Бросок на юг - Константин Паустовский

«Художественные средства Ульянского очень значительны и серьезны, – писал К. Федин в 1936 году. – Он интересный рассказчик, язык его прост, отбор слов обнаруживает незаурядность, строгость его литературного вкуса. Все это создает своеобразный стиль, без экзальтации и фальши, так странно напоминающий облик самого автора – скудного на слова, простого, изящного по душевным качествам».

Книги Антона Ульянского читателями были встречены тепло, но после смерти писателя летом 1935 года ни одну из них не переиздавали. Сейчас имя Ульянского незаслуженно забыто.

8

Заинтересованных читателей я отсылаю к девятому, дополнительному тому второго собрания сочинений Паустовского, где перепечатан рассказ отца «Три страницы» из двенадцатого номера журнала «Рупор» за 1925 год. Рассказ о Шмидте, о вымышленном дневнике Ставраки.

Сейчас же, как я и обещал, – несколько страниц о теме Шмидта в творчестве отца.

В 1935 году, расставаясь с темами «революционных преобразований», Паустовский отправляется на Юг для работы над книгой о Черном море. Многое ему хотелось освежить в памяти, но до Кавказа он так и не добрался, надолго осел в своем любимом Севастополе.

Здесь он снова, уже вплотную, соприкасается с издавна близкой ему темой судьбы лейтенанта Шмидта. Она многое объясняет в его творчестве. Парадоксально, что эта тема была вполне «революционной», однако уже соответствующей его внутренним побуждениям.

Нет ничего нового в утверждении, что подлинный смысл исторических событий часто существенно отличается от той трактовки, что дают последующие исследователи, а за ними и «массовое сознание». Между тем «подлинный смысл» оказывается много глубже и поучительнее. Тема Шмидта – не исключение.

Несколько лет назад мне удалось самому побывать на острове Бере-зань и в суете курортного лета, в толчее туристских катеров, наконец – в пустых разговорах, не имевших никакого отношения к Шмидту, узнавать знакомые черты все той же, еще «не свободной» России.

Березань интересен сам по себе. Это один из немногих так называемых материковых островов на Черном море. В отличие от островов, образованных речными наносами, их еще называют «истинными».

Остров – плоский, но с высокими обрывистыми берегами. Он производит отнюдь не унылое, а скорее величественное впечатление. В северной его части сохранились остатки древнегреческого поселения, в южной – высится белый обелиск, памятник Шмидту, возведенный одесскими студентами.

В самом имени острова неожиданно слышится что-то русское, лесное, хотя в античные времена его называли Борисфен, а турки окрестили Бирюк-узень-одо. Но так или иначе, в советский период имя Березань сохранилось, тогда как, например, другой «истинный» остров на Черном море – Фидониси – ныне переименован в Змеиный. Не устраивало греческое слово. Типичный номенклатурный «рабский» образ мышления.

Вообще поездка на Березань и в Очаков дала очень много. Я шел к музею Шмидта по главному бульвару, прорезающему город и завершающемуся памятником лейтенанту, весьма удачному в отличие от многих монументов такого рода. На бульваре паслись черные козы.

Музей в Очакове был создан стараниями энтузиастов-моряков, и в первую очередь капитана первого ранга Георгия Владимировича Самолиса. Бессменный директор музея Лидия Ивановна Иващенко рассказала мне, что к теме Шмидта она пришла после чтения «Черного моря» Паустовского. Кстати, именно с этой книгой она, уроженка Очакова, связала и свою дипломную работу в Одесском университете. Вместе с научной сотрудницей Людмилой Арсентьевной Головко она ведет всю основную музейную работу. В летний сезон, когда увеличивается поток посетителей, им помогают внештатные работники – учителя, жены морских офицеров. Сам музей находится в здании бывшего офицерского собрания, где в 1906 году проходил суд над лейтенантом Шмидтом. Ныне там по преемственности – очаковский Дом офицеров.

В разговоре с Лидией Ивановной я сразу коснулся одного занимавшего меня обстоятельства. Ведь вскоре после первой публикации «Черного моря» отец изъял из книги главу, посвященную так называемой «тайне З.И.Р.» Этими инициалами была замаскирована женщина, которой в 1905 – 1906 годы Шмидт писал исключительно интересные письма. В них он раскрывал свои взгляды, мысли, планы…

Отец мой считал, что, несмотря на огромную ценность этих писем, сама З.И.Р. была особой весьма заурядной, что Шмидт ошибся в ней и как в человеке, и как в адресате. Критик М. Чарный еще в предвоенные годы усомнился в утверждениях отца, к тому же оказалось, что сама З.И.Р. была еще жива. По-видимому, отец согласился с Чарным и, убрав спорную главу, как бы признал свою ошибку.

– Константин Георгиевич ни в чем не ошибся, – заверила меня Лидия Ивановна. – Вы убедитесь в этом сами, если познакомитесь с документами нашего музея, с его архивами…

И я убедился не только в этом. «Тайна З.И.Р.» отступила на второй план перед тем, что довелось вскоре узнать. Кстати, к самой «тайне» Паустовский вернулся на страницах «Броска на юг».

Целое лето я прожил под Очаковом на хуторке знакомого писателя, как раз на берегу Березанского залива. Слева, в нескольких километрах, где залив сливался с морем, проступал в тумане и силуэт острова Березань.

Я читал книги и документы, делал выписки и, наконец, по-настоящему убедился, чем же так привлекала Паустовского «тема Шмидта».

Убедился я также в том, что эту тему он не мог полностью раскрыть по той причине, что советскому писателю при углублении в политику нельзя было выходить за определенные рамки: здесь Паустовскому пришлось умалчивать о некоторых существенных подробностях, связанных с восстанием на «Очакове» и с образом его вождя.

Но именно об этом совершенно свободно рассказал сын лейтенанта Шмидта, Евгений Петрович Шмидт, в книге о своем отце. Правда, чтобы написать и издать ее, ему пришлось покинуть нашу страну, эмигрировать. В 1926 году книга эта, насчитывающая около 400 страниц, вышла на русском языке в Праге, в издательстве «Пламя» под названием «Лейтенант Шмидт («Красный адмирал»): Воспоминания сына».

Она получила положительные отзывы эмигрантской прессы, в том числе известного литературного критика Струве. Но читатели нашей страны не имели возможности познакомиться с ней, потому что книга эта сразу попала в закрытые спецхранилища. Сейчас это кажется нелепым, ведь в ней нет ничего злобного и антисоветского. Просто та правда, что содержалась на ее страницах, не вполне соответствовала тому «советизированному» образу Шмидта, именем которого у нас названы заводы, улицы, корабли…

Лишь с наступлением более либеральных времен сотрудницам очаковского музея удалось раздобыть ксерокопию книги Евгения Шмидта.

Сама важность темы Шмидта для Паустовского позволяет привести здесь достаточно обширные цитаты из книги Евгения. Эпиграфом к ней служат слова из речи мятежного лейтенанта на суде: «Я знаю один закон – закон долга перед Родиной».

А вот несколько фраз из предисловия:

«…Двадцать лет отделяют меня от „дней очаковских“… С тех пор произошли события в тысячу раз ужаснейшие, пролились моря русской крови, мир переменил свое лицо, совершилась полная „переоценка ценностей“ во всех областях человеческого духа… Но юношеские впечатления – самые сильные и неизгладимые…»

Автору удалось охватить множество событий, дать поучительную галерею образов – от простых моряков до адмиралов и от судебных чиновников по делу Шмидта до революционеров различного толка – эсеров, большевиков, меньшевиков и др.

Ведь лейтенант Шмидт, считаясь революционером, не состоял ни в одной политической партии и, более того, относился ко многим их деятелям с явным предубеждением. Практика революционных событий того времени и даже восстание на крейсере «Очаков», которое ему довелось возглавить, только укрепили его в этом убеждении.

Вот что пишет Евгений Шмидт о политических взглядах своего отца:

«…Отца принято считать монархистом. Он им и был, но только применительно к месту и времени, но только не принципу. Во всяком случае царь для него являлся национальным символом, исторической традицией, наиболее удобной и привычной формой, но никак не властью „Божьей милостью“…

…Но одно могу сказать с полной уверенностью: кмарксистам отец питал худо скрываемую антипатию. Их интернационализм, их безразличное (в лучшем случае) отношение к идее национальной государственности, теория борьбы классов, низведение к нулю человеческой личности как в истории, так и в жизни – все отталкивало отца от марксистов, все внушало ему убеждение в беспочвенности, неприемлемости и вредности их идей для русского народа…»

Так сказать, «в политическом отношении» Паустовского объединяла со Шмидтом историческая оценка роли русской бюрократии как самостоятельной зловещей силы. Именно она в совокупности своих качеств – алчности, невежества, ограниченности, хищнического стремления эксплуатировать всё и вся ради приобретения престижа и материальных благ – создавала обстановку вседозволенности, и это привело страну к кризису 1905 года.