Ржавый Рыцарь и Пистолетов - Ирина Мельникова

— Не язвите, гражданка! Потребуется, переведем в следственный изолятор. И молите бога, чтобы не открылись новые обстоятельства. — Она очень выразительно постучала пальцем по листкам только что подписанного Дашей протокола.

И Даша смирилась. Действительно, осталось уповать только на бога и непредвзятое следствие. А ИВС? Что ж, как писателю, ей надо на собственной шкуре испытать то, что порой испытывали герои ее книг, а значит, пройти через изолятор временного содержания, кажется, именно так расшифровывалась эта аббревиатура, хотя она узнала и другое его название. Милиционеры между собой процедуру водворения в камеру изолятора называли «спуском в трюм». И это определение гораздо больше соответствует действительности.

Глаза медленно привыкали к царившему в камере сумраку. Кроме нее, в «трюме» пребывали еще четыре женщины, которые молча опустились на низкие нары, стоило конвойному захлопнуть за новенькой двери.

Даша продолжала стоять, не зная, как себя вести в подобной ситуации. У женщин поблескивали глаза, Даша поняла, что ее очень пристально изучают, но не могла разобрать, старые они или молодые, так как лица ее новоявленных соседок скрывались в тени: другого освещения, кроме жидкого света из грязного окна, в камере не было.

— Здравствуйте, — наконец сказала Даша. — Меня зовут Дарья Витальевна.

— Мы тута без отчества, — раздался со стороны нар хрипловатый, словно простуженный, голос. — Тута, милочка, без пардонов… Я вот по ксиве Ульяна, а кто меня Улькой кличет? Следаки да вертухаи! Менты и те все больше погонялу вспоминают: Чапайка я по-нашему, по-блатному, значится.

Невысокая плотная женщина с несоразмерно широкими плечами поднялась с нар, приблизилась к Даше и обошла вокруг нее, оглядывая с ног до головы.

— А ты ниче, шкварочка, справная! — Она потянула ее за рукав пуховика. — Скидавай! У нас тута, как в коммунизме, че твое, то мое, а че мое, тоже мое!

— Не снимайте куртку! — раздался чей-то тихий голос со стороны нар. — Здесь прохладно, а эта тварь живо ее под себя приспособит!

— Хто тварь? Хто тварь? — Чапайка, раскинув руки, пошла на нары. — Я ж тебе, лосиха, пасть порву!

— Отвяжись, дура! — отозвался другой, более молодой и звонкий голос. — Достала уже! Сейчас в дверь постучу!

— А ты, Галька, не рыпайся! — Чапайка остановилась. — Я тя ночью придушу, и ничегошеньки мне не будет. Бабам вышку не дают, и бессрочник тож не светит! А мне че? Где пять, там и шесть… Велико дело!

— Попробуй! — Из мрака выступила высокая молодая женщина в дорогом, но замызганном брючном костюме. — Подойди! Я тебе так врежу, что мало не покажется!

— Оставьте ее, Галя! — раздался опять тот же голос, судя по всему, принадлежавший пожилой женщине. — Эту мерзавку ничем не проймешь! — И обратился уже к Даше: — Присаживайтесь на нары, к нам поближе!

— Ага! Забрось-ка косточки на нары! — дурашливо выкрикнула Чапайка и, уткнув руки в бока, вдруг пронзительно заголосила:

Воровать завяжу я на время,

Чтоб с тобой, дорогая, пожить,

Любоваться твоей красотою

И колымскую жизнь позабыть…

Тут же открылся дверной глазок, и сердитый мужской голос приказал:

— Заткни фонтан, Чапаенко! Еще раз заорешь, пойдешь на хрен нужник драить.

Баба петь прекратила и, что-то пробурчав себе под нос, устроилась в противоположном углу деревянного настила. Она долго там ворочалась, тихо и грязно ругалась, но, кажется, утратила к новенькой всяческий интерес. Даша же очутилась в странной компании. Кроме той, что в дорогом костюме, ее соседками по камере оказались: хрупкая женщина в длинной юбке и вязаной кофте, она куталась в старенькую пуховую шаль, и молоденькая, лет восемнадцати, девица в короткой лисьей шубке и в коротких же, не по сезону шортиках. Колготки на коленях у нее были изорваны, на пятках тоже светились дырки, потому что девица сидела на нарах по-турецки и без обуви. На полу валялись высокие сапоги-ботфорты. Один — с отлетевшим каблуком.

— Присаживайтесь, — повторила женщина с шалью на плечах.

Даша вгляделась в ее лицо. Никак ровесница — если и старше, то ненамного. Но по голосу не скажешь. По голосу — лет шестьдесят, не меньше.

Даша подчинилась ей и опустилась на доски.

— Ты пуховик сымай! — посоветовала ей девица в рваных колготках. — Дальше «трюма» его не скрадут. А на Чапайку ты внимания не обращай! Это она так, куражится над новенькими! Только Галька ей рога обломала, живо фонарь подвесила.

— Шо там балабонишь, сикалка! — отозвалась из своего угла Чапайка. — Эта хто кому фонарь?

— Тебе, тебе подвесила, — отозвалась весело девица и добавила: — Заткни хлебало, чтобы не воняло!

— Эля, — сказала женщина в шали укоризненно, — что за язык?

— Простите, Наталья Сергеевна, — виновато произнесла девица и шмыгнула носом. — Эта лярва, простите, сука то есть… — она тихонько засмеялась, — нормальный язык забыла, правда забыла…

Женщина покачала головой и протянула Даше ладонь:

— Наталья Сергеевна. Бывшая учительница словесности. Учила таких молодых дурочек русскому языку и литературе, а теперь вот сама учусь… Новой жизни учусь, за решеткой.

— Что случилось? — спросила Даша. Странное удушье, не дававшее ей покоя с утра, самым удивительным образом исчезло в этой вонючей и сырой камере. И она снова обрела способность говорить и сочувствовать чужому горю.

— Сто пятая, — ответила тихо учительница. — Убийство…

— Она мужика своего порешила, топором по кумполу, — радостно сообщила из своего угла мерзкая баба. — Учительша, как теперя деток учить будешь?

— Заткнись! — произнесла угрожающе Галина и сжала кулаки. — Заткнись, сука! Язык вырву, погань такая!

— Успокойся, Галя! — Наталья Сергеевна даже улыбнулась краешком рта. — Я уже привыкла. А поначалу, когда это… случилось, в петлю полезла, да свекровь не позволила… От стыда полезла, перед родителями, учениками, перед детьми своими… И только здесь поняла, что ничего не боюсь. И людской молвы не боюсь, и за детей не боюсь, потому что этого выродка прикончила, который всю жизнь нас ломал, издевался… — Она закрыла лицо ладонями и покачала головой: — Что это я? Простите! У каждого свое горе! Простите!

— Вежливая, без «пардоньте» слова не скажет! — захихикала опять Чапайка. — Ниче, на зону вместе пошкандыляем. Лет этак десять подкинут за то, что с умыслом…

— Что значит — с умыслом? — спросила Даша.

— Специально готовилась, топор за дверью держала, — пояснила Галина и погладила учительницу по руке. — Муж у нее сильно пил, избивал, дочку ее от первого брака преследовал, сама понимаешь… А в селе все на виду. Девчонку стали дразнить, вот Наташа и не выдержала… Только на следствии надо хитрее быть, страдания свои на первый план выпячивать, слезами горькими уливаться, а она все как есть вылепила. «Да, хотела убить! Готовилась! Убила и не жалею об этом!» Впрочем, следакам на наши страдания… — Она махнула рукой и отвернулась.