Самодержец пустыни - Леонид Юзефович

Сам не способный достичь нирваны, Чжамсаран сражается со всеми, кто препятствует распространению “желтой религии”, причиняет зло ламам или мешает им совершать священные обряды. Унгерн принял на себя ту же роль, объявив войну безбожным гаминам, которые оскорбляют Богдо-гэгена, убивают лам и запретили богослужения в столичных монастырях. При таком подходе всякий, на кого обращался его гнев, будь то дезертир, пьяница или сожженный Чернов, становился врагом “желтой религии”, а палачи типа Сипайло и Бурдуковского – спутниками Чжамсарана.

Если Унгерн действительно был провозглашен его перерождением, новый статус барона мог и не быть закреплен официальным актом в духе прецедента полуторавековой давности, когда Екатерину II объявили воплощением Дара-Эхэ (Белой Тары), всевидящей богини милосердия с глазами на руках и на ступнях ног[86]. Любой монастырь, а то и просто группа лам из соображений патриотического свойства, по приказу или за деньги могли обнаружить в бароне признаки какого угодно божества из разряда воителей.

В свиту Чжамсарана включали зверей и птиц, ведущих ночной образ жизни или питающихся падалью – шакалов, диких собак, лис, грифов, сов. Отсюда уже недалеко до рассказов об усеянных человеческими костями сопках вокруг Даурии, где воют волки и одичавшие псы, и где Унгерн по ночам проезжал на свидание со своим любимцем-филином. В одном случае “кровавый барон” представал божеством, в другом – демоническим безумцем, но в данном пункте кочевник-буддист не слишком отличался от русского интеллигента. Они по-разному драпировали реальное зло, но делали это с одинаковой целью – защититься от ужаса жизни, который просто так, в грубой наготе, нормальному человеку принять и пережить невозможно.

Северный спаситель. На Керулене

Еще на Тэрельдже отношения Унгерна с монголами вышли за рамки чисто коммерческих, когда одна сторона выступала в роли монополиста-продавца, а другая – поставленного в безвыходные условия и на все согласного покупателя. В ставке “толстого Вана” по соседству с лагерем Азиатской дивизии начали появляться монгольские князья и ламы: после штурма Урги они увидели в Унгерне естественного союзника. Установить эти жизненно необходимые связи помог один из самых близких к нему людей – бурят Джамбалон. Бытовало мнение, что без него второй поход на Ургу вообще не состоялся бы. Если это и преувеличение, то небольшое; именно буряты, более образованные, гибкие и светские, теснее связанные с Россией, всегда играли роль посредников между монголами и русскими политиками, будь то дипломаты Николая II, Семенов, Унгерн или деятели Коминтерна и сибирские большевики.

По одним сведениям, Джамбалон происходил из забайкальских казаков, имел чин урядника и воевал с бароном еще в Нерчинском полку; по-другим, он начал свою карьеру простым пастухом в Азиатской дивизии. Оссендовский, оперируя, главным образом, тем обстоятельством, что у Джамбалона было “необыкновенно длинное” лицо аристократа, выводил его родословную от мифических “бурятских царей”. После взятия Урги он получил от Богдо-гэгена княжеский титул, и хотя дивизионные остряки вместо “Джамбалон-ван” произносили “Джам-болван”, это был человек незаурядный.

При его участии в конце ноября или в первой половине декабря 1920 года происходит несколько судьбоносных для Унгерна событий. Установить их точную последовательность едва ли возможно – документов нет, а в памяти современников они остались чередой почти одновременных удач, каждая из которых могла стать как причиной, так и следствием остальных.

Во-первых, на Тэрельдж прибыл личный представитель ургинского хутухты Хушиктен-лама – глава Шабинского ведомства, в чьем управлении находились все монгольские монастыри. Он провел в лагере два часа и, как пишет Торновский, “пил все время чай, держа на коленях китайской породы маленькую собачку, с которой никогда не расставался”. По-видимому, его миссия носила ознакомительный характер, хотя Торновский утверждает, что высокий гость привез Унгерну благословение Богдо-гэгена на борьбу с китайцами и предсказание скорой победы.

Во-вторых, к Азиатской дивизии присоединились князья Лувсан-Цэвен и Дугор-Мерен со своими отрядами.

В-третьих, в монастыре Бревен-хийд барон встретился с группой князей самого восточного из четырех аймаков Халхи – Цеценхановского. На этом “политическом совещании” они решили начать вооруженную борьбу за восстановление независимости Монголии и признали Унгерна военным вождем национального движения.

В-четвертых, не то после съезда в Бревен-хийде, не то после визита Хушиктен-ламы появляется и, тайно проникнув за стены дворца “живого Будды”, охраняемого китайским караулом, рассылается по стране его послание с призывом оказывать Унгерну всемерную поддержку.

Хошунные чиновники и эмиссары барона из владеющих монгольским языком бурят разъезжаются по кочевьям, произнося “зажигательные речи”.

Не менее активны и местные агитаторы. Похоже, не сам по себе возникает слух, что явившийся с севера русский генерал состоит в близком родстве с самим Цаган-Хаганом, то есть Белым Царем, Николаем II. Тот якобы прислал его в Монголию, чтобы покарать вероломных гаминов, нарушивших договоры с Россией об автономии Халхи. Большинство монголов не подозревает, что император давно мертв, к тому же они – буддисты, для них смерть не есть что-то бесповоротное, не имеющее продолжения в этом мире. Если Цаган-Хаган и умер, ничто не мешает ему возродиться в каком-нибудь человеке, особенно родственнике. Одновременно предпринимались попытки объявить Унгерна перерождением Богдо-гэгена V[87].

После того, как китайцы арестовали Богдо-гэгена, запретили богослужения в храмах и кровью настоятеля осквернили монастырь Шадоблин, глухой ропот переходит в открытое сопротивление. Вскоре оно приобретает характер священной войны, Унгерн становится естественным центром притяжения для инсургентов, а его потрепанные сотни – ядром освободительной армии.

Тогда же складывается отношение монголов к нему как к существу пусть не сверхъестественному, но наверняка интимно связанному с таковыми. Рассказывали о его неуязвимости, способности с помощью духов становиться невидимым, преодолевать огромные расстояния, насылать на врагов панический страх и т. д. Дело тут не только в личных качествах неустрашимого барона, как хотелось думать тем, кто его романтизировал. После первого штурма Урги за ним все ярче начинает обрисовываться мистическая фигура национального мессии, освободителя Монголии от китайцев. Согласно предсказаниям, он должен был прийти в годы жизни восьмого Богдо-гэгена, и непременно с севера.