Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

— Позвони этим живодерам и скажи, что собака ни в коем случае не должна быть умерщвлена, или зарезана, или как-то еще, что они там проделывают с бедными животными. — После короткой паузы он добавил: — И вообще, кто разрешал им усыплять собаку?

Стокласка позвонил в ветеринарную клинику.

— Семья дала разрешение, — сообщил он. — Они написали фрау Дорфрихтер, и она ответила, что в ее нынешнем положении она не в состоянии взять собаку. Она спросила, не смогут ли в клинике найти кого-нибудь, кому можно было бы отдать собаку в хорошие руки. По-видимому, они никого не смогли найти.

— Она, видите ли, не в состоянии взять к себе, эта особа!

Кунце не мог справиться со своим гневом к Марианне Дорфрихтер. Стокласка и Хайнрих были поражены его вспышкой.

— Я и не знал, что ты так любишь животных, — посмеиваясь, заметил Стокласка.

Это было безобидное замечание, но Кунце оно не понравилось. Он сделал вид, что его не слышал, и сказал недовольным голосом:

— Позаботься о том, чтобы собаку доставили сюда. — Стокласка добродушно ухмыльнулся, и Кунце вновь обрел чувство юмора. — А почему бы и нет? Если он будет выдрессирован, как военная собака, его можно будет тут же использовать в войсках. У него мозгов больше, чем у некоторых моих знакомых офицеров.

Тролля доставили в этот же день после обеда. Он сильно отощал, шерсть была сбита в клочья. Пес стоял, поджав хвост и опустив уши. Но, увидев Кунце, с тявканьем пустился вокруг него вскачь и улегся в конце концов у него в ногах.

— Похоже, что ты с ним никогда не расстанешься, Эмиль, — заметил Стокласка. — Разве что отдашь его заключенному.

— Ни в коем случае, — сказал Кунце.

Поведение собаки льстило ему. Но что с ней делать? Сможет ли он найти приличных людей, готовых заботиться о собаке? Поначалу ничего не оставалось, как взять Тролля домой. Против ожидания, не возникло никаких осложнений. Обе соседки по квартире, фрейлейн Балдауф и фрейлейн Кнолль, не возражали, что он будет держать собаку.

Роза же, напротив, проявила гораздо меньше понимания.

— А вот это никуда не годится, — приветствовала она его, когда он появился у нее с Троллем. Как и во всякий вечер, она ждала Кунце, но совсем не Тролля. — Ты же знаешь, как он линяет! Горничная недавно три дня потратила, пока всю шерсть из ковра вычистила.

— Тролль не единственный, кто линяет, — ухмыльнулся он. — Каждое утро я нахожу твои волосы на моем кителе, но не делаю из этого трагедии!

— Это плохая шутка, — обиделась она. — В квартире не держат таких больших собак. Я вообще не понимаю, почему люди держат дома животных. Попугаи еще куда ни шло, они хотя бы говорят. Но собаки?

— Возможно, именно потому, что они не говорят, — сказал Кунце.

На место Туттманна был поставлен довольно молодой человек с круглым лицом, коротко остриженными светлыми волосами и роскошными à la кайзер Вильгельм усами. Его и женщину в твидовом костюме из Бюро безопасности пригласили в бюро Кунце. Ее звали Паула Хайнц. Безучастным тоном стороннего наблюдателя она обрисовала свой визит к Марианне Дорфрихтер.

Кунце обратился к надзирателю:

— Как воспринял господин обер-лейтенант Дорфрихтер письмо своей жены?

— Он был вне себя от ярости. Не на жену, а на статью в газете. Он прочитал ее дважды и разорвал в клочья. Я уже вышел из камеры, а он продолжал швырять вещи и проклинать все и вся. С вашего позволения, господин капитан, если я не ошибаюсь, больше всего он проклинал господина капитана.

— Вы не ошибаетесь, — сказал Кунце.

— И вчера он был весь день в ужасном состоянии, — продолжал надзиратель. — К ужину он почти не прикоснулся. А сегодня он вызвал меня рано утром и дал вот это письмо к жене. Он протянул Кунце письмо. Обе стороны листка были исписаны почерком Дорфрихтера. На этот раз строчки не были такими аккуратными и красивыми, некоторые слова были зачеркнуты, знаки препинания расставлены как попало. История с Митци Хаверда — это чистая выдумка газет, заверял он свою жену. Он заклинал ее верить ему и не оставлять его, потому что без ее любви ему не выдержать.

Кунце читал письмо со смешанным чувством. Письмо было пронизано одновременно страстью и попыткой вызвать сострадание. Он вновь задумался над тем, как такой человек, как Дорфрихтер, может быть без ума от женщины с просто куриными мозгами. Разве реакция Марианны на газетную статью не является доказательством того, что он, Кунце, оценивает ее по достоинству?

