Грань Земли - Адам Тюдор

из века в век. Ваша пирамида потребностей довольно многоступенчатая, а вот нам достаточно лишь одного из чувств. Для нас, воплощений, оно словно амброзия и заменяет всё. Так что же мы такое, как не девяностопроцентный эквивалент определённого чувства? Люди пользуются эмоциями словно набором инструментов самовыражения, в то время как воплощения обязаны подчиняться и верно служить определяющим их стихиям, дабы не нарушить единства между собой и миром, не утратить покой и умиротворение, ведь мы связаны. Мы квинтэссенция, тогда как люди — это целая смесь самых невообразимых оттенков и вкусов, настроений и отражений.

— Но глядя на Вас, кажется, что Вы испытываете и что-то другое? — Предположил Макс.

— Всего десять процентов допустимого отклонения, но я чувствую, эта доля растёт и влияние ослабевает, мы словно стали больше и значительнее, чем были, но в то же время слишком рьяное стремление отдалиться пророчит гибель…

— И какова же Ваша стихия? — Спросил Макс.

— Пустота. — Ответила Элайа, глядя на дочь.

— Но Вы не похожи на хандру. Вы весёлая, с огоньком, любите Тэссу, а она любит Вас. Вы лучше, гораздо лучше, и никаких ассоциаций с тем словом на букву П! — Сказал Дамир.

И Элайа усмехнулась.

— Мне пришлось избавиться от благодати, чтобы раскрыть в себе новые грани. А отказаться от этого, от большей части себя подобно проклятию. Но я ни о чём не жалею. Это было сделано ради Тэссы. И если до отказа во мне обитали лишь тени неких абстрактных чувств, то уже после отречения я ощутила целые зачатки, которые стала лелеять. И спустя долгие периоды медитаций научилась чувствовать этот мир более полно и целостно, хотя до глубины человеческого самосознания со всеми его впечатлениями и красками мне было далеко. Откройся этот океан прямо сейчас, я бы утонула в его пучинах. В любом случае, я была удивлена, что природа воплощений склонна к росту и эволюции, как и ваша, хоть и в ограниченном варианте. Думаю, эфир невозможно ограничить по-настоящему, только если ты сам этого не пожелаешь.

— Так ваша семья заселилась именно здесь? Почему? И как вы смогли ужиться, если были такими разными? — Снова спросил Макс.

Элайя снова усмехнулась.

— Это был обыкновенный снобизм. Мы ведь считали себя не кем попало, а воплощениями людских страстей! Богами! А каждый пантеон нуждается в своём Олимпе… И здесь, в колыбели планеты, это было так символично. Мы могли наречь себя прародителями, великим источником, высшим началом и концом, преисполненные амбиций, надежд и прихотей. Но нездоровый эгоизм и жадность быстро погубили нас. Мы высвободили колоссальные запасы накопленных в карме людей эмоций, и чтобы запасы не иссякали, а накапливались дальше, вылили эту бочку в человеческий мир, необратимо нарушив духовный баланс. Как же мы были глупы… Мы, полностью зависимые от людей, насквозь пропитали этот мир токсичными потоками переработанных чувств, и это надавило на самое низменное, что есть в людях. То были первобытные времена, восход человечества, а мы уже стали заложниками ужасных идей и погрузили мир в безумие, насилие, убийства и грабежи. Но к счастью, люди гораздо лучше нас и с каждым новым поколением вся грязь, что мы притащили, выветривалась из умов, что тянулись к свету и порождали цивилизацию, возводили империи! И я верю, наступит время, когда последствия наших действий искоренятся полностью, и ваши души очистятся. В то же самое время мы уподобились наркоманам, и столкнулись с теми же проблемами, что и все джанки. Прежние дозы казались неприемлемым мизером и уже не вставляли. Начались ломки, а за ними последовали распри. Первым свихнулся Ранзор. Он стал выжимать и снова вливать из людей всю ненависть, расшатывая баланс в свою пользу. Чуть позже крышу сорвало всем, включая меня. И мы нарушили собственные когда-то установленные правила — не влиять на мир ради своей выгоды и использовать силу лишь на благо семьи. Но эгоизм восторжествовал, и каждый стал перетягивать благо на себя. На людях это отражалось войнами, болезнями и геноцидами. Это были смутные времена. И конечно Ранзору не понравилось, что другие вторят ему. Он попытался убить собственного брата. Тогда-то мы и узнали, что наши жизни связаны с чувствами, которым мы служим. А если ты не можешь убить своего врага, значит, битва лишена смысла и проще разойтись, что мы и сделали, негласно поделив мир. Мне досталась Россия, и я заполнила её холодом, пустотой и угрюмостью. Так мы провели долгое время вдали друг от друга.

— А дальше? — Спросил Дамир.

— Я почувствовала, как мои братья и сёстры исчезают один за другим, когда-то у нас была эта чувственная связь, но сохранить её нам не удалось, после всех этих лет она будто атрофировалась. Но тогда мы всё чувствовали. Чувствовали, как умирают члены семьи, вот только кто в этом повинен мы поняли не сразу. Нам стоило объединиться перед лицом общего врага, а вместо этого мы засунули голову в песок. Так вымерла половина семьи. Затем наступило молчание, и мы успокоились. Как редко мы волнуемся о чужих горестях, покуда не соприкоснёмся с ними. Даже после этого мы не потрудились провести хоть одно расследование и решили остаться в счастливом неведении, считая произошедшее лишь совпадением в то самое время, как Ранзор уже плодил всевозможные секты, радикальные движения и жуткие эксперименты. Он, конечно, работал не один, но о его союзниках я мало что выяснила. И однажды наша чувственная связь оборвалась внешней силой. Я словно оглохла. Теперь меня это даже немного забавляет. Нужно было стать глухой, чтобы обратить внимание на этот мир. Я вышла на каждого члена семьи и заключила союз. Объединив усилия, мы создали орден и вербовали людей по всему миру. Учёных, мистиков, всякого рода масонов и розенкрейцеров, ну и, конечно, призвали на помощь земную стихию в лице Пандоры, моей несчастной сестры, что пала жертвой собственной небрежности. Знание, которое нам удалось добыть, поразило нас. Ранзор ушёл далеко вперёд, а масштабы его действий были просто немыслимыми. Прежде всего, пришлось разгребать весь бардак, что он устраивал на своём пути. И я задала себе вопрос — он точно так же кормится с людей, как и мы, зачем убивать их? Первой зацепкой оказалась Британия семнадцатого века, когда эпидемия забрала пятую часть населения. Несомненно, то была первая версия хвори, но могли ли мы догадываться об этом тогда? Сейчас я уверена, наброски были и до этого, пусть и не столь осмысленные. Первая хворь оказалась непереносимой для человечества, а методы лечения и вообразить жутко. Мы тратили все усилия лишь