Операцию «Шторм» начать раньше… - Николай Иванов

«Господин президент. В течение последнего периода времени, до сентября 1979 года, мой муж являлся законным главой государства, председателем Революционного совета, неустанно трудился во имя создания нового, процветающего Афганистана. Однако в сентябре прошлого года заговорщик и вероотступник Амин, не брезгуя самыми коварными методами, предательски и подло захватил власть в стране. Он убил моего мужа, я повторяю — законного главу Демократической Республики Афганистан, а всю нашу семью, в том числе и меня, бросил в свой ужасный застенок.

Господин президент. У меня и у всех честных афганцев вызывает гнев и возмущение то, что вы пытаетесь защищать убийцу и преступника Амина. Вы позволяете себе называть его законным президентом Афганистана. Ваши слова оскорбляют память моего мужа, Нура Мухаммеда Тараки, злодейски убитого Амином и его палачами…»

По решению революционного суда место вдовы Тараки в тюрьме займет вдова Амина.

Восток продолжал оставаться Востоком.

Глава 20

ИЗВЕСТИЯ ПРИНОСИТ АНДРОПОВ. — 62 ШАГА ОДИНОЧЕСТВА. — МАКАРОНЫ ПО-БРЕЖНЕВСКИ. — ОТБОЙ «МУСУЛЬМАНСКОМУ» БАТАЛЬОНУ. 10 октября 1979 года. Кунцево — Заречье.

Водитель чуть притормозил за воротами, и Брежнев, зная, что он смотрит за ним в зеркало, кивнул: выйду. Когда-то здесь останавливались без напоминаний, зная привычку хозяина дачи № 6 пройти оставшиеся до дома двести метров пешком. Теперь же все диктуют годы и здоровье, а в дождь и ветер водитель даже не смотрит и в зеркальце, везет к самому подъезду.

Сегодня Брежнев решил пройтись: погода стояла тихая, а известия из Афганистана пришли удручающие. Принес их Юрий Андропов:

— Леонид Ильич, Тараки убит.

Брежневу вспомнилось, как он вздрогнул, и его вновь передернуло, как от озноба. Он не хотел признаваться даже самому себе, что ждал этого известия. Ждал, потому что иного выхода в той ситуации, что возникла в Кабуле, просто не было: или Тараки убирает Амина, или… наоборот. Амин оказался хитрее, он сумел подкупить в охране Нура человека и знал каждый шаг своего… учителя, превратившегося во врага. Да, спасения для Тараки не было. О спасении надо было думать заранее. Вернее, о том, чтобы не допустить сегодняшнего.

— Ну, а что же вы? — Он с отчаянием посмотрел на Андропова.

12 сентября, какой-то месяц назад, тот, как всегда, немногословно, а оттого, может, и убедительно, дал понять, что, пока Нур Мухаммед Тараки будет лететь из Москвы в Кабул, в афганской столице, по данным КГБ, должны произойти события, в результате которых Амин будет убран. Что случится, как это произойдет — руководители двух стран не стали интересоваться, в таких делах лучше вообще ничего не знать, но убежденность Андропова именно в таком раскладе событий была столь велика, что Брежнев и Тараки пошли и на другой — это сейчас ясно, что роковой, — шаг: решили не посылать в Кабул «мусульманский» батальон, специально подготовленный из таджиков и узбеков для личной охраны афганского руководителя и уже готового вылететь вместе с ним из Ташкента. Наивно подумали: если не будет Амина, то от кого защищать? Амин плетет интриги, рвется к власти. Главное — нейтрализовать его, остальное мелочи. Нейтрализовали: Амин поехал на аэродром встречать Тараки другой дорогой, благополучно миновав устроенную ему засаду. И можно представить, что испытал Тараки, увидев на кабульском аэродроме среди встречавших своего врага. Живым и невредимым, Усмехающимся. Неужели Нур подумал, что все происходившее в Москве — предательство? Павловскому, командующему Сухопутными войсками и находившемуся в это время в Кабуле с визитом, дали указание сделать все, чтобы примирить их. Что из этого вышло, уже известно: порученец Тараки открыл огонь по Амину. Знал ли об этом Тараки или порученец действовал от других сил? О, власть на Востоке, была ли она когда-нибудь без крови?

— Когда… убили? — спросил, немного придя в себя, Брежнев.

— Еще два дня назад.

— Как два? Посол только вчера, при тебе, звонил оттуда и говорил, что Амин положительно отнесся к нашей просьбе сохранить ему жизнь? Даже, по-моему, сказал, что они питаются из одной кухни. Да, я не забыл, это говорилось о Тараки.

— Мы просили уже за мертвого.

— За мертвого? И Амин вот так… с нами?

Брежнев встал, начал прохаживаться вдоль стола. Он и сам не заметил, как появилась у него эта сталинская привычка — ходить вдоль стола. А скорее всего, он и не ведал, что повторяет кого-то.

