Великие религии мира - Миркина Зинаида А.

Однажды Авель пел в горах и думал, что его никто не слышит. Но Каин слышал. Он тихо подошел сзади и сел. Пока Авель пел, ему казалось, что вся земля стала иной, что все сияет, светится, и тонко звенит, как никогда не сияло и не звенело в жизни, что деревья ласковые, необыкновенные, сами кормят людей и людям не надо так тяжко трудиться; что огонь вовсе не нужен, потому что золотое солнце никогда не оставляет людей без своего тепла, и что если очень долго смотреть на заходящее солнце, то... сердце само станет как солнце и... Каину показалось, что что-то пролетело мимо него гигантской птицей, что-то великое обдало его своим дыханием, смелб и... вдруг исчезло. Песня кончилась.

— Спой еще, — попросил Каин. Авель улыбнулся:

— Я рад, что тебе хочется меня слушать. Я уже думал, что тебе не нравятся мои песни.

— Спой еще.

Авелю что-то сдавило горло, и он сказал: — Сейчас не могу.

— А почему ты не можешь? Почему?

—Ну, если ты так хочешь...

Авель собрался петь через силу, но Каин сам остановил его и тихо спросил:

— От кого ты узнал эту песню?

— От Бога.

— Попроси Бога, чтобы Он дал ее мне.

— Но Каин, что ты говоришь? Она такая же твоя, как и моя. Я услышал ее от Бога, ты от меня, не все ли равно?

— Нет, не все равно. Почему Бог любит тебя сильнее, чем меня? Чем я хуже тебя? Разве я виноват, что мои отец и мать согрешили? Разве я виноват? Да они ведь и твои отец и мать, такие же, как и мои. Почему же тебе дано все, а мне ничего?

Лицо Каина исказила такая ненависть, что Авель застыл в ужасе и только прошептал иссохшими губами:

— Каин, брат мой...

— Теперь ты вспоминаешь, что я брат твой, а когда ешь мой хлеб, не думаешь об этом. И когда поешь свои песни, много ли ты думаешь о брате Каине? Каину труд, Каину пот, а тебе песни и любовь. Так пусть же и тебе хоть раз будет больно!

Он поднял мотыгу, которую сам смастерил, и замахнулся ею на брата. Авель застыл, немой, как дерево, около которого стоял. И пролилась первая кровь на землю.

— Каин, Каин...

И тогда первый раз услышал Каин голос Бога. Это был страшный голос:

— Каин, где брат твой Авель?!

Каин задыхался. Снова ему заперло дыхание. Ему казалось, что он умирает. Тогда он собрал все свои силы, так что раздулся каждый мускул его тела, и глаза его, ставшие ледяными, сказали:

— Что я, сторож брату своему?

Господи, какой ледяной ветер! Какая буря! Все сорвалось с пазов и носилось на свободе, свободное от своего закона, свободное от своего стержня. — Все носилось, сталкивалось друг с другом, рвало друг друга. — Хаос. Он надвигался на душу, грозил поглотить ее. Душа металась из стороны в строну, почти совсем оторвавшись от Бога. Одна только тонкая ниточка связывала ее с Ним, тонкая ниточка не давала ей рассыпаться и смешаться с хаосом — боль. Как трудно держаться на этой ниточке и как страшно! Душа не хочет боли. Она хочет полной свободы. И — знает, что это смерть. Оторваться — значит не быть. Но почему быть так больно?! Почему?

— Каин, Каин!

— Замолкни, перестань меня мучить!

— Каин, Каин!

— Что ты хочешь от меня, Господи?! Я же убил не Тебя, а брата моего. Вот он лежит немой, как камень. Почему же Ты все время повторяешь Его последние слова?! Ну пощади меня, дай мне забыться, ведь его же нет, не-ет!

— Каин, Каин!..

— Пощади меня, Господи!

— Я? Я — тебя?! Разве это не ты должен пощадить Меня?! Ты, отсекший Мне руки и закрывший Мне глаза?! Ты, оставивший Меня в таком одиночестве?

— Тебя, Господи?!

Забыться, забыться!! Загородиться стеной, чтобы не слышать. Я человек. У меня есть ум и руки. Я смогу воздвигать стены, построю города, крепости. Мне не нужны Твои милости, я сам стану творить. Я создам дома и машины, я зажгу солнца! О, я буду все время занят. Я не оставлю ни минуты для Тебя. Ты не войдешь ко мне. Я забуду Твой страшный голос.

— Каин, Ка-ин!

Скорей, скорей! Я займу всю землю, я буду работать, работать. Я построю башню до неба, я вытесню Тебя с неба!

— Ка-...и...

*

Глава 3. Бабушка и внук

— Бабушка, не пой эту песню, мне плакать хочется.

— Ну и поплачь немножко.

— Бабушка, а почему столько слез, почему так грустно?

— Некому, наверно, слезы наши утирать.

— А Бог? Он же добрый и Он все может?

— Тише, тише, мальчик. Нельзя задавать таких вопросов. Я не знаю, почему Бог этого не делает. Значит, так надо.

— Ну почему нельзя задавать вопросы? Почему нельзя понять?

— Я не знаю, так завещали деды. Бог далеко, мой милый. Мы мало знаем про Него.

— Тогда зачем же говорят, что Он добрый?

— Так деды наши говорили, а они знали от своих дедов, а те — от своих. А самые старшие когда-то видели Бога. И время от времени рождаются люди, которые снова его видят. И потом рассказывают всем, и все они говорят, что Он добрый, что Он любит всех. Только Он очень далеко от нас.

— Но почему же он так далеко?

— Говорят, что Адам и Каин ушли от него когда-то и увели нас всех.

— А с кем же Он остался?

— Один.

— Совсем один? И ему не страшно?

— Нет, мой милый. Он — Бог, ему никогда не бывает страшно. Но говорят, что ему больно, потому что он любит нас, а живет без нас, один.

— Бабушка, ну так надо пойти к Нему.

— Да, милый. Но никто не знает, где Он. Может, кто и знает, а привести к Нему все-таки не могут.

— Бабушка, когда я вырасту, я узнаю и приведу всех.

— Да, да, расти поскорей.

Глава 4. Иов

«Господи, Господи!

Господи, где Ты?

Господи, помоги!

Почему Ты молчишь, Господи?!

И до каких пор Ты будешь терпеть столько горя, столько слез?!»

— Слышишь, что они все говорят? В самом деле, до каких пор? — Это сказал Сатана. Он стоял перед Богом, весь в золотом блеске, могучий и неотразимый. Его самого можно было принять за Бога.

— В самом деле, до каких пор будет еще держаться эта ниточка? Почему Ты не оборвешь ее и не отдашь мир мне?.. Уже совсем.

— Ты хорошо знаешь почему. Ты знаешь, что я не отдаю и не беру его. Он сам отдает себя Мне или тебе. И пока он держится за Меня, хоть за самую тоненькую ниточку, Я не оторву его. Я никогда не оторву его, если он не оторвется сам.

— Но ведь уже столько раз было, что он отрывался, и Ты опять...

— Да, мир оторвался и вернулся в хаос, и это был потоп. Но был один человек, одна душа, державшаяся за меня — Ной, и мир все-таки остался жить. Потом были Содом и Гоморра. Но Лот удержал мир.

— Ну, а сейчас? Кто есть сейчас?

— Ты ведь сам знаешь, что праведники есть. И первый среди них Иов.

— Да. Вот я и пришел просить Тебя отдать его в мои руки и испытать.

— Ты все время говоришь со Мной, как с человеком. Столько лишних слов! Ты же знаешь, что они лишние. Знаешь, что Я не могу запретить тебе прийти к Иову и сделать все, что ты пожелаешь, как не мог запретить тебе прийти к Еве и Адаму. Зачем же эти просьбы? Ты — Господин Земли, а Я — Неба. Я — внутри, ты — снаружи. Я — в глубине, ты — на поверхности. Вся поверхность — твоя. Ты выманил из Меня к себе сначала Адама, а потом и Каина, но... не совсем. Что ж, иди к Иову...

$ * * * * * *

Жил человек в земле Уц. Иов имя его. Был он лучшим из всех людей на земле. Самым справедливым, самым добрым. Слова его слушались и решения его ждали, как ждут позднего дождя. Для слепого он был глазами, для хромого — ногами, для сироты — отцом. Таким был Иов, живший в почете и богатстве. И имел он дом, стада, семерых сыновей и троих дочерей. К нему-то и пришел Сатана, и вызвал бурю, и уничтожил в один день все стада его и все богатства. Иов только вздохнул глубоко: «Бог дал, Бог и взял. Все от Бога». Но страшная буря на этом не кончилась. Она обрушила дом, в котором находились дети Иова, и все они погибли. И зарыдал Иов, и разодрал на себе одежды, посыпал голову пеплом, но душа его и тут не отвернулась от Бога: «Бог дал, Бог взял, — сказал он. — Все Божье». — «Много можешь вынести, больше дам», — сказал Сатана и послал Иову страшную болезнь: все тело его покрыла проказа от кончиков пальцев до кончиков волос. И заметалось сердце Иова. — «Господи, что сделал я Тебе?!» — «Прокляни Бога, — сказала ему жена, — и умри. Разве можно столько вынести?» — «Я принимал дт Бога счастье, приму и горе», — ответил Иов. И принял полную чашу. И перелилась эта чаша через край так, что захлебнулась душа. «Что сделал я Тебе, Господи?! Вот я сижу один на гноище своем и даже жене моей тяжел мой запах, слуги мои избегают меня, а те, кто счастливы были видеть мою улыбку, смеются надо мной...»