Есенин - Людмила Поликовская

«Пойдут свободно поезда». Никто из нас не надеялся дожить до этого. Но Александр Сергеевич, будучи ученым, знал: только неправдоподобные теории оказываются верными.

В отличие от своего отца, он не питал никаких сентиментальных чувств к стране негодяев. И дело не только (не столько) в разнице детских воспоминаний («Никогда я не брал сохи…»). Сергей Александрович провел в советских тюрьмах в общей сложности две, от силы три недели. Александр Сергеевич — годы. Сергей Александрович задыхался от недостатка свободы. Но он еще мог кричать об этом в стихах и требовать ее от властей. Александр Сергеевич, для которого тоже «…одна только цель ясна,/Неразумная цель свобода», «кричал», но уже не в печати, и за каждый такой «крик» расплачивался так, как его отцу и в самых страшных снах не снилось.

…И когда «мечту всех времен»,Не нуждающуюся в защите,Мне суют как святой законДа еще говорят: любите, —То хотя для меня тюрьма —Это гибель, не просто кара,Я кричу: «Не хочу дерьма!»…Словно, я не боюсь удара…

Когда поезда за рубеж пошли еще не совсем свободно, но все-таки пошли, Александр Сергеевич уехал одним из первых. И хотя Запад «стар и груб», он там не застрелился и не спился. Ведь у него всегда был (и есть) мощный якорь — наука. В отличие от поэзии, она не нуждается в родной почве. Многие годы преподавал в Бостонском университете в США. Ныне — на пенсии.[126]

«В своей стране я словно иностранец…»

Закончив, очевидно, дела со «Стойлом», Есенин впервые после возвращения из-за границы едет в Константиново. По свидетельству Мариенгофа, он собирался пробыть там недели полторы — две, но пробыл только три дня. Почему? Всегда трудно сказать, почему человек поступает так, а не иначе. Чужая душа — потемки. А уж запутанная, запутавшаяся, больная душа Есенина и подавно. Это у бездаря Мариенгофа все просто: не любил он на самом деле деревню, в стихах — все вранье. (Попробовал бы сам так соврать!) После фешенебельных отелей Европы и Америки не комфортно ему стало в деревенской избе? Но этим же летом он еще раз приедет в Константиново на более долгий срок. Не было там условий для работы? А где они у него были? «Охота к перемене мест» как следствие постоянного внутреннего беспокойства, невозможности нигде найти себя? Вот это уже, кажется, ближе к истине. Но главное, наверное, все-таки в другом. Это была попытка — еще раз воспользуемся словами М. Цветаевой — «вернуться в дом, который срыт». И разумеется, попытка эта провалилась. «Той России нету, как и той меня» (это опять-таки Марина Цветаева). А вот — Есенин: «Как много изменилось там […] На стенке календарный Ленин/ Здесь жизнь сестер, / Сестер, а не моя […] Ах, милый край! / Не тот ты стал, /Не тот / Да уж и я, конечно, стал не прежний».

Летом того же 1924 г. Есенин, кроме «Возвращения на родину», которое мы процитировали, напишет еще одну маленькую поэму— «Русь советская»… Ох, Сергей Александрович, но ведь это же оксюморон, все равно что твердая жидкость. Если Русь — то не советская. А если советская, то не Русь — СССР, РСФСР, Страна Советов— как угодно, но только не Русь… Или Вы это специально? В. А. Мануйлов,[127] слышавший, как поэт читает эту поэму, говорит о лукавой иронии, слегка пренебрежительной насмешке, чуть вызывающей интонации, слышавшихся в модуляциях голоса Есенина.

Я вновь вернулся в край осиротелый.В котором не был восемь лет.[128]

Я никому здесь не знаком,А те, что помнили, давно забыли.И там, где был когда-то отчий дом,Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

А жизнь кипит.Вокруг меня снуютИ старые и молодые лица.Но некому мне шляпой поклониться,Ни в чьих глазах не нахожу приют.

Но голос мысли сердцу говорит:«Опомнись! Чем же ты обижен?Ведь это только новый свет горитДругого поколения у хижин».

Уже ты стал немного оцветать,Другие юноши поют другие песни.Они, пожалуй, будут интересней —Уж не село, а вся земля им мать.

Ах, родина, какой я стал смешной!На щеки впалые летит сухой румянец,Язык сограждан стал мне как чужой,В свой стране я словно иностранец.

С горы идет крестьянский комсомол,И под гармонику, наяривая рьяно,Поют агитки Бедного Демьяна,Веселым криком оглашая дол.

(Рассказывают, что, когда Есенин читал эти строчки, он «Бедный» произносили не как фамилию, а как эпитет.)

Вот так страна!Какого ж я рожнаОрал в стихах, что я с народом дружен?Моя поэзия здесь больше не нужна,Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Цветите, юные, и здоровейте телом!У вас иная жизнь, у вас другой напев.А я пойду один к неведомым пределам,Душой бунтующей навеки присмирев.

«Свежий советский ветер опахнул большую творческую душу Есенина, изболевшую, искалеченную кабацким надрывом», — писали благожелательно настроенные к поэту советские критики. Что-то мы не заметили этого «свежего ветер», опахнувшего душу Есенина. Кажется, даже тот ветер, про который он говорил: «Ты такой же, как я хулиган», был ему милее и созвучнее. 3. Гиппиус, ставшая недругом Есенина, пишущая о нем со злой иронией, но критик умный и проницательный, на наш взгляд, ближе к истине: «…Есенин, в похмельи, еще бормочет насчет «октября», но уже без прежнего «вздыба». И в другой статье: «В стихах с родины […] он вдруг говорит об ощущении своей «ненужности». Вероятно, это было ощущение более страшное: своего… уже «несосуществования»».

«Один к неведомым пределам» — это можно заявить, но жить-то с этим как? Неудивительно, что Есенин все чаще и чаще (и в действительности, и в стихах) задумывается о смерти. А лирика его становится все грустнее и грустнее. Стихотворение «Отговорила роща золотая…» тоже навеяно этим кратким приездом в Константиново. (Через полтора года М. Осоргин сделает эту строчку заголовком своего некролога Есенину.)

Как дерево роняет тихо листья,Так я роняю грустные слова.И если время, ветром разметая,Сгребет их все в один ненужный ком…Скажите так… что роща золотаяОтговорила милым языком.

На стихи не проживешь. А кроме того — чего греха таить, — Есенина не покидает желание занять подобающее место в советской литературе. И в 1924 г. он пишет две историко-революционные поэмы «Песнь о великом походе» и «Поэму о 36». Большинство критиков похлопывали поэта по плечу: шаг вперед по сравнению с кабацкими стихами, «правда, он еще не смотрит на современность по-пролетарски», но уже можно надеяться…». Были ли эти поэмы сделкой с совестью? Отнюдь. Ничего похожего на «хорошо-с!»(так с легкой руки Ю. Тынянова современники называли поэму Маяковского «Хорошо!») там нет. «Песнь о великом походе» состоит из двух частей: первая — эпоха Петра; вторая — революция и Гражданская война. Обе — «вздыбили» Россию. Обе действовали одинаковыми методами. «Я из Петра большевика сделаю», — говорил сам Есенин. В конце поэмы тень Петра бродит над Невой. В окончательном тексте, где Есенин был вынужден учесть «пожелания» редактора, она «грозно хмурится», глядя на «кумачовый цвет/В наших улицах». У Есенина первоначально было — «любуется». В любом варианте появление тени Петра в Петрограде говорит о том, что Петр смотрит на дело рук своих. Иначе: корни революции — в петровской эпохе.