От Балаклавы к Инкерману - Сергей Ченнык

Но в этой суматохе неизбежны потери, а это гибель или ранения людей, лошадей. Любой нормальный адекватный командир сделает все, чтобы без угрозы срыва достичь выполнения боевой задачи. Может возникнуть вопрос: а что в этой ситуации делать артиллеристам, которые до последней секунды выполняют свою работу, то есть уменьшают, разреживают эту самую несущуюся на них кавалерийскую массу? Мы уже знаем, что сами донцы решили за свои пушки подраться, выпустив последний залп в надвигающиеся эскадроны противника. Но и здесь правильно было бы оставить пушки и разбежаться в разные стороны. А потом вернуться. Кстати, именно так действовали артиллеристы двух французских батарей в сражении на Черной речке. Они до последней возможности расстреливали русскую пехоту, а когда та уже вот-вот врывалась на позицию, быстро убегали к пехоте, стоявшей за батареей. Когда, истекая кровью, русские отходили, провожаемые сильнейшим ружейным огнем, артиллеристы возвращались к пушкам и вновь встречали наступающих неприятелей картечью. И так несколько раз. При этом никто их трусами считать не додумался, наоборот, все офицеры и многие нижние чины стали кавалерами ордена Почетного легиона. Это и есть умение воевать умно и правильно, то есть без героев и самопожертвования.

Но что случилось, то случилось, и попробуем понять, почему случилось так или иначе, хотя, повторюсь, особого смысла в этом не вижу.

С казаками особых проблем нет. Вероятно они, как и любая другая иррегулярная кавалерия, не слишком способные к «правильному» кавалерийскому бою и не слишком утруждающие себя контролем за ситуацией, попросту прозевали англичан. Причин тому много: задымленность, ослабленное внимание за обстановкой и, конечно, совершенно неудачное расположение. Злую шутку сыграла их близость к батарее. И, конечно, отсутствие вовремя поданной команды.

Оппоненты вполне обоснованно могут возразить: в руках казаков было такое, казалось, «в одиночном бою, в ловких руках, …весьма мощное оружие»,{846} как пики. Может быть, в другой ситуации они и сослужили бы им добрую службу, например, если бы атака противника была принята, как и полагалось — встречным ударом, и доведена до «шока».

В нашем случае ни казаки, ни их командиры попросту не видели и не слышали ничего, что творилось перед их фронтом. Более того, они даже не могли предположить, что противник вот-вот столкнется с ними, уж больно вызывающей была самонадеянность англичан, решившихся на подобное безумие — в конном строю атаковать не только одну батарею, а прорываться под фланговым огнем нескольких из них.

К моменту столкновения артиллерия вела интенсивный огонь, позиция была затянута плотным дымовым фронтом, через который рассмотреть что-либо происходившее даже в паре десятков метров было невозможно. И самое главное — слабый ветер, дувший вдоль долины, сносил дым примерно на русскую кавалерию, сделав ее совершенно ослепленной.

Когда из дыма, как привидения, стали один за другим на большой скорости вылетать английские кавалеристы, стресс, вероятно, наступил как у русских, так и у британцев. Только вторые были на разгоне, а Уральский казачий полк попал в самое неприятное положение — он стоял на месте. Поэтому казаки сделали то, что им оставалось делать и что на их месте сделал бы каждый: не разбирая дороги, бросились в тыл, увлекая за собой конную батарею и попутно сокрушая плотные ряды Лейхтенбергских гусар: «…в пять раз сильнейшая наша кавалерия, смешавшись еще больше при отступлении, торопливо и в беспорядке направлялась к Чоргуну. За ней по пятам, проскакав линию наших войск, безумно неслась уцелевшая от картечного и батального огня английская кавалерия. У перевязочного пункта все эти беспорядочные массы остановились, потому что отступать далее нельзя было».{847}

Атака англичан оказалась настолько стремительной, что все линии российской кавалерии одна за другой были смяты и подались назад, в сторону реки. Кстати, первыми или почти одновременно с казаками получили удар неудачно развернутые флангом к фронту атаки гусары: «…англичане, ободренные успехом, прорвались сквозь интервалы орудий и тотчас же атаковали во фланг 7-й эскадрон нашего полка, сбили его и ударили на уральцев. Уральцы дрогнули, поскакали назад и налетели на киевцев. Сильно пострадавшие в первой атаке киевские гусары не в силах были выдержать страшного натиска такого огромного количества кавалерии и повернули на наши пять эскадронов, неся у себя на хвостах уральцев и преследовавшего их неприятеля. Когда вся эта масса кавалерии ринулась на нас, мы, как стоявшие в развернутом фронте, были сбиты и поневоле должны были отступить к каналу. При совершенном безветрии густо стоявшие в воздухе между гор пороховой дым и пыль от скачущей кавалерии были до того непроницаемы, что нельзя было ничего рассмотреть в самом близком от себя расстоянии».{848}

Через минуту, «…подавшись не более чем на 150 шагов, шедший впереди дивизион Лейхтенбергского полка первым повернул назад и с оглушительным криком «ура!», не позволившим ни остановить его, ни дать приказание, наткнулся на вторую линию, из которой я желал выдвинуть часть, чтобы можно было ударить во фланг неприятелю. Этого нельзя уже было сделать. Вторая линия была увлечена первою, и в этом положении они скакали более полуверсты назад, имея неприятеля на хвостах своих лошадей».{849}

Чести ради, стоит сказать, что уносились в тыл не все. Сотня Донского №53 казачьего полка и, возможно, эскадрон веймарцев помогли казакам-артиллеристам в схватке за батарею.{850}

И еще. Кажущийся легким прорыв англичан через батарею, как это ни видится удивительным, был подготовлен удачной стрельбой русской артиллерии с захваченных редутов и Федюхиных высот. Поражаемые с флангов, они инстинктивно или по команде сжимались к центру, и когда достигли батареи, строй первой линии скорее напоминал клин, который просто «распорол» на сузившемся участке строй ничего не ожидавших гусар и казаков, ринувшихся в разные стороны. Недаром Хибберт приводит команды командиров эскадронов: «Сомкнуть ряды! Ближе к центру!», постоянно звучавшие во время атаки.{851} Благодаря этому, вольно или невольно, но 11-й гусарский не рассеялся, не потерял строй и до самого столкновения с русскими оставался в порядке.

Внесли свою долю паники оставшиеся без всадников лошади. Будучи прекрасными элитными строевыми животными, они, повинуясь своему «служебному» инстинкту, даже потеряв человека в седле, продолжали сохранять свое место в строю, добавляя суматоху и неразбериху в эту адскую смесь.{852}

Внезапно появившись перед ничего не подозревавшими казаками, британские кавалеристы, как нож в масло, прошли через кинувшихся врассыпную казаков и уже при их «помощи» сокрушили предчувствовавших отдых после сражения гусар.

Но одного дружного концентрированного удара было мало. На русских обрушился шквал огня. Англичане в первую очередь опорожнили барабаны Кольтов и Адамсов, стреляя во всех и во все, кто и что оказывалось на их пути, подтверждая, что «… конница, атакующая с револьвером в руках конницу, вооруженную саблями, будет почти непобедима и может причинить противнику сильные поражения».{853}

Выбор у русских был невелик: или остаться стоять на месте, что было невозможно, так как масса все равно бы опрокинула их, или броситься куда угодно, чтобы выбраться из этого столпотворения. Большинство разумно выбрало последнее.

При всей трагичности происходившего оно было смешным. В одну сторону летели русские и английские гусары, уланы и легкие драгуны. Непонятно куда и непонятно зачем сорвалась с места конная батарея. Все были под влиянием непонятного куража, охватившего их, и мчались, влекомые страхом или просто положившись на судьбу. В эту минуту ни о каком бое речи не шло. Все делали лишь то, что велел инстинкт самосохранения.

Наблюдавший происходившее офицер легкой №8 батареи 12-й артиллерийской бригады Кожухов назвал это «беспорядочным отступлением наших гусар и казаков».{854}

Понятно, что сработал «принцип домино». Гусары, не отошедшие от горячки предыдущего боя, возможно, потрясенные неожиданно высокими потерями, просто не смогли принять новую схватку. Свою роль сыграл уставший конский состав. Еще за двадцать лет до этих событий российские кавалерийские начальники в полемике с Жомини по перспективам боевого применения кавалерии отмечали, что в условиях войн середины XIX в. «…1. кавалерия подвержена быстрому расстройству; 2. надо беречь ее силы, потому что два месяца отдыха не исправляют семидневного переутомления; 3. плохая лошадь превращает своего всадника в труса…».{855}