Король-олень (Туманы Авалона - 3) - Мэрион Брэдли

Темноту комнаты прорезал багровый свет факела, и чей-то голос произнес:

- Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла голову неожиданная вспышка света привела ее в замешательство - и с раздражением бросила:

- Я же велела тебе не называть меня так! Акколон вставил факел в железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.

- Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе...

- Ты что, смеешься надо мной? - взволнованно и требовательно спросила Моргейна.

- Я не смеюсь.

Акколон опустился перед нею на колени. Губы его дрожали.

- Я видел сегодня твое лицо. Неужто я посмею над этим смеяться, нося на руках вот это?

Он протянул к ней руки, и в неверном пляшущем свете Моргейне вдруг показалось, будто синие змеи на его запястьях зашевелились и подняли головы.

- Владычица, Мать, Богиня...

Руки молодого рыцаря сомкнулись на талии Моргейны, и Акколон спрятал лицо в ее коленях. Он тихо произнес:

- Ты для меня - олицетворение Богини...

Двигаясь, словно во сне, Моргейна наклонилась и поцеловала Акколона в шею, в мягкие завитки волос. Какая-то часть ее сознания испуганно заметалась.

"Что я делаю?! Неужто это все лишь потому, что он назвал меня именем Богини, обратился, как жрец к жрице? Или это потому, что он коснулся меня, заговорил со мной, и я почувствовала себя женщиной, я вновь ощутила себя живой - впервые за весь этот год, когда я чувствовала себя старой, бесплодной, полумертвой женой мертвеца?"

Акколон поднял голову и поцеловал ее в губы. Моргейна, невольно ответив на поцелуй, почувствовала, что тает, распускается, словно цветок. Ее пронзило острое ощущение, смесь боли и удовольствия, - их языки соприкоснулись, и тело Моргейны переполнилось воспоминаниями... Как долго, бесконечно долго - весь этот бесконечный год, - ее тело заглушало все чувства, не позволяя себе пробудиться - ведь тогда пришлось бы ощущать ласки Уриенса...

"Я - жрица, - с вызовом подумала Моргейна, - и тело дано мне, чтобы служить Богине! То, чем я занималась с Уриенсом, было грехом, данью похоти! А то, что происходит сейчас, - истинно и свято..."

Руки Акколона, касающиеся Моргейны, дрожали; но когда молодой рыцарь заговорил, голос его звучал ровно и рассудительно.

- Думаю, все в замке уже спят. Я знал, что ты будешь сидеть здесь и ждать меня...

На миг эта уверенность возмутила Моргейну; но затем она склонила в голову: Они оба пребывали в руках Богини, и Моргейна не желала спорить с тем потоком, что нес ее, подобно реке; долго, слишком долго ее кружило в сонной, затхлой заводи, и вот теперь ее снова омывал поток жизни.

- А где Аваллох?

Акколон коротко рассмеялся.

- Он отправился в деревню, чтобы возлечь с Весенней Девой... Это один из наших обычаев, о которых местному священнику ничего не известно. Так повелось с тех самых пор, как наш отец постарел, а мы стали взрослыми. Аваллох считает, что это вполне совместимо с долгом христианина: стремление быть отцом своих подданных - или, по крайней мере, столько, скольких получится. Уриенс в молодости поступал точно так же. Аваллох предложил мне бросить жребий - кому на сей раз доведется воспользоваться этой привилегией, - и я было согласился, но затем вспомнил, как ты благословила ту девицу, и понял, что я должен делать...

- Авалон так далеко... - нерешительно попыталась возразить Моргейна.

- Но Она повсюду, - сказал Акколон, спрятав лицо у нее на груди.

- Значит, так тому и быть, - прошептала Моргейна и встала. Она подняла Акколона с колен и повернулась было к лестнице, но остановилась на полушаге. Нет, не здесь. В этом замке не было постели, которую они могли бы с честью разделить. Ей вспомнилось распространенное среди друидов выражение: "Разве можно под крышей, сделанной руками людей, должным образом почтить то, что не было ни сделано, ни сотворено человеком?"

Прочь отсюда - в ночь, под открытое небо. Когда они вышли на пустынный двор, через небо пронеслась падающая звезда - так стремительно, что на миг Моргейне почудилось, будто само небо закружилось, и земля качнулась у нее под ногами... а потом звезда исчезла, ослепив их обоих.

"Это знамение. Богиня приветствует мое возвращение..."

- Пойдем, - прошептала она, взяв Акколона за руку, и повела его вверх по склону, в сад; белые лепестки падали в темноте и кружились вокруг них. Моргейна расстелила на траве свой плащ, словно очертила под небом магический круг; потом она протянула к Акколону руки и прошептала: - Иди сюда!

Его тело темным силуэтом вырисовалось на фоне звездного неба.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

"Даже тогда, когда мы лежали под звездами, я знала, что это не столько любовная близость, сколько магическое действо невероятной мощи, что его руки, прикосновения его тела вновь посвящали меня в сан жрицы и что на то была Ее воля. Хоть в те мгновения я и не видела ничего вокруг, до моего слуха донесся неразборчивый шепот, и я поняла, что мы не одни.

Акколон хотел удержать меня в объятиях, но я встала, ведомая той силой, что переполняла меня в этот час, вскинула руки над головой и медленно их опустила, закрыв глаза и, затаив дыхание... и лишь услышав его потрясенный вздох, я осмелилась открыть глаза - и увидела, что Акколона окружает слабое сияние, - точно такое же, что исходило сейчас от меня.

Свершилось - Она со мной... Мать, я недостойна твоего взгляда... но это снова произошло... я глубоко вздохнула и задержала дыхание, чтобы не разразиться рыданиями. После всех этих лет, после моего предательства и моего неверия она снова снизошла ко мне, и я снова стала жрицей. В слабом свете луны я увидела у края поля, на котором мы лежали, поблескивающие глаза - словно какие-то зверьки притаились в живой изгороди. Мы были не одни. Маленький народец холмов знал, что мы здесь и что Богиня вершит здесь свое дело, - и пришел посмотреть на творящееся таинство, которого не видали в этих краях с тех самых пор, как Уриенс постарел, а мир обратился к христианству и сделался серым и безрадостным. Едва слышное эхо донесло до меня благоговейный шепот и ответ на языке, из которого я знала не более десятка слов:

- Свершилось! Да будет так!

Я наклонилась и поцеловала коленопреклоненного Акколона в лоб.

- Свершилось, - повторила я. - Иди, милый. Будь благословен.

Я понимала, что если б я была той женщиной, с которой он вышел в сад, Акколон остался бы; но жрице он подчинился беспрекословно, не смея оспаривать веление Богини.

Той ночью я не спала. Я в одиночестве бродила по саду до рассвета; я осознала, дрожа от ужаса, что мне надлежит сделать. Я не знала, как это сделать, равно как и не знала, сумею ли я в одиночку справиться с этим, но раз меня много лет назад посвятили в жрицы, а я отвергла свой сан, то теперь я должна самостоятельно проделать этот путь. Этой ночью мне была дарована великая милость; но я знала, что не получу больше никаких знамений и никакой помощи до тех самых пор, пока сама, безо всякой помощи не сделаюсь той самой жрицей, которой меня хотели сделать.