Проводы на тот свет - Лев Корнешов

— Это уж нет, — хмуро ответил ей Рэм Спиридонович. — Нам эти похоронные господа до лампочки.

— Тогда в чем проблема?

— В тебе. Ты у нас путаешься под ногами. А теперь давай рассказывай, только все и до конца. Вижу, изнасилованием тебя, телку раз…ную, не испугаешь… А как ты относишься к электрическому утюгу?

Герман Михайлович поморщился, словно бы сочувствовал Виолетте Петровне. Был он крепким мужиком, мускулистым, чувствовалось, что у него нет лишнего жира и той дряблости, которая выводила из себя Виолетту при виде Благасова в постели.

— Ну что же… — пробормотала она. И стала рассказывать-колоться…

Этот план возник у Марата Васильевича Волчихина. Они были в хороших отношениях, Виолетта и Волчихин, хотя, к удивлению Виолетты, Волчихин не делал попыток завалить её в постель. Просто этакие добрые взаимные симпатии на основе общих интересов. Волчихин часто по-свойски жаловался Виолетте, что его шеф — а её муж — придурок, сдвинулся по фазе на покойниках и кладбищах. Его, Волчихина, держит в черном теле, на небольших деньгах — определил цепным псом при своем добре. А между прочим, его, Марата Васильевича, в родной «конторе» уже было представили к генералу, и все документы ушли «наверх», но помешали августовские события, когда не только не давали новых званий, но и лишали старых, давно полученных.

Рэм Спиридонович в этом месте исповеди Натальи, откликаясь на какие-то свои мысли, согласно произнес:

— Это точно…

А придурок Благасов не оценил способностей и заслуг его, Волчихина, и будущее было неопределенным. Пляшет Благасов под дудку Брагина и Ставрова, не смеет перечить компаньонам. А у самого наплывы случаются все чаще, его надо в психушку убирать, а не позволять заниматься большим делом.

Волчихин рассказал, что Благасов в полнолуние уезжает на свое кладбище и укладывает на могильные плиты бабенок, такой у сумасшедшего кайф. Алевтину уложил, Марину, какую-то кладбищенскую побирушку…

— Обычный псих, — откликнулся на эту часть рассказа Виолетты Рэм Спиридонович. — Кому что нравится. Одни любят, чтобы бабы их плетьми хлестали, другие сами женщин обижают, заставляя их трахаться на могилах.

Рэм Спиридонович вдруг завелся, даже его глаза приобрели подвижность:

— Вот сволочