Музей современной любви - Хизер Роуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иоланда
43
И вот наконец они встречаются лицом к лицу, эти два человека. Марина Абрамович и Арки Левин. Мне — мемуаристу, интуиту, доброму духу, гению, фантазии — поручено стоять рядом с ними. Я — домашний эльф всех, служащих искусству с помощью кисти, музыки, тела, голоса, формы или слова. Я приобрел привычку не говорить слишком много. И фокус в том, чтобы проникнуть внутрь, постучать в дверь их сознания за миг до пробуждения, в минуту одиночества, когда они глядят в окно кафе, где на мгновение все замирает, под деревом, когда они наблюдают за игрой солнечного света и жизнь вдруг превращается в костяшки домино, послушно ложащиеся друг за другом, или в неповторимый момент прозрения будущего.
Конечно, между этими мгновениями могут пройти годы. По большей части люди отвечают «нет». Они говорят: нет, я не хочу вставать с постели. Нет, я не хочу так много работать. Нет, сегодня у меня нет времени. Нет, я сейчас не слушаю. Люди беспрестанно говорят «нет», а потом удивляются, откуда это отчаяние. Отчаяние не особенно меня интересует. Нетерпеливая готовность с кистью или ручкой в руке, у клавиатуры, перед куском глины, на сцене куда привлекательнее. А иногда мне только и остается, что разбудить.
Понимаете ли вы теперь всю трудность моей задачи? Всё, чем они обладают, громкое, настойчивое, хранится в них самих. Но что нужно, чтобы стать творцом? Нужно слушать. А разве они слушают? Жизнь большинства людей полна гомона и смятения, от которых трудно избавиться. По крайней мере, так мне кажется.
Сейчас Левин слушал. Он был пригвожден к стулу. Прикован к лицу Марины. Она была более внушительна, чем он себе представлял. Глаза ее напоминали мокрое черное дерево. Утро за утром Левин представлял себе, как эти глаза взирают на него, но они оказались глубже, а сама Марина и дальше, и гораздо ближе. Видит ли она его? Что она видит? Из толпы доносились приглушенные звуки ударных, похожие на дыхание или сердцебиение. У самого Левина пульс был неустойчивый. Над ним возвышался залитый солнечным светом атриум. Ему вспомнились строки Леонарда Коэна:
Как старый порванный барабан, окно на крыше зияет,
И прошлогоднего человека труды хлынувший дождь заливает.
Левин увидел, что очутился в лесу «Кавы». Марина шла рядом с ним по берегу реки. Она смеялась над чем-то, словно они были старыми друзьями. Их окружали папоротники, покрытые тончайшим слоем снега, над их головами летела стая длинношеих серых птиц. Вокруг стояли деревья с мокрыми рыжими блестящими стволами, и между ветвей, словно струи дождя, падали солнечные лучи. Левин заметил лучи, подобные струям дождя. Он замечал каждую крупицу жизни. «Тебе нечего бояться, — сказала ему Марина. — Мы уже ходили этой дорогой». Левин заметил перед собой две цепочки следов на снегу. Услышал крик птицы. Увидел дугу месяца между деревьями — тонкий серп в голубом небе. Его спутница произнесла: «Мы и есть все эти вещи. Мы ничем не отличаемся от земли. Мы ничем не отличаемся от времени. Мы — камень, и лист, и птица, рождающиеся на земле, вскормленные землей и возвращающиеся в землю после смерти. На протяжении сорока тысяч лет мы ели, жили и умирали на этой планете. Видишь, как можно изучить закономерность явлений, если только внимательно наблюдать».
Левин увидел, что Марина стоит на краю песчаной дюны, небо над которой было пурпурным, а земля вокруг розовой. Потом они оказались в другом месте, где над полуночным морем поднимались две луны, и пошли вдоль берега. Левин знал, что направляется домой.
«Но не сейчас, — проговорила Марина. — Еще рано. Ты забыл нечто очень важное».
Левин испытал чувство абсолютного одиночества, точно в мире кроме него никто никогда не жил. Он хотел взять Марину за руку, но она была призраком — и она была Лидией.
Существует ли в каждом браке тайный подсчет каждого поцелуя, каждого оргазма, каждого воскресного утра? Левин увидел, как счетчик перестает тикать и останавливается. Увидел ресницы Лидии, такие бледные без туши. Заглянул в ее глаза, все еще зеленые, как море в тридцати метрах от берега.
— Лидия! — позвал он.
И увидел ее в белой комнате. Она смотрела на море. На пол падал солнечный свет. Лидия подняла руку. Потянулась за карандашом. Карандаш упал. Левин наклонился, чтобы поднять его.
— Лидия! — повторил он.
Она не повернула лица. Левин бережно разжал ее пальцы и вложил в них карандаш. На коленях у нее лежал блокнот. Он наклонился и вдохнул запах ее волос.
— Теперь мы можем идти домой? — спросил он. — Думаю, нам пора.
Марина наклонилась к нему, и Левина пронзила боль. Ему показалось, что ее лицо превратилось в лицо древней женщины, потом в лицо мальчика, девочки, монаха, монахини… Это была то птица, то рыба, то дерево, то кристалл, наполненный силой и пониманием. Затем оно снова стало человеческим, но это было лицо одновременно вечное и бренное, мертвое и живое, спокойное и устрашающее. «Важно не удобство, — услышал Левин слова Марины, словно она вкладывала их прямо ему в голову. — Не целесообразность. Не забвение. Речь идет о памяти. Об обязательствах. Только ты можешь это сделать. И ты должен быть бесстрашен».
Покидая квадрат, Левин с трудом заставлял себя шевелить ногами. Элайас проводила его взглядом, не побеспокоив. Она знала, какую растерянность может испытывать человек после Марины.
Внизу, в вестибюле, Левин взглянул на часы. Он нашел укромное местечко у выхода и набрал номер Пола Уортона, своего юриста. Ему сообщили, что Уортон вернется лишь завтра утром. Левин назначил встречу. После этого позвонил Элис. Вспомнил об Элайас и написал ей эсэмэску, но она должна была остаться в Нью-Йорке на последний день «В присутствии художника». Наконец Левин позвонил Хэлу.
— Как думаешь, не прокатиться ли нам? — спросил он.
44
Итак, мы подошли к семьдесят пятому дню. Окончательное сближение. Прожекторы включены. Марко Анелли наблюдает, как Марина Абрамович выходит из зеленой комнаты и пересекает белую границу. Давиде расправляет вокруг стула складки ее белого платья. Тело Марины в последний раз опускается на стул. Все улыбаются, но Марко не хочется думать о том, что это последний день. Нельзя позволить себе потерять концентрацию.
Фотограф устанавливает камеру и треногу в углу квадрата и делает один снимок Марины, когда она смотрит на него через объектив.