— Как его… убили?

— Задушили. Подушкой. Офицеры из его же охраны.

Охрана! Как же легкомысленно они оставили в Ташкенте батальон. Стоило на секунду расслабиться, поверить во что-то — и вот результат. Если бы полетел батальон…

— Ты говорил, что наши десантники, ну те, которые уже в Афганистане, готовы были вылететь в Кабул на его освобождение. Что же не взлетели?

— Батальон уже сидел в самолетах, Леонид Ильич. Но… но ни один из них не взлетел бы. Зенитчикам, которые стоят на охране аэродрома Баграм, был отдан в тот день приказ расстреливать любой самолет, взлетает он или приземляется. Мы еле успели дать отбой, предотвратить…

— Чем же тогда там занимаются наши военные советники? За что получают деньги? Кто там старший?

— Генерал-лейтенант Горелов.

— Горелов? Это тот, что ли, которому мы звание присваивали на ступень выше положенного?

— Он. Но ведь то Дауд лично просил за него, еще до революции.

— Дауд, Дауд… А сейчас Амин. Он давно там?

— Горелов? Три с половиной года.

— И за это время не заиметь влияния среди каких-то зенитчиков?

— Горелову особо не доверяли ни Тараки, ни Амин. И именно за то, что тот был советником при Дауде.

— Значит, менять надо было.

Андропов хотел что-то объяснить, но сдержался. «А что скажешь, если проморгали», — в который раз за сегодняшний день подумал Брежнев, медленно шагая дорожкой парка.

Злиться не хотелось, вернее, нельзя было: врачи все настойчивее просят не волноваться, перед ужином обязательно дают выпить какую-нибудь гадость под предлогом снотворного или успокоительного. Но только будешь спокойным, когда такое творится. Тараки… Нур Мухаммед Тараки. Кажется, они глянулись друг другу. По крайней мере хотелось верить, что афганский руководитель не лукавил, когда для рукопожатия протягивал обе руки, когда постоянно прикладывал ладонь к сердцу, выказывая свое восхищение и уважение Советским Союзом и лично Леонидом Ильичом. Давно не чувствовал Брежнев такого искреннего и откровенного уважения к себе. Он видел на своем веку немало и льстивых угодников, и откровенных подхалимов, и тех, кто улыбался, а сам готов был вцепиться в горло. О-о, он их видел насквозь, но вынужден был тоже улыбаться и делать вид, что ничего не понимает: когда делаешь вид, то добиваешься большего. И в итоге получите двадцать лет правления. И не самого худшего, если посмотреть на историю страны. Да и мира. Сколько сделано за эти годы! А сколько можно было еще сделать, найдись среди руководителей других стран истинные друзья, сотоварищи! В которых бы верил, как в себя. Нету их. Хотя нет, Гусаку можно доверять. Их сблизил Крым и известие о гибели Веры Карловны, второй жены Густава. Лишь узнав о катастрофе вертолета, в котором она летела, он позвонил в Прагу, долго говорил Густаву что-то утешительное. Гусак вообще может удивительно слушать, несмотря на то что сам молчаливый. Да, с ним можно и в домино поиграть, и о Чаушеску откровенно поговорить.

И вдруг еще Тараки — такой же искренний, открытый. И сразу забылось, что про него докладывали: якобы и тщеславен безмерно, вплоть до того, что сам пишет о себе революционные пьесы и сам себя играет в них, и что может заказывать себе обед из 28 блюд, и по три телевизора в комнатах имеет, и что забросил партийные дела… Зато откровенен и благороден. А опыт руководителя пришел бы. Он, Брежнев, не допускал, что ли, в начале своей работы промахов? Если покопаться — найдут потомки, за что его можно будет и поругать. Единственное, обидно будет, если этим займется тот, кто сменит его на посту. Это самое последнее дело, когда сегодняшний руководитель делает себе политическую карьеру на ошибках вчерашнего. Что бы там ни было, а лучше смолчать, как это он сделал сам по отношению и к Сталину, и к Хрущеву. Ругать — не от большого ума, заниматься надо сегодняшним днем, а не вчерашним.

Словом, все бы пришло и к Тараки — и опыт, и умение, и талант. Суслов как-то вскользь сказал, что искру таланта можно высечь упорным трудом. Наверняка это не его слова, все в Политбюро знают, что он даже послов и дипломатов заставляет присылать и привозить ему из-за границы книги пословиц и поговорок, афоризмов, крылатых слов. Заучивает их наизусть и при случае не упускает возможность блеснуть эрудицией. Если присмотреться, то и речи его — это расшифрованные, развернутые в рассуждения пословицы и поговорки. Все хочет казаться умнее, чем есть на самом деле. Он и сказал про Тараки — про искру эту и талант. Помогли бы, помогли постичь эту науку, это искусство — быть во главе партии и страны. И как жаль, что думать об этом приходится в прошедшем времени…