Убить королеву - Вирджиния Бекер

— Вы куда это собрались? — вопрошает Йори из-за занавеси.

Наверное, он услышал шелест ткани и мои ругательства. (Привычка, подхваченная от Тоби. Отец был бы недоволен.)

— Хочу прогуляться немного. Подышать свежим воздухом. Посмотреть, как празднуют Двенадцатую ночь в Лондоне.

— Что?!

Я слышу скрип — он встает со стула за письменным столом и подходит к занавеси.

— Вы уверены? Представление завтра. Выходить в толпу рискованно. На вас снова могут напасть. Как вы оделись?

Я выхожу на его сторону комнаты, и он смотрит на меня, как будто видит привидение.

— Почему вы надели именно это?

Я думаю и наконец нахожу способ объяснить так, чтобы Йори понял.

— Завтра представление.

— Да. — Йори хлопает глазами.

— Послезавтра все станет по-другому. Для тебя, для Кейтсби и его людей, для Англии, для католиков. Кейтсби говорит, что изменится весь мир.

— Да.

— Для меня все уже изменилось, Йори. В то мгновение, когда убили отца. Я больше не чувствую себя Катериной Арундел. Да я и не Катерина Арундел.

— Значит, не Катерина? — неуверенно спрашивает он.

— Что бы ни случилось завтра, я уже никогда не стану ею. Даже если все получится, если Кейтсби вернет мне Ланхерн и я смогу жить там в свое удовольствие, с титулом, деньгами и поместьем, я все же не буду ею. Завтра я стану убийцей. Цареубийцей. — Я подчеркиваю голосом последние слова. — Возвращение в деревню и притворство этого не изменят.

— Если вы боитесь греха…

— Нет. — Я говорю так не потому, что не боюсь, а потому что давно перешла эту черту. Я лгала, отчаивалась, ненавидела, пережила позор. Я предпочитала зло добру и безответственность осторожности. До самого выреза на шелковом лифе меня заполняют нечестивые помыслы. Я погрязла в грехе, и с этим уже ничего не сделаешь. Что бы ни говорил Йори, закутавшись в простыню, как бы ни молился за меня и какую бы епитимью ни накладывал, завтра я лишусь возможности спасения. — Сегодня последняя ночь, когда я могу быть собой, кем бы я ни была. До того, как все изменится.

— Вы боитесь… вы думаете, что погибнете? — Йори распахивает темные глаза. — Вы не погибнете, Катерина. Кит. Нет, если вы будете следовать плану Кейтсби в точности. Вам не дадут умереть.

— Дадут, конечно, — отвечаю я. — Никто не станет меня вызволять или награждать. Ты что, забыл?

— Вы собираетесь передумать? — Он качает головой.

— Нет. — Я сомневаюсь во всем, но только не в этом. — Я обещала. Себе и отцу. Обещала, что заставлю кого-то отплатить за его смерть. Обещала отомстить. Я исполню это обещание, что бы ни случилось.

Он молча кивает. Потом все же говорит:

— И что же вы собираетесь делать? Потом. Раз вы больше не Катерина и не хотите возвращаться в Корнуолл. Останетесь здесь? В Лондоне, в мужском обличье? Или в женском, но под другим именем? — Йори делает шаг ко мне. В сероватом свете свечей он выглядит огромным и жалким. — Кем же вы будете?

Виола-Цезарио, Катерина, Кит… Я, девица, одетая парнем, одетым девицей. Кем я стану? Это зависит от последнего акта пьесы.

— Не знаю.

Глава 30

Тоби

«Пансион у Дельфиньей площади», район Доугейт, Лондон

5 января 1602 года

Сегодня мир стоит на голове.

Весь Лондон празднует. Последний из двенадцати дней Рождества, канун Богоявления, ночь, когда Король хаоса, Аббат безумия правит праздником дураков, где все встает с ног на голову и делается тем, чем никогда не было. Короли превращаются в крестьян, а смерды в королев, люди в дураков, а парни в девушек. Сегодня нельзя понять, кто стоит перед тобой: служанка или королева, министр или шпион, юноша или девчонка, правда или ложь. Маски снимаются, а правда становится видна, пусть и всего лишь на миг.

Мужчины и женщины, юноши и девушки, дети и старики наводняют улицы. Кто-то собирается в процессии, кто-то просто забегает во все подряд трактиры и церкви, одетый в роскошный наряд. Везде мелькают перья, шелка и меха, лица нарумянены или закрыты масками, волосы украшены цветами. Увешанные флажками лодки снуют по Темзе от берега к берегу, высаживая гуляк по обе стороны, развозя их по домам — или увлекая на праздник. Поэты читают стихи, певцы поют, танцоры танцуют, ряженые собирают улыбки, разыгрывая представления, в которых герои бьются со злодеями, и герои всегда побеждают, а шуты смеются над нашими надеждами. Фокусники в мантиях убеждают людей верить в чудеса и в ложь. Мы верим.

Я пробираюсь по улицам медленно, но без особого труда. Из своей квартирки в Олдерсгейте я иду к Киту, в Доугейт. В обычную ночь это заняло бы пятнадцать минут, а сегодня выйдет не меньше тридцати. Я бывал там только однажды, когда после прослушивания внес имя Кита в свой список и исследовал весь Лондон, чтобы выяснить, где живут мои подозреваемые. Возвращаться мне туда не пришлось — мы же начали репетировать в «Розе».

Доугейт — плохой район, хуже моего. Улицы усыпаны мусором, здания обшарпанные, в три-четыре этажа высотой. Верхние этажи нависают над улицами. Свет здесь неверный, фонари гаснут, и их никто не зажигает, лунные лучи не проникают на узкие улицы, костры невелики и попадаются редко: случайная искра, отскочившая на соломенную крышу, может уничтожить весь район.

Мимо меня проходит компания мужчин, наряженных женщинами: на лохматые парики из конского волоса водружены венки, губы и щеки нарумянены, дурно сидящие платья обмотаны кружевами, лентами, бархатом и мехом. Они пялятся на меня, поочередно приближают ко мне лица, скалятся, улыбаются, чмокают губами и изображают поцелуи. Один из них тянется сорвать капюшон у меня с головы, другой сует мне в руку чашку горячего сидра. Я жду, пока они не уйдут, снова надеваю капюшон и выплескиваю сидр в грязь.

При виде этих улиц я тут же вспоминаю, что Кит — девушка. Я считал их опасными, даже когда полагал ее парнем, но не опаснее, чем для любого другого лондонского парня. Я сам, в конце