— Если господин обер-лейтенант спросит вас об этом письме, — сказал он надзирателю, — не говорите ничего, кроме того, что вы передали его фрау Пауш. Если он даст вам другие письма, приносите их мне.

— Когда я должна снова пойти к фрау Дорфрихтер? — спросила Паула Хайнц.

— Пока этого не требуется. Вы оказали нам большую услугу, фрау Хайнц. Я доложу комиссару Вайнбергу, что мы очень довольны вашей работой.

Кунце отпустил обоих и продолжил то, чем он занимался все последние дни: тщательным изучением всех фотографий, документов и писем, найденых в квартире Дорфрихтера. Он сосредоточил свои усилия на бумагах, относящихся к 1908 и 1909 годам, в надежде найти какой-нибудь упущенный до этого отправной пункт или указание.

11

Перед своим переводом в Линц Дорфрихтер служил в 13-й бригаде в Сараево; областью его занятий была тактика артиллерии. Фельдмаршал-лейтенант фон Вайгль в своей аттестации указал, что как офицер Дорфрихтер показал себя блестяще. В Кунце росла злоба к армии, когда он читал этот отзыв. Такой талант тратить на какие-то полевые учения! Можно понять, почему человек, которого так низко и несправедливо оценивали, оказался способным на такое сумасшедшее преступление!

Кунце знал, что его иногда непроизвольное сочувствие к Дорфрихтеру в принципе небезопасно. Он не должен был допустить, чтобы его взор затуманился из-за этого и он под влиянием этих чувств не свел свое следствие к попытке оправдать этого человека. Ему непозволительно сойти с предначертанного пути. Для этого есть такие идиоты, как старший надзиратель Туттманн и сентиментальная фрау Пауш.

Он хотел разобраться в самой сути дела и стал еще раз читать все письма, которые Дорфрихтер летом 1908 года писал Марианне из Сараево. Марианна в это время жила у своей матери в Вене. Когда он впервые читал эти письма, его раздражало то, что для обоих не находилось ничего другого, как писать о своих любовных отношениях, как бывших, так и будущих. Кунце казалось, что то обстоятельство, что он, Петер Дорфрихтер, спит с Марианной, является для обер-лейтенанта венцом его жизни.

Только изредка то тут, то там попадались прозаические сообщения: о людях, с которыми он, Дорфрихтер, познакомился, местечки, в которых он побывал. Имя Ксавьера, впрочем, упоминалось довольно часто.

«Вчера вечером у меня были молодые гвардейцы. Играли в карты, но не волнуйся, не так крупно, как Ксавьер».

«Вечер провел с Ксавьером. Он ужасно удручен, как обычно, по уши в долгах».

«Ксавьер доставляет много беспокойства. С ним трудно, пьет, не является утром на развод, все взвалил на унтер-офицера».

И несколькими неделями спустя: «Ты права насчет Ксавьера. Но я не могу бросить утопающего в беде».

Ксавьер! Ксавьер! Ксавьер!

Ксавьер был, разумеется, Ксавьер Ванини. Они были в Сараево друзьями, но не в Линце. В этом не было ничего необычного. Дружба редко длится вечно. Ванини, видимо, был человеком неосновательным и для профессии офицера неподходящим, до уровня же Дорфрихтера ему было определенно далеко. Возможно, они повздорили или Дорфрихтер внял совету Марианны прекратить дружбу с Ванини. Тем не менее лейтенант Ванини был единственным изо всех друзей Дорфрихтера, кто имел доступ к цианистому калию.

Кунце подумал, не вызвать ли Дорфрихтера на допрос, но тут же отогнал эту мысль. У него все еще было слишком мало доказательств. Дорфрихтер просто рассмеется ему в лицо. Возможно, устроит сцену. Его ярость от появления статьи про аферу с Митци Хаверда, определенно, еще не утихла.

При чтении писем Кунце столкнулся еще с одним именем, которому следовало уделить внимание: капитан барон Ландсберг-Лёви; он также был одним из получателей циркуляра Чарльза Френсиса. То, что он служил в Сараево в одно время с Дорфрихтером, не было для Кунце новым. В течение последних недель военные карьеры и личная жизнь всех адресатов были тщательно проверены. Ландсберг-Лёви, сын невероятно богатого еврейского промышленника, в годы расцвета австрийского либерализма, в конце девяностых, вступил, как и многие его соплеменники, в армию. Армия показала себя заботливой приемной матерью, для которой домашнее окружение, вероисповедание и банковский счет «сыночка» больше не играли никакой роли. У богатого еврея были точно такие же шансы добиться успеха, как и у бедного христианина. Но с началом нового века стали просматриваться угрожающие изменения: Франц Фердинанд, наследник престола, был отъявленный антисемит — можно было ожидать, что с восшествием его на престол наметится явный отход от либерализма. Кайзер Франц Иосиф был, к счастью, в добром здравии, а вместе с ним и армия оставалась верна принципам терпимости и просвещения.