Мастер возвращений (сборник) - Кристин Раш

— И как ты это делаешь? — процедил он, вскинув голову. — Как узнаешь, кто достоин, а кто — нет?

Нола нахмурилась. Она была доктором. Лечила людей почти всю жизнь.

— Не я выбираю достойных. И не мое это решение.

— Я видел триаж[4], — вздохнул он. — Приходится выбирать. Всегда приходится выбирать.

У Нолы перехватило дыхание.

— Я выбираю пациента не по его ценности для общества, — мягко пояснила она. — Критерий совершенно иной: можно ли его спасти? Во многом это зависит от времени. Кто перенесет медицинское вмешательство? Кому потребуется меньше времени для лечения, с тем чтобы я смогла уделить внимание другим пострадавшим? У кого самые легкие ранения? На кого врач потратит меньше усилий?

Последняя фраза заставила ее покраснеть. В таком она признавалась впервые. По крайней мере, признавалась человеку, далекому от медицины. Которому не приходилось сталкиваться с подобными проблемами.

— Так вот как ты определяешь тех, кому следует оказать помощь, — усмехнулся он.

Нола покраснела еще гуще.

— Разве это нисколько тебя не волнует? Разве ты не смотришь на тех, кого даже не пытаешься спасти, кем жертвуешь ради других? Неужели тебя ни разу не терзали угрызения совести?

Теперь ее лицо горело так, что щекам стало больно.

— Нет.

Она хотела сказать это громко и уверенно, а вышел жалкий писк, мало похожий на человеческий голос.

— Если бы я задумывалась о том, верен мой выбор или нет, просто не смогла бы выполнять свою работу.

— Но ночью, когда ты одна…

Она уставилась на собеседника. Он не поднял глаз. Только в третий раз покачал головой. Словно спорил с собой.

— Ладно, — буркнул он. — Я просто устал.

Нола воспользовалась этим предлогом, чтобы уйти. Она не подозревала, что видит Трекова в последний раз. На следующий день он покинул аванпост. И больше она о нем не слышала.

— Простите, — говорю я, дав Ноле несколько минут, чтобы вернуться к действительности. — Но означает ли это, что он не желал присутствовать на церемонии? Из вашей беседы это вовсе не вытекает. И уж конечно, непонятно, каким образом все это связано с Комнатой затерянных душ.

Нола смотрит на меня как на идиотку.

— Он думал не о будущем, а о прошлом.

— Это я понимаю, — говорю я, надеясь хотя бы отчасти реабилитироваться в ее глазах. — Но он ни разу не упомянул ни о церемонии, ни о Комнате. Каким образом вы проследили связь после стольких лет?

Легкая морщинка появляется у нее на переносице.

— В Комнату стремятся паломники. Кое-кто говорит, что это священное место. Другие утверждают, что только проклятые могут его посетить.

У меня перехватывает дыхание. Подобного я до сих пор не слышала. А может, и слышала? Я сознательно пропускала мимо ушей истории о Комнате, поскольку была уверена: непосвященный не поймет, что представляет собой это место.

— Ладно, — говорю я, — предположим, он это знал. Почему вы уверены, что он отправился именно туда?

Нола скрещивает руки на груди.

— Так утверждает его команда.

— Это мне известно. Но почему вы придаете такое значение вашей последней беседе?

— Потому что я была глупа, — отрезает она. — Он говорил не обо мне. О себе. О своем выборе. О своих поступках. О своих потерях. Уверена, Эвинг много размышлял об этом, ведь все ожидали, что он будет праздновать окончание войны.

— Он и должен был праздновать, — заявляю я.

Нола слабо улыбается, кивает и на секунду отводит взгляд. Я вижу, что она борется с собой и наконец принимает решение. Набирает в грудь воздуха и опускает руки.

— Тогда и я так полагала. Мне казалось, Эвинг чувствует себя счастливым. Но он не был так уж не прав в оценке нашей работы. Я много лет служила главным хирургом на военном корабле и лечила в основном небольшие раны и легкие недомогания. Но когда в разгар сражения раненые потекли потоком, я действовала «на автопилоте».

Я молча киваю, боясь прервать ее.

— Я работала как заведенная, но люди продолжали умирать. Она откидывается на спинку стула и кладет запястье на край стола.

— Я никогда не считала, сколько людей спасла. И до сих пор этого не знаю. Но помню до единого всех, кто умер. И бьюсь об заклад, Эвинг тоже это помнил. Каждая из этих смертей что-то у тебя отнимает.

Отдаешь частичку себя, едва не добавила я. Но вовремя спохватилась: слишком фальшивым может показаться такое участие.

— Он не стал бы рассуждать о смерти, если бы собирался присутствовать на этих церемониях, — продолжает она. — Не оглядывался бы на прошлое. Смотрел бы в будущее. Будущее, которое мы могли построить.

Голос ее звучит уверенно, и все же они были просто любовниками, мимолетными любовниками на военном аванпосту. Насколько хорошо она знала его, в конце концов?

Но мой вопрос может оскорбить ее чувства.

Поэтому я пытаюсь затронуть другую тему.

— Вы говорили о паломничестве. Мол, только проклятые могут войти в Комнату.

Нола недоуменно хмурится.

— Разве вы никогда не слышали о Комнате?

— Почему же? — отвечаю я, осторожно выбирая слова. — Просто не знаю всех легенд.

А ведь мне следовало их знать. Я привыкла верить, что легенды более важны, чем «факты», которые можно проверить, ведь в легендах всегда есть доля правды.

— Проклятые идут, чтобы очиститься? — уточняю я.

Она поджимает губы. Потом вздыхает и в который раз слегка улыбается.

— Некоторые говорят, что Комната дарует прощение тем, кто этого заслуживает.

В глазах снова появляется это мечтательное выражение.

— А тем, кто не заслуживает? — настаиваю я.

Слезы льются рекой. Она не смахивает их. И похоже, даже не замечает.

— Они никогда не возвращаются, — поясняет она, но тут же вскидывает голову: — Вы думаете, он отправился за прощением? Не для того чтобы исчезнуть?

— Вопрос времени, — пожимаю я плечами. — Если бы он завершил свое паломничество в Комнату, вполне успел бы на церемонию подписания договора.

— С чистым сердцем, — шепчет она.

— Он был героем, — говорю я без малейшей иронии. — Разве его сердце уже не было чистым?

И Нола впервые за нашу встречу не находит ответа.

Но она указала мне совершенно новое направление. Я не ищу человеческие останки. Я ищу нечто необычное. Нечто особенное.

Человек творит историю и наконец становится легендой. Но сам по себе он редко бывает особым. Иногда он становится особым в особенное время. А иногда поднимается над собой — своим происхождением, воспитанием, — чтобы стать чем-то новым. Иногда он становится во главе движения или изменяет курс целой страны.