Одержимость романами - Кейтлин Бараш

преследовать новую девушку своего бывшего парня дарит Пенелопе острые ощущения, некоторый конфликт. Парадоксально, что деньги, привилегии и понимающая семья заставляют ее чувствовать себя так, как будто ее не существует.

О.

– Так неужели Пенелопа придумывает события, о которых пишет, потому что не верит, что сама по себе может вызывать интерес? Вся эта драма нужна ей, чтобы заполнить пустоту внутри? Чтобы существовать, пусть даже в собственных глазах?

Во рту пересохло. Мне нужна вода.

– О, я…

– Все в порядке! – Розмари замечает мой дискомфорт. – Тебе необязательно отвечать на эти вопросы прямо сейчас. Просто подумай об этом, пока пишешь…

Но я думаю об этом, постоянно…

– …потому что Пенелопа никогда не писала с метафорическим пистолетом у головы, и я думаю, она завидует тем, кто это делает. У Наоми, например, есть работа, но все равно она беспокоится об оплате счетов, в то время как Пенелопа суетится, пытаясь «написать книгу», используя трастовый фонд своих родителей. Ее ревность, конечно, неуместна и проблематична, но это правда, когда у человека слишком мало времени и слишком мало денег, личность начинает компенсировать это. И зачастую искусство, созданное в таких условиях, обладает невероятно дикой, но изысканной силой. Я имею в виду экзистенциальный ужас – это своего рода роскошь. Пенелопа боится, что у нее никогда не будет того, что нужно, – а, по ее мнению, это означает настоящие трудности – для создания по-настоящему выдающегося искусства.

Неужели она вычленила все это исключительно из моего текста? Я моргаю.

Могла ли она? Или это уже бурлило в ней, а моя работа просто дала ей возможность наконец сказать об этом?

Но почему я должна бояться, чтобы писать? Жаль, я не могу сказать без обиняков: «Если ты так одержима идеей быть бедным прозаиком, то, может быть, тебе не стоит снимать однушку в Форт-Грин или покупать масала-кофе каждый день, видишь ли, есть другие варианты…» Что бы она на это ответила?

«Ты даже представить себе не можешь, что я делаю ради выживания. Ради этой роскоши, ради латте. Ты легко движешься по жизни, создавая драму там, где ее нет. У тебя налеплена защита ко всем острым краям жизни».

И это было бы правдой.

Можно ли обижаться на свою семью за то, что она обеспечивает меня буквально всем, чего я когда-либо хотела или в чем нуждалась, тем самым лишая возможности столкнуться хоть с одной трудностью, способствующей формированию характера?

«Но у тебя были трудности, – пытается сказать тоненький голосок. – У тебя нет яичников. Тебя изнасиловали. Адам…»

«Разве это трудности, – звучит более громкий голос. – Тебе удалили яичники, чтобы сделать твою жизнь лучше. Ты написала о своем изнасиловании, какая это травма? А Адам ни разу не спал с тобой. Есть вещи похуже. Есть вещи похуже. Есть…»

Я могу сколько угодно ныть о стыде, который сопровождает огромные привилегии, но тогда я просто пополню ряды ноющих засранцев. Всегда найдутся те, кто шепчет за моей спиной о моем самом большом страхе:

«Богатый писатель может написать хорошую книгу, и бедный писатель может написать хорошую книгу, но бедный писатель пишет свою книгу вопреки всему, работая и стараясь в два раза больше, и это делает книгу бедного человека в два раза более стоящей, и более…»

Чего и когда я по-настоящему хотела?

И теперь я представляю себе конфликт там, где его нет, потому что жизнь без конфликта подобна смерти.

Я закрываю блокнот и беру себя в руки.

– Было ли скучно в каком-то месте? Хотелось ли тебе перелистывать страницы, чтобы узнать, что будет дальше? Не знаю, насколько это все интересно.

– О, безусловно. Я могу описать твой текст многими словами, но скука – не одно из них.

Боюсь спрашивать, что это за слова.

– Фух, хорошо. Это самое веселое, что я написала за долгое время. – И чтобы закрепить это: – Обе женщины на самом деле две разные враждующие версии меня самой.

– Твоя личность и твое эго?

Я киваю, радуясь, что мне верят, и стараюсь не гадать, как однажды – после публикации – она отреагирует на мой оригинальный текст, на персонажа, прообразом которого сама и стала. Какие черты характера Розмари сочтет наиболее оскорбительными? Возможно, она будет сопереживать тому, как и почему возникла моя одержимость, а затем вздрогнет от описания собственных зубов (как у вампира).

Но представьте себя объектом такого пристального внимания, такой огромной реконструкции – как можно ненавидеть человека, который заставляет тебя чувствовать себя настолько особенным?

Я меняю тему:

– Кстати, мне нравится гигантская фотография Сент-Эндрюса в твоей комнате, город выглядит так величественно с высоты. У меня в спальне есть похожая картина с трамвайными линиями Мельбурна. Это часть серии – художник изобразил почти все основные системы общественного транспорта в мире.

– О, отличная концепция. Сердцебиение каждого города. Конечно, в Нью-Йорке общественный транспорт – полный отстой, – она отбрасывает волосы на плечо, – но мне все равно нравится. Так много историй, бесконечный калейдоскоп.

Лучше и не скажешь.

– Ты видела сенегальца, который учит всех западноафриканской музыке, играя на своем барабане? Кажется, он называется джембе. Я видела его, наверное, в четырех разных поездах.

Она качает головой.

– Тогда, наверное, скоро увидишь. – Я продолжаю: – Думаю, единственный минус моей карты Мельбурна в том, что она постоянно напоминает мне о том, что я здесь, а не там. Я так по нему скучаю. Мне нравилось быть отделенной от своей жизни, чувствовать, что я могу пробовать все, что угодно, делать все, что вздумается, быть совершенно другим человеком. Не удастся – ничего страшного. Мне не нужно возвращаться домой, в мою настоящую жизнь. Что-то вроде паузы на несколько месяцев. В этом есть свобода.

– Ты имеешь в виду свободу без последствий?

Я смотрю на нее:

– Именно.

– Я понимаю, о чем ты, – говорит она, и я рада этому. – Я тоже скучаю по Сент-Эндрюсу. Только вот моя жизнь там привела меня домой. – Ее позвоночник сжимается и изгибается, когда она опускается обратно на диванную подушку. – Последний раз я была там на выпускном Калеба и не уверена, что когда-нибудь вернусь.

Обрыв уже так близко, я планирую спрыгнуть с него в крутом пике, а она будет болтаться позади.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не могу отделить воспоминания о Сент-Эндрюсе от воспоминаний о Калебе. Они для меня синонимичны. И мне действительно нужно двигаться дальше, поэтому я не могу вернуться. Не в ближайшее время.

Мне нужно подтверждение, и я продолжаю:

– То есть ты не думаешь, что вы снова будете вместе?

– Он не готов