Поэтика. История литературы. Кино. - Юрий Тынянов

Достоевский остался верен себе в контрастном изображении Фомы. Этот плут подчиняет своему влиянию своих врагов (Бахчеева); под его влиянием "Настенька любит читать жития святых и с сокрушением говорит, что обыкновенных добрых дел еще мало, а что надо бы раздать все нищим и быть счастливыми в бедности" [3, 166].

Самолюбие Фомы тоже литературное: "Кто знает, может быть, это безобразно вырастающее самолюбие есть только ложное, первоначально извращенное чувство собственного достоинства, оскорбленного в первый раз еще, может, в детстве гнетом, бедностью, грязью <…>? [Ср. Гоголь: "<…> в обхождении моем с людьми всегда было много неприятно отталкивающего. <…> Отчасти же это происходило и от мелочного самолюбия, свойственного только таким из нас, которые из грязи пробрались в люди и считают себя вправе глядеть спесиво на других" [VIII, 217].] Но <…> Фома Фомич есть к тому же и исключение из общего правила. <…> Он был когда-то литератором и был огорчен и не признан; а литература способна загубить и не одного Фому Фомича — разумеется, непризнанная" [3, 12]. Во всех мелких подробностях выдержан быт Гоголя. Мемуаров о нем к тому времени было мало, но черты Гоголя, позднее выступившие в мемуарах, были, конечно, известны и тогда. Берг вспоминает: "Трудно представить себе более избалованного литератора и с большими претензиями, чем был в то время Гоголь. <…> Московские друзья Гоголя, точнее сказать, приближенные (действительного друга у Гоголя, кажется, не было во всю жизнь), окружали его неслыханным, благоговейным вниманием. Он находил у кого-нибудь из них во всякий свой приезд в Москву все, что нужно для самого спокойного и комфортабельного житья: стол с блюдами, которые он наиболее любил; тихое, уединенное помещение и прислугу, готовую исполнять все его малейшие прихоти. <…> Даже близкие знакомые хозяина, у кого жил Гоголь, должны были знать, как вести себя, если неравно с ним встретятся и заговорят"[560]. Все это выдержано в романе: Фому потчевают: "- Чаю, чаю, сестрица! Послаще только, сестрица; Фома Фомич после сна любит чай послаще" [3, 65]; тишину и уединение Фомы оберегают: "- Сочинение пишет! — говорит он, бывало, ходя на цыпочках еще за две комнаты до кабинета Фомы Фомича" [3, 15]; для прихотей Фомы приставлен специально Гаврила; дядя дает наставления племяннику, как вести себя "при встрече".

Ср. также описание комнат Фомы: "Полный комфорт окружал великого человека" и т. д. [3, 130]. Фома в семействе Ростаневых ведет себя как Гоголь в семье Аксаковых.

Наружность Фомы тоже как будто списана с Гоголя. "Гаврила справедливо назвал ого плюгавеньким человечком. Фома был мал ростом, белобрысый [Сам Гоголь о себе: "приземист и невзрачен". Письмо к А. С. Данилевскому от 11 апреля 1838 г. (Н. В. Гоголь. Сочинения и письма, т. V. Пб., П. А. Кулиш, 1857, стр. 306) [XI, 132]; "Гоголь был белокур" — С. Аксаков[561] и др.] и с проседью, с горбатым носом и с маленькими морщинками по всему лицу. <…>. К удивлению моему, он явился в шлафроке, правда, иностранного покроя <…>" [3, 65]. "Фома Фомич сидел в покойном кресле, в каком-то длинном, до пят, сюртуке [Ср. С. Аксаков о костюме Гоголя: "сюртук вроде пальто")[562]], но все-таки без галстуха" [3, 130]. Здесь и там рассыпаны намеки, дающие некоторый гоголевский фон: Егор Ильич встречал в Петербурге одного литератора: "еще какой-то нос у него особенный"; Фома в одной своей проповеди упоминает и самое имя Гоголя; Фома пострадал за правду "в сорок не в нашем году". С 10-й страницы романа начинаются явные намеки: "Я сам слышал слова Фомы в доме дяди, в Степанчикове, когда уже он стал там полным владыкою и прорицателем. "Не жилец я между вами, — говаривал он иногда с какою-то таинственною важностью, — не жилец я здесь! Посмотрю, устрою вас всех, покажу, научу и тогда прощайте: в Москву, издавать журнал! Тридцать тысяч человек будут сбираться на мои лекции ежемесячно. Грянет наконец мое имя, и тогда — горе врагам моим!" [3, 12–13]. Тридцать тысяч человек на лекциях — это, конечно, тридцать пять тысяч курьеров Хлестакова, но, может быть, здесь речь и о неудачном профессорстве Гоголя.

"Но гений, покамест еще собирался прославиться, требовал награды немедленной. Вообще приятно получать плату вперед, а в этом случае особенно. Я знаю, он серьезно уверил дядю, что ему, Фоме, предстоит величайший подвиг, подвиг, для которого он и на свет призван и к совершению которого понуждает его какой-то человек с крыльями, являющийся ему по ночам, или что-то вроде того. Именно: написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. И когда уже затрещит вся Россия, то он, Фома, пренебрегая славой, пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества" [3, 13].

Известно, какое значение придавал Гоголь своей «Переписке» и каких последствий ожидал от нее. "Приходит уже то время, — писал он, — в которое все объяснится" [XIII, 85]; отпечатание книги "нужно, нужно и для меня, и для других; словом, нужно для общего добра. Мне говорит это мое сердце и необыкновенная милость божия" [XIII, 112] и т. д. "Пойдет в монастырь" и т. д. — намек на иерусалимское путешествие Гоголя; ср.: "Я <…> у гроба господнего буду молиться о всех моих соотечественниках, не исключая из них ни единого <…>" [VIII, 218]. Об этом завещании Достоевский писал брату еще в 1846 г.: "Говорит, что не возьмется во всю жизнь за перо, ибо дело его молиться" [Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч., т. 1. Биография, стр. 49.] и т. д. «Землетрясение», может быть, пародирует и статью Гоголя о стихотворении «Землетрясение» Языкова: "Найдешь слова, найдутся выраженья, огни, а не слова, излетят от тебя, как от древних пророков <…> Истинно русского человека поведешь на брань даже и против уныния, поднимешь его превыше страха и колебаний земли, как поднял поэта в своем "Землетрясении"" [VIII, 280–281]. [Ср., кроме того, начало отрывка с отрывком из ст. "Исторический живописец Иванов": "Я произведу одно такое дело, которое вас потом изумит, но которого вам не могу теперь рассказать, потому что многое, докуда, и мне самому еще не совсем понятно, а вы, во все то время, как я буду сидеть над работой, ждите терпеливо и давайте мне деньги на содержанье" — речь, вложенная в уста живописцу [VIII 332].]

Фома Фомич сильно занят крестьянским вопросом. Среди его посмертных произведений недаром нашли "бессмысленное рассуждение о значении и свойстве русского мужика и о том, как надо с ним обращаться" [3, 130]; он пишет также "о производительных силах": "<…> поговорив с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы, сладко потолковав о священных обязанностях крестьянина к господину, коснувшись слегка электричества и разделения труда, в чем, разумеется, не понимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом земля ходит около солнца, и, наконец, совершенно умилившись душой от собственного красноречия, он заговорил о министрах. Я это понял. <…> Крестьяне же всегда слушали Фому Фомича с подобострастием" [3, 15–16].

Но это программа двух статей «Переписки»: "Русский помещик" и "Занимающему важное место"; ср. в особенности о министрах: "Генерал-губернатор есть министр внутренних дел, остановившийся на дороге". <…> Генерал-губернатор посылается затем, чтобы <…> дать толчок всему, своим полномочием облегчить затруднительность многих мест в их сношеньях с отдаленными министерствами <…>" и т. д. И вслед за тем о "разделении труда": "Во-первых, ввести всякую должность в ее законные границы и всякого чиновника губернии в полное познанье его должности. <…> Возвратить всякую должность в ее законный круг тем более стало трудно теперь <…>" и т. д. [VIII, 351–354]. Прощальная проповедь Фомы развивает более подробно положение статьи "Русский помещик":

"Вы помещик; вы должны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях <…>"

"— Итак, вспомните, что вы помещик, — продолжал Фома <…> — Не думайте, чтоб отдых и сладострастие были предназначением помещичьего звания. Пагубная мысль! Не отдых, а забота, и забота перед богом, царем и отечеством! Трудиться, трудиться обязан помещик, и трудиться, как последний из крестьян его!

— Что ж, я пахать за мужика, что ли, стану? — проворчал Бахчеев <…>

— К вам теперь обращаюсь, домашние, — продолжал Фома <…> — любите господ ваших и исполняйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и господа ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот же человек — образ божий, так сказать, малолетный, врученный вам, как дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!" [3, 137–138].

Ср. у Гоголя: "Возьмись за дело помещика, как следует за него взяться в настоящем и законном смысле. <…> Взыщет с тебя бог, если б ты променял это званье на другое, потому что всякий должен служить богу на своем месте <…>" [VIII, 322].