...Имя сей звезде Чернобыль - Алесь Адамович

Но и у Международного фонда помощи, и у нас всех есть иные адреса и коллеги, процесс, начавшийся, не остановится. Хотя кое-где в зонах и повыше начальство наше во всю начало использовать авторитет западной науки для оправдания отечественной своей бездеятельности и черствости. И своих прежних преступлений перед «чернобыльцами». Хотя слушания по Чернобылю, проходившие в рамках I Международного конгресса памяти Андрея Сахарова и несли на себе печать мощного воздействия на западных ученых тех же сил и организаций, о которых говорилось, были приняты серьезные научные рекомендации по последствиям Чернобыльской катастрофы. Одна из них: «Если для восстановления доверия необходимо сместить со своих постов определенных должностных лиц, (повинных в насаждении секретности, в дезинформации и т. п. — А.А.) это должно быть сделано»… Где вы сейчас, на каких ключевых постах, уважаемые Ильин, Израэль, Кондрусев[124], Бурьяк[125], Савченко[126], Камай[127] (три последние — белорусские руководители) и все те, имена которых уже в зубах навязли?

P. S. Уже написав заметку-отклик на «проект МАГАТЭ», решил поехать и посмотреть: а как сегодня наши научно-публицистические споры смотрятся оттуда, где людям жить надо, работать, добывать пищу — среди радиоактивной грязи? Вот один из центров поражения: Краснополье Могилевской области. Ехали от Климович через деревни Батьковичи, Горное, Степанов хутор, Заборье — выморочный край, бегут люди от проклятых кюри, сползаются в Краснополье, где «почище». На полях, если копны, то пожухлые, прошлых лет, если что-то выросло, то самосейка-жито, дичающий подсолнечник, а больше — бурьян до самого горизонта. На крыше пустоглазой избы белорусская птица бусел (аист). Не улетел следом за хозяевами. (Выполняет рекомендации МАГАТЭ). И вдруг новенькие, с иголочки коттеджики — белорусские потемкинские деревни. У нас их прозвали «кичкайловскими»[128] по фамилии одного из начальников, тех, что спустя 3 года проявили наконец-то «заботу»: выстроили новые поселки «под переселение» прямо на радиоактивных пятнах. (Вот кого сегодня порадует проект МАГАТЭ: они, оказывается, действовали по науке). Между деревнями Полесское и Волосевичи (это уже Гомелыцина) на разъезженной лесной дороге цифры моей «Сосны»[129] прямо-таки заплясали (в машине — 30–35 кюри, снаружи, поближе к лесу, почти вдвое больше). Аж взвизгивает дозиметр, как собака, почуявшая покойника.

Вырвались к деревне, к людям: «В тот лес ходите?» — «А то, как же? Если оглядываться на всё, жить невозможно»

И действительно: тут «чисто», а через километр, а то и о метров — «грязь». Ноу проблем! Переселять не надо, лечить не обязатеьно, разве что от радиофобии. «Чистые продукты завозят?» — «Вот, наперстки болгарского сока. Четыре баночки на ребенка. А остальное — свое. Или с Рогачевского молочного завода. Что другим не скормили, то нам».

Люди живут не просто на зараженной земле. Но и всё еще в нашей распределительной системе, которая сама по себе беда, где уж ей кого-то спасти об беды.

Алесь Адамович, сопредседатель Международного фонда помощи жертвам Чернобыля

1991.30.07.

«Второй раз они до Москвы доехать не дадут…»

…Я уже упоминал, что у меня самого были кое-какие впечатления от личного (и через письма, телефонный разговор) общения с нашим лидером [М.С. Горбачевым].

Выйти на него заставил Чернобыль. В мае, в июне 1986 года.

То, что в апреле-мае происходило в стране, в мире, из Белоруссии выглядело кошмарным сном: все вроде бы кричат, бегут спасать подорвавшегося, ты знаешь, что несчастье случилось с тобой, именно с тобой, а все устремились мимо тебя, куда-то в другую сторону, тебя не замечают. Пытаешься звать на помощь, подать голос — не слышат за собственными криками. Из 600 условных хиросимских бомб (по долгоживущим элементам) 450 упали на севере, т. е, в Белоруссии (как писала газета «Известия»: «Ветер, к счастью, дул не на Киев»). Но знать про это одним было «не выгодно» (властям), другим недосуг, третьим запрещалось и т. д. Ну, уж ладно ошалевшая зарубежная и продажная наша пресса, московские власти, у которых одна была цель: преуменьшить перед всем миром масштабы катастрофы (ну, а минские власти — как нитка за иголкой), но ученые, ученые… К кому я ни обращался в Москве, к самым солидным, серьезным вроде бы настоящим ученым — глухая стена. Какая может возникнуть в такой ситуации навязчивая цель, тактика у советского человека — ясное дело: прорваться на самый верх, к тому единственному, чье одно слово заставит всю эту машину развернуться в другом направлении. К счастью, у моего друга-философа есть близкий знакомый, а тот помощник Горбачева. Мне было сказано: пусть возьмет, соберет всю, какую сможет, информацию и привозит в Москву. Но не позже начала июня месяца: 4 июня — заседание Политбюро. Несколько работников Белорусской Академии оснастили меня цифровым материалом, узнал, каких приборов нет и в каких нужда, достоверные данные получил, какие районы и сколько поражено: не 3, а более 30, но обследованы не все области.

Ученые наши (Василь Нестеренко, Николай Борисевич, а также секретарь ЦК Александр Кузьмин) сильно рисковали, выдавая мне «государственную тайну». Потому что «данные» официальные были таковы: в Белоруссии пострадали три района, которые впритык к Чернобылю, а остальные — сплошь героизм, трудовой энтузиазм, братская помощь пострадавшей Украине.

В один миг я стал не просто Адамовичем, а человеком, который едет к Горбачеву. Как только узнало об этом первое лицо в республике Слюньков Н. Н., меня попросили к нему прийти. Письмо уже написано, билет взят на 2 июня, а день встречи мне назначен — 3 июня. Решил все-таки задержаться (к 3-му поспеваю) и встретиться с Первым секретарем ЦК КПБ. Если я чего-то еще и не понимал в этой системе и в первых людях ее, Николай Никитович, сотоварищи помогли излечиться от последних заблуждений и иллюзий.

Явился я к Слюнькову без малейшей предвзятости: в конце концов ситуация такова, что нам ничего не остается, как делать общее дело — спасать нашу родную Беларусь. Уж он-то не хуже, а лучше и полнее меня информирован, знает, чем всё это грозит целому народу. Да, партийная дисциплина, ему, может быть, и не позволено то, что могу сделать я, беспартийный писатель, из тех, кому «законы не писаны», но тогда распределим роли: я прорываюсь к Горбачеву, всё ему выкладываю, как оно есть, а тебе остается приехать на готовое и пожинать плоды. Без малейшего риска. Более шести часов он убеждал меня, что «ситуацию держим под контролем», по памяти называл массу цифр, стоило мне заикнуться: а вот украинцы делают то-то и то-то, как он поднимал трубку и одному, второму, третьему министру — нагоняй: почему не делаем то-то и то-то? Что ты еще хочешь, что нужно? Чтобы человек для тебя сплясал? Нет, я этого не хотел, одного добивался, дожидался: он согласится, что нас ждет национальная катастрофа, если не подчинить все строжайшему медицинскому контролю, не обезопасить людей от грозящего им внутреннего облучения через продукты питания, а для этого нужны приборы, десятки, сотни, а некоторых — тысячи приборов. Мир должен узнать правду про Беларусь. Казалось, что еще один довод, еще одно воспоминание общее: как было в войну, после войны… Про письмо Горбачеву он меня не спрашивает, показать, слава Богу, не требует, лишь поинтересовался, через кого… Но вдруг прорвалось у него, и тут человек потерял «образ», «вышел из образа», которым меня почти заворожил. Исчез куда-то белорусский мальчишка из разоренной войной деревни, попавший в ФЗО, голодавший на окраине Минска, где строили тракторный и автозавод, мечтал, как он когда-нибудь «наестся от брюха». Вырос, как у нас писали всегда, до директора завода-гиганта, до Первого лица в республике (а затем — до члена Политбюро ЦК КПСС). И до самого ненавидимого добрыми белорусами человека, какой только есть на земле. Как это случилось, произошло с тем голодным пареньком — не простая история. Настоящий Слюньков (и даже абрис машины, частью которой он стал, в которую «врос») вдруг выглянул, когда он мне рассказывал про встречу белорусского и украинского руководства с премьером СССР Рыжковым Н. И. — Председателем комиссии по Чернобылю, который обрадовано похлопал белорусов по плечу: вот, украинцы, у кого учитесь!

Т. е. не жалуйтесь, что все так плохо, у белорусов похуже, а помалкивают. Даже отказались от помощи. Не будоражат весь мир своей бедой.

Интересно: знал, когда со мной беседовал и об этом рассказывал с придыханием, восторгом, забыв даже, что с писателем держи ухо востро, они что соглядатаи, перед ними маску не снимают ни на миг, — знал он, что его «берут» в Политбюро? Ясно, что оценили именно те качества, то поведение, которые этот писателишка осуждает, хотел бы его лишить всего, высшей цели, мечты любого партдеятеля — стать членом Политбюро. И ради чего? Любви народной? Вон даже на пафос перешел: