Стременчик - Юзеф Игнаций Крашевский

гораздо радостней принял новость о проекте, чем выбор Казимира, которому до сих пор был против. Он охотно согласился на переговоры, на союз, на то, чтобы дать подкрепления, лишь бы сама Польша была избавлена от войны.

– Благословенная мысль, – сказал он, – если она брошена не для того, чтобы дать Альбрехту время, когда мы будем вести переговоры, короноваться в Праге и уничтожить значение выбора.

Проницательный епископ угадал, потому что переговоры растянулись, закончившись ничем, и Казимир остался дома, а высланные войска напрасно совершили походм не без потерь.

Среди этих стремлений, от которых неудача не оттолкнула королеву, потому что едва ничем кончалось одно, тут же начинала какие-то новые предприятия, время проходило быстро…

Наступил 1439 год.

В Кракове знали, что король Альбрехт вёл войны с Турцией, которые были неудачны, когда к королеве прискакал посол из Венгрии, объявивший, что во время возвращения из Смидерова в Расци (Сербия) Альбрехт, неожиданно заболев, умер. Осталась после него молодая ещё жена, Элиза, две дочери, надежда на третьего ребёнка и на голове слабой, осиротевшей, испуганной женщины судьба двух королевств, из которых одно было под угрозой турок.

Почти одновременно турки, которые намеревались броситься на Венгрию, послали послов в Польшу, предлагая ей перемирие.

Всё это упало вдруг, неожиданно, как молния. Но для королевы было блеском, в котором она увидела великое будущее для своих сыновей. Сонька всегда поддерживала отношения с Венгрией, как будто бы знала, что они ей послужат для возведения на трон одного из сыновей.

Едва посол с Дуная прибыл в Краков, когда оттуда верные королеве слуги летели в Венгрию.

Безрезультатный выбор Казимира в Чехии нужно было возместить в Буде. Венграм нужен был король и вождь; могли ли найти более храброго, чем этот молодой рыцарь, жадный до битв, который мог им привести польские отряды, потомков того Завиши, имя которого звучало, как герой.

Мнения разделились, боялись вызвать войну, взять новое бремя, но туда так всё манило, а сам молодой король Владислав с такой неудержимой жаждой боя вырывался на защиту христианства, что паны не смели его задерживать.

А мать прижимала его к груди и повторяла: «Иди и сражайся!»

Окружающая молодёжь, старшие рыцари, тысячи людей, которым улыбались далёкие экспедиции, были опьянены той надеждой, что пойдут воевать с неверными.

Подавляющее большинство было проникнуто этим духом, а старшие паны Совета с холодным разумом, расчётом и здравым смыслом почти не смели говорить.

Никто также не мог помешать королеве стараться о выборе Владислава, а если бы даже явно сопротивлялись, она имела тысячи средств для тайной работы. Люди, деньги, письма, обещания, всё теперь плыло в Венгрию.

Королева-мать, по-женски видя единственную помеху во вдове Альбрехта, готова была женить на ней самой Владислава, вместо её дочки.

Эльзе было тридцать лет, королю вдвое меньше, но если брак с Барбарой она признала возможным, почему после внучки её дочка не могла быть в свою очередь сосватана?

Всё это лихорадочно, поспешно обсуждали, а для Соньки не было жертвы, на которую бы она ради короны не отважилась.

Никто не смел ей противоречить, молчали. Также значительная часть панов, подхваченная этим течением, была слепа к последствиям.

Молодой король, лишь бы мог идти воевать, готов был всем пожертвовать. Он, его двор, множество льстецов целыми днями мысленно вооружались, пробовали оружие, разговаривали о турках и их способе вести войну.

Как раз их посольство направлялось к Кракову…

Для епископа этот период был труден, потому что как церковник он всякому союзу с неверными был против, а как руководитель народных дел в душе находил его, может, более полезным, чем впутываться в большую и грозную войну.

Но тут обязанности по отношению к угрозе христианства брали верх над интересами Польши. Папа, Палеолог, Италия, славянские порабощённые люди взывали о спасении. Епископ Збигнев должен был умолкнуть. Готовилась священная война, новый крестовый поход.

С великим нетерпением ждали вестей из Буды, не отправляя турецких послов и задерживая их с ответом.

Невольный свидетель этой суеты, среди которой никому нельзя было показать себя равнодушным, Грегор из Санока остался скорее зрителем, чем деятельным соучастником в работах, к которым не чувствовал призвания.

Энтузиазм, с которым Владислав уже собирался в Венгрию, в надежде на войну, наконец начинал тревожить заботливую о нём мать. Холод Грегора, его рассудительность во всём казались ей более подходящими как раз у бока молодого фанатика. Поэтому уже заранее было решено, что магистр, как капеллан и исповедник, поедет с Владиславом в Венгрию.

Ещё известие об элекции не дошло до Кракова, когда с грустным предчувствием в душе пошёл Грегор навесть Бальцеров.

Дело о монете было счастливо сглажено уступками. Хоч, сделав себе у мещан популярность, надеялся занять место в ратуше. Бальцеры были спокойны. Там жизнь текла однообразно, иногда только визиты Грегора доставляли Фрончковой удовольствие. Она гневалась на приятеля молодости, что недостаточно часто к ним заходил, но королевский товарищ не располагал своим временем.

Не нравилось ей и то, что раньше весёлый певец, был всё более грустным и погружённым в себя. Не мог он жаловаться на свою судьбу, осыпали его милостями, всего было вдосталь, и однако всё более чёрная грусть рисовалась на увядшем лице.

На вопрос Фрончковой, которая обычно начинала с того, что спрашивала об этой грусти, магистр отвечал теперь как всегда:

– Видите, госпожа моя, когда кто сойдёт с дороги, для которой был рождён и предназначен, конец всегда такой. Он недоволен людьми, а люди недовольны им.

– О какой же это дороге вы говорите? – спросила Фрончкова.

– Для двора и его неразберихи я не был создан, а для книг, бумаги и спокойной кельи, – говорил Грегор. – Между тем всё объявляет, что из этого кипятка не сумею выбраться, а если Владислав будет избран королём, и я должен буду ехать с ним в чужой край, в лагерь, на войну…

Фрончкова вздохнула.

– Может, его не выберут.

– Он в самом деле будет выбран, – прервал Грегор, – уже оттого, что королева там имеет и большими обещаниями сплочает приятелей, уже оттого, что это для них выгодно, а в конце концов, оттого, что мне немила…

Таким образом, придётся бросить дорогой Краков, вернёмся ли в который, один Бог знает; а что нас там ждёт!!

У Фрончковой также на глазах были слёзы.

– Освободитесь от этого двора, – шепнула она.

– Совесть не позволяет, – произнёс Грегор, – я многим обязан королеве, а она там меня хочет видеть. Чувствую, что буду помощью неопытному государю… поэтому должен идти.

– Короля ещё не выбрали?

– В Буде проходят совещания, но в любую минуту