Новый Мир ( № 8 2007) - Новый Мир Новый Мир

В целом же по всей стране пива хронически не хватало, и стандартное объявление “Пива нет” украшало прилавки. Помнится, в “Литературной газете” даже карикатура была: к земле подлетают инопланетяне и видят во весь земной шар объявление: “Пива нет”. Место торговца пивом было крайне доходным, попасть на него можно было лишь за хорошую взятку. Где бы ни продавали пиво: в столовой, в бочке на колесах, пивной, — все становилось мужским клубом. Здесь можно было встретить и приличного старичка, осторожно сосущего из кружки, и шумную молодежную компанию, и постоянную клиентуру, мешающую прямо в кружке пиво с водкой, производя смесь под названием ерш — по названию рыбки небольшой, но очень нахальной и колючей, такового же рода действие производила и смесь на выпившего.

Долгие годы стоимость пива по всей территории СССР от Якутии до Грузии оставалась единой; так, “Жигулевское” пиво в бутылке стоило 37 копеек, из которых 12 занимала цена посуды. Разливное же оно стоило 22 или 24 копейки пол-литровая кружка, которые опять-таки изготовлялись по единому пузатому стандарту.

О баночном пиве жители СССР долгое время не подозревали, лишь опять-таки в столицах его можно было наблюдать в руках иностранцев или в валютных магазинах “Березка”; баночное пиво долгое время казалось символом буржуазной роскоши, и в кино, когда требовалось показать западную жизнь, это производили с помощью бутылочек кока-колы и баночного пива.

Теперь пива очень много, сотни сортов. Сравнительно меньше стало импортного, потому что стали производить своего в достатке. В пивных барах и кафе, на воздухе и в помещении, из бутылок и кегов круглосуточно можно пить сколько угодно хорошего пива. Сбылась вековая мечта советских мужичков? Не совсем.

Пиво плохое было в СССР и с перебоями, но, добравшись-таки до источника, уж не думали о том, сколько его пить — сколько влезет! Теперь, когда бутылка или кружка пива стоит рублей 20 — 50, приходится производить рядовому труженику некие арифметические выкладки. В сравнении с водкой, которая была в советские времена в 10 — 15 раз дороже пива, теперь пиво подорожало очень заметно. А градус в нем, как известно, невысокий… вот и стоит господин-товарищ Икс, которому второй месяц задерживают его мизерную зарплату, перед рядами красивых пивных бутылок и мучительно размышляет…

А еще мощная пивная пропаганда пугающе овладела юными массами, о чем уже писано-переписано.

Как бы в противовес совмещению пива с водкой существовала еще и традиция пить водку одновременно с чаем. Разницу взаимодействий точно подметил М. Горький.

“<…> пиво быстро опьяняло людей, уже хорошо выпивших водки <…>” (повесть “Хозяин”). (Теперь, кстати, облегчая жизнь поклонникам ерша, производятся всевозможные “девятки”, фабричные заменители коварной рыбешки.) “Пили чай и одновременно водку, отчего все быстро, но мягко и не- шумно пьянели” (там же)

Правда, есть еще и М. Е. Салтыков-Щедрин: “С чаем надобно тоже осторожно: чашку выпей, а сверху рюмочкой прикрой. Чай мокрботу накопляет, а водка разбивает” (“Господа Головлевы”).

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,

Утонул в сугробе, приморозил ногу…

Песня на стихи Есенина любимая, редкое застолье обходилось без нее. А почему, собственно, сторож пьяный? Должность по замыслу и кругу обязанностей самая что ни на есть трезвая, даже и на Руси, где пьяницей почему-то должен быть сапожник: “Портной — вор, сапожник — пьяница” (пословица). Воровству портного еще можно найти объяснение: при обмерах-размерах, кроях-раскроях может и в свою пользу сработать. А пьянству сапожника? Вероятно, при надомном труде и нерегулярном вознаграждении более других мастеровых он склонялся к злоупотреблению спиртным. Но почему — сторож? Даже не для рифмы. Никого из поющих это не удивляет.

Старуха уборщица в подвальной пивной корит пьяного, стремящегося похулиганить:

— Ты ведь, это, ты не дома, ты ведь (ищет слово) в учреждении находишься!

Три сюжета на одну тему

1. Мировой судья, прокурор В. М. Лопатин, впоследствии актер МХТ под псевдонимом Михайлов, вспоминал, как был приглашен в 1889 году к Льву Николаевичу Толстому участвовать в любительском спектакле “Плоды просвещения”. После морозной ночи, проведенной в дороге, путники были разочарованы, не обнаружив за обильным ужином на столе спиртного. К счастью, оказалось, что один из приехавших, осведомленный о порядках в Ясной Поляне, предусмотрительно запасся водкой: “И вот мы по очереди сбегали потихоньку от глаз хозяина в переднюю и здесь, под лестницей, в уголке, согревали себя глотками водки <…>”.

2. В рассказе Чехова “У предводительши” (1885) вдова предводителя дворянства в день именин усопшего устраивает роскошный завтрак, но “на столе есть все, кроме… спиртных напитков. Любовь Петровна дала обет не держать в доме карт и спиртных напитков — двух вещей, погубивших ее мужа”.

Однако опытные гости под разными предлогами по очереди отлучаются в переднюю, откуда возвращаются “с маслеными глазками”. Вечером же Любовь Петровна пишет петербургской подруге письмо, где с восторгом рассказывает о заведенной ею в уезде трезвости и описывает возвышенные к ней чувства гостей, один из которых после завтрака заплакал, целуя ей руку, другой “от волнения” говорил так, что она не разобрала ни слова, а третьему от волнения же и вовсе сделалось дурно.

3. В воспоминаниях Сергея Ермолинского имеется сцена чтения “Записок покойника”, устроенного Булгаковым у себя на квартире для мхатовских китов, но “Василию Ивановичу Качалову и Василию Григорьевичу Сахновскому врачи запретили пить вино, и жены их строго за этим следили. Тогда Лена перед приходом гостей сказала мне, что в передней на книжных стеллажах поставлен графинчик, рюмки и немного закуски. Я должен был время от времени, находя предлог, зазывать в переднюю то Василия Ивановича, то Василия Григорьевича”. Что Ермолинский не раз и проделал. “Влаги в графинчике поубавилось, но зато прибавилось — и заметно! — оживление за столом. Нина Николаевна Литовцева, жена Качалова, даже воскликнула: „Смотри, Вася, ты всегда говоришь, что вино за столом необходимо, а вот сегодня не выпил ни капли, а как оживлен, даже начал читать стихи””.

К последнему сюжету есть вариант, как знать, может быть, он вообще — бродячий: Анатолий Мариенгоф (“Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги”) вспоминает эпизод с Качаловым же, но уже у себя дома. Когда Мариенгоф с Никритиной пригласили Качаловых на раков, Литовцева предупредила, чтобы не было ни капли водки, и вот от стола с лимонадом и раками Качалов то и дело отлучается “по надобности”; хозяин, проследовав за Василием Ивановичем, наблюдает, как тот, “подойдя на цыпочках к вешалке, вынимает из бокового кармана демисезонного пальто плоскую бутылку сорокаградусной и прикладывается к ней”.

В нашем гастрономе время от времени ставят столик с бутылками того или иного пива, и две девочки в фирменных фартучках наливают желающим по неполному пластиковому стаканчику, заученно улыбаясь и призывая купить четыре бутылки, чтобы пятую получить бесплатно. Мимо столика пролегает дорога в винно-водочный отдел с разливом водки, пива и 72-го портвейна, и пьющие (большей частью одни и те же) уж не берут конфетку или кусочек лимона на закуску, но, выпив, подходят к фартучкам и запивают пивом. Кроме них откликаются на призыв попробовать “Волжанин” лишь разбитные бабушки — потому что бесплатно, и пьют с шуточками, выдающими смущение.

“— А водки, — княгиня спрашивает, — сколько ты любишь употреблять?

— Не могу знать, — говорит, — ваше сыятельство. Я ее еще досыта никогда не пил.

— Ну так тебе от меня положение будет три стакана в день пить; довольно это?

— Не могу знать, ваше сыятельство, а только я три стакана всегда могу пить.

— Ну и на здоровье.

— Всегда здоров буду, ваше сыятельство”.

(Николай Лесков, “Захудалый род”).

Арестованный молодой аристократ Александр Герцен получает в тюрьме наряду с домашними обедами “бутылку превосходного „Иоганнисберга”. <…> Рябенький квартальный отыскал мою бутылку и, обращаясь ко мне, просил позволения немного выпить. Досадно мне было; однако я сказал, что очень рад. Рюмки у меня не было. Изверг этот взял стакан, налил его до невозможной полноты и вылил его себе внутрь, не переводя дыхания; этот образ вливания спиртов и вин только существует у русских и у поляков; я во всей Европе не видал людей, которые бы пили залпом стакан или умели хватить рюмку. Чтоб потерю этого стакана сделать еще чувствительнее, рябенький квартальный, обтирая синим табачным платком губы, благодарил меня, приговаривая: „Мадера хоть куда”” (А. И. Герцен, “Былое и думы”).