По делам их - Попова Александровна

— Сложно ответить однозначно. Может, где-то помягче голос, где-то подольше молчание или попроще лицо… Или просто в конце вашего разговора прочесть молитву вместе с ним.

— Что?! — проронил он, не сдержав улыбки; Ланц вздохнул.

— Тебе это кажется глупым, верно? А все потому, что ты, говоря с ним, всего лишь говорил, думал, прикидывал, в то время как он жил, дышал, чувствовал. Если бы так же жил вместе с ним — сжился бы с ним — ты поймал бы и верный момент, когда это не покажется натянутым или похожим на отходную, и верные слова, и верный тон. Но это — так, предположение. Могло и этого не хватить; не скажу тебе с уверенностью, я ведь тоже не безукоризнен, попросту кое в чем опытнее. Помнишь, я рассказывал, как в мое окно бросили факел? Как знать, быть может, это была месть родича того, кто не сумел мне доказать, что невиновен, а я его не почувствовал.

— Если каждого так жалеть, не хватит ни души, ни сердца, — уже без улыбки отозвался Курт; тот кивнул:

— Я говорил — нахлебаешься крови, и своей, и чужой. Главное в этом — что потом будет в твоих руках, когда продерешься, наконец, сквозь шипы. Если ты к такому готов — вперед. В заросли. Если нет, то у тебя два выхода: или уйти, или стать посредственным дознавателем, которого не прельстишь делом сложнее того случая с сыном твоей хлебосольной хозяйки. Есть, конечно, и третий — отринуть эмоции вовсе и как следует очерстветь… Что тебе больше нравится?

Курт не ответил, продолжая неподвижно сидеть, как сидел, уставясь в камень под ногами; Ланц вздохнул, поднявшись, и легонько похлопал его по плечу.

— Ничего, абориген. Было б много хуже, если б подобные мысли тебе вовсе не приходили в голову — вот тогда я бы с уверенностью сказал, что из инквизиторов тебя надо гнать взашей… Поднимайся. Зная, куда тебя вскоре потянет, хочу дать еще один дружеский совет: не сваливай все это сегодня на свою девчонку. И не угрызайся в одиночестве, это слабо помогает; лучше приходи к нам — Марта будет рада.

— Спасибо, — отозвался он тихо, по-прежнему глядя в пол, и Ланц потянул его за плечо.

— Поднимайся, пойдем наверх. Займись лучше делом, это гораздо действеннее.

— Меня отстранили; забыл?

Тот фыркнул, рывком вздернув его на ноги и подтолкнув в спину к выходу.

— А я приказа начальства нарушать и не собираюсь — я ж тебя не на допрос беру и не на арест, а так — пообщаться с сослуживцами. Поговорим о жизни, об увлечениях, о любимых книгах… о трактатах всяких. Шагай резвей, tiro[116]; не уламывать же мне тебя.

По коридорам башни Курт шел и вправду быстро, едва удерживаясь от того, чтобы позорнейшим образом перейти на бег — он боялся натолкнуться за очередным поворотом на Керна, услышать снова все то, что было сказано, или просто встретить этот тяжелый, усталый взгляд. Хуже всего было то, что не хватало то ли наглости, то ли глупости возмутиться, обозлиться на взбешенное начальство. Он прекрасно понимал, что тот сейчас чувствует, ожидая, когда сам будет точно так же стоять молча, выслушивая претензии и не имея свидетельств к оправданию, когда в Кельн явится curator res internis[117], расследующий смерть арестованного. Университет тоже предъявит свои требования, тоже станет придираться, призывая дать подробные разъяснения тому, как его слушатель расстался с жизнью не по приговору суда, а, неясным образом, в своей камере. Но отбиться от ректората будет просто, стоит лишь напомнить обвинение при аресте, а вот собственное расследование самой Конгрегации — это уже нешуточно и вызывает серьезные опасения…

Райзе, когда он, наконец, с облегчением почти захлопнул за собой дверь их с Ланцем рабочей комнаты, рылся в разложенных на столе листах, в которых Курт признал свои отчеты.

— Получается бред, — сообщил он вошедшим вместо приветствия, откладывая лист, что держал в руке, в сторону. — В этом просто нет никакого смысла.

— Обнадеживает, — усмехнулся Ланц, садясь напротив, и указал Курту на стул. — Присядь, абориген. Как сказал обвиняемый, терпя status erectus[118] — в ногах правды нет.

— Ерунда, — возразил Густав, снова берясь за очередную страницу отчета, — так сказал палач, накладывая hispanicus caliga[119]. Или это во время четвертования?..

Курт уселся в стороне — за тот самый низенький столик секретаря, где пребывал в свой первый день в Друденхаусе, присутствуя на первом допросе. В обсуждении выводов столь прискорбно оборвавшегося расследования он участия не принимал, сидя молча, подперев подбородок кулаком и глядя в окно. Все эти безрадостные заключения он сделал и передумал сам не один раз.

— Лично я ничего ни о каком трактате не слышал, — докончил Райзе со вздохом. — Я, конечно, не образец любомудрия, однако же кое-что на своем веку прочитал.

— Две брошюрки «Запретные позы и касания» ты прочел, — буркнул Ланц, потирая лоб и глядя на листы отчета с тоской. — Но я с тобой согласен — труд неизвестный. Малоизвестный, точнее, ибо кое-кто, как видим, о нем таки знал. А я не знаю. Ты не знаешь. И Керн никогда о нем не слышал; а что меня всерьез настораживает — о нем ни слова не слышал и наш абориген, вот что самое отвратительное. — Курт встретил брошенный в его сторону взгляд с неподдельным удивлением, и тот пояснил: — Noli putare me hoc auribus tuis dare[120]; это поклон в сторону вашей академии. Все, что было услышано и прочтено нами — лишь наша заслуга и наши возможности, а следователи твоего поколения воспитываются уже на основе новых знаний, новых сведений. И, как я слышал, среди ваших преподавателей и наставников личности высокого полета, включая даже и кардиналов, а в вашей библиотеке все самое важное и серьезное, что удалось только наскрести за историю существования Конгрегации, отделив, так сказал, зерна от плевел. Поскольку святой Макарий — единственная академия инквизиторов, именно там и собралось все самое ценное. А стало быть, если ты ничего не знаешь об этой книге, это означает, что о ней не слышали даже ваши многознающие наставники…

— Либо попросту курсантам всего не рассказывают, — возразил Курт негромко. — Есть другая библиотека, в которую лично я никогда не входил и вообще не знал ни одного выпускника, кто похвастал бы, что его туда впустили.

— Либо так, — кивнул Ланц. — Посему, я так полагаю, надо подвигнуть Керна послать запрос первым делом в академию — не знают ли тамошние мудрецы об этом таинственном «Трактате».

— В Ватиканской библиотеке эта дрянь есть — ставлю собственную голову против голубиного дерьма на нашем чердаке, — вздохнул Райзе, скривившись; ему никто не ответил.

Об отношениях независимой в поведении и своенравной германской Инквизиции с прочим христианским миром и особенно с папским престолом, что римским, что авиньонским, старались вслух не говорить. Начатые реформы, все более смелые, на которые поначалу просто смотрели сквозь пальцы, теперь вызывали нескрываемое неудовольствие обоих наместников Господних; открытого противостояния еще не наметилось, и идеи самовольно созданной «Конгрегации по делам веры Священной Римской Империи» все более распространялись, однако в пропорции к этому росло и недовольство церковного престола. Отношения Церкви как таковой и Конгрегации сейчас напоминали вежливую вражду двух сестер, вынужденных жить в одном доме, доставшемся им от родителей; причем младшая с истинно немецкой педантичностью, терпением и последовательностью склоняла на свою сторону все больше прислуги, а старшая с истинно итальянской изворотливостью захватывала все больше комнат, в результате чего почти очевидно проступило двусмысленное многовластие…

— Ну, если ни у кого нет идеи, как соорудить подкоп в папское книгохранилище, — продолжил Ланц спустя несколько секунд, — то надо думать, откуда еще рыть сведения.

— Надо посовещаться с Керном.

— Хорошая идея, Густав, только навряд ли он знает более нашего; я с гораздо вящей надеждой смотрю на консультацию у святомакарьевского ректората. Думаю, наш старик в этом со мной согласится.

— А до тех пор просто сидеть и ждать?

— Надо искать третьего, — по-прежнему тихо сказал Курт и вздохнул тягостно и удрученно. — Правда, теперь я не знаю, насколько охотно на наши… ваши вопросы будут отвечать университетские слушатели.

К нему обратились два взгляда, в каждом из которых явственно было видно сомнение, неуверенность и замешательство.

— Академист, слушай, — не особенно твердо возразил Райзе, с явной осторожностью подбирая слова, — а уверен ты вообще, что этот призрак есть? Ведь, если рассудить последовательно, ему нет места в этой задаче; это неизвестное, которое может быть, а может и не существовать вовсе.

— Понимаю. Сейчас мне веры мало, после таких оплошностей…

— Не в том дело, — отмахнулся тот легкомысленно. — Невелика, в конце концов, потеря — ведь был виновен? Был. За сообщничество и подстрекательство, заметь, что самое главное, все одно бы придушили.