он откупится, и духовные власти меня же обвинят во всем. Расторгнуть брак не удастся, это долгая тяжба.

- Ни свободы, ни счастья?! - воскликнула Екатерина в полном отчаяньи. - В том-то все дело, а не в климате.

- Нет, дорогое дитя, теплый климат - это благо для меня, я знаю, и для вас также.

- Мама мечтает о возвращении в Лубны, где, может быть, удастся вернуть утраченное имение. Я там родилась, я помню, там чудесно! Во всяком случае, там поблизости небольшое имение Александра Васильевича.

- Так надо ехать в Малороссию! - загорелся Глинка и вскочил на ноги. - Там теплый и здоровый климат, может быть, даже лучше, чем в Италии.

Так у Глинки идея поездки за границу из-за затруднений взять и увезти девушку с собою, с заключением тайного брака, трансформировалась в отъезд семейства Керн на юг, на что Анна Петровна не решалась, как выяснилось, единственно из-за недостатка средств. Михаил Иванович предложил свою помощь. Деньги, предназначенные для поездки за границу, 7000 рублей, едва он получил их от матушки, были употреблены им на покупку кареты для дам с маленьким Сашей, - Александр Васильевич мог приехать лишь позже, - и дорожной коляски для себя. Таким образом, его планы не переменились, а изменился лишь маршрут, что должно было благоприятно сказаться, помимо всего, на его работе над оперой "Руслан и Людмила". Да и действие в поэме происходит в Киевской Руси.

Когда все было готово к отъезду и был назначен день для прощального вечера у Кукольников, 9 августа, Глинка получил письмо от матушки, конечно, узнавшей о том, что сын ее собрался не в Италию, а в Малороссию с семейством Керн. Евгения Андреевна и прежде выступала против его сближения с Екатериной Керн, теперь же решительно позвала сына к себе в Новоспасское, правда, выказывая лишь желание увидеться с ним. Вероятно, Глинка не утаил от матери о своем намерении вступить в тайный брак с Екатериной Керн, на что благословления от нее, конечно, не мог получить, кроме предостережний и возражений.

- Что ж, - сказал он, - мне в пути придется свернуть в Новоспасское, а затем приеду к вам прямо в Лубны.

- А ведь и мы заедем в Тригорское, прежде чем направиться в Лубны, - легко согласилась Анна Петровна. - Жаль только, что вы, Михаил Иванович, не посетите с нами могилу Пушкина в Святогорском монастыре.

- Что делать? Обязанность перед матушкой разлучает нас, но ненадолго.

Но Екатерина не сумела скрыть своего огорчения: взлелеянные вместе за лето планы рушились. Евгения Андреевна ведь может и запретить сыну ехать в Лубны, а он ей послушен во всем по мягкости характера и сердца. И, возможно, впервые испытала досаду на него, взрослого мужчину, 36 лет, который не может распорядиться самим собой по собственному усмотрению и желанию.

- Боюсь, это не к добру, - проговорила Екатерина; порывистая в минуты волнения и беспокойства, она вольно или невольно выказывала все изящество телодвижений молодой женщины и достоинство личности, когда у нее проявлялось даже чувство превосходства. - Вы все еще ребенок. Вы взрослое дитя. Это прелестно, слов нет.

- Впервые вижу, как вы сердитесь! - с восхищением воскликнул Глинка.

- Я не сержусь, я боюсь, что не увижу вас больше.

- Это уж слишком, - заметил он, слегка хмурясь.

- Вы рассказывали, как возвратились в Россию переменить паспорт, чтобы снова уехать, поскольку сердечная склонность влекла вас в Берлин. Но, заехав в пути в Петербург без необходимости, загляделись на хорошенькую девушку...

- Это жестоко попрекать меня моим несчастьем, - обиделся Глинка.

- Я не попрекаю вас, я страдаю за вас. И из-за вас. И вот грозит разлука - у самого порога, когда собрались мы ехать все вместе. Зачем же все было затевать?

- Все затеяно как раз очень хорошо. Это не то, что увезти девушку за границу с намерением тайно обвенчаться, - пошутил Михаил Иванович.

- Да, конечно, - невольно рассмеялась Екатерина. - Вы милы, вы благородны, не любить вас невозможно. Но отчего вам всегда грустно, и несчастия преследуют вас?

- Что грустно, нет беды, здесь музыка. А быть счастливым мудрено в наш век.

- А вот мама и Александр Васильевич счастливы, вопреки неблагоприятным обстоятельствам. Они сумели, по выражению мамы, выработать свое счастье. А нам, боюсь, не дано.

Это была размолвка, впечатления от которой, верно, долго преследовали как Глинку, так и Екатерину Керн.

Однако на прощальном вечере у Кукольников Глинка пел с необыкновенным одушевлением, по его собственному признанию, пела вся братия, играя роль Хора, кроме фортепиано, был квартет с контрабасом и довольно много гостей, кроме приятелей и родных, были приглашены артисты и литераторы. Прощание с Петербургом вышло впечатляющее, точно Глинка уезжал в южную Россию надолго.

На другой день Глинка выехал из Петербурга. В Гатчине он съехался с Екатериной Керн и с ее матерью. "Я проводил дам до Катежны, - вспоминал впоследствии Глинка, - где мы расстались; они поехали на Витебск, а я на Смоленск.

Приехав к матушке, я начал обдумывать свои намерения; паспорта и денег у меня не было". Об объяснениях с матушкой ни слова. Очевидно, Евгения Андреевна хотела, чтобы он уехал за границу, не одобряя его поездки в Лубны. В сентябре Глинка возвратился в Петербург и поселился у Кукольников. Оставалось, по крайней мере, осуществить честолюбивые планы в другой сфере - завершить новую оперу "Руслан и Людмила".

2

На вечере у художника графа Ф.П.Толстого, в то время, когда в зале раздавались музыка и веселый говор, рассказывают, гости нашли Брюллова в угловой комнате, за письменным столом. Перед ним лежал лист писчей бумаги, на которой был начертан эскиз пером. Карл Павлович делал на бумаге чернильные кляксы и, растирая их пальцем, тушевал таким образом рисунок, в котором никто из присутствующих ничего не мог разобрать.

- Что вы делаете, Карл Павлович? Что это? - зазвучали вопросы.

Брюллов поднялся, вскинул голову и вдохновенно воскликнул:

- Это будет осада Пскова!

- Наконец-то! Ура!

- Вот здесь будет в стене пролом, и в этом проломе будет самая жаркая схватка. Я чрез него пропущу луч солнца, который раздробится мелкими отблесками по шишакам, панцырям, мечам и топорам. Этот распавшийся свет усилит беспорядок и движение сечи.

- О, конечно! Это будет великолепно!

- Здесь у меня будет Шуйский; под ним ляжет его убитый конь; вправо мужик заносит нож над опрокинутым им немцем, закованным в железные латы; влево - изнуренные русские воины припали к ковшу с водою, которую приносит родная им псковитянка; тут - ослабевший от ран старик передает меч своему сыну, молодому парню; центр картины занят монахом в черной рясе, сидящим на пегом коне, он благословляет крестом сражающихся, и много еще будет здесь эпизодов храбрости и душевной тревоги; зато выше - там у меня будет все спокойно, там я помещу в белых ризах все духовенство Пскова, со всеми принадлежностями молитвы и церковного великолепия. Позади этой группы будут видны соборы и церкви Псковские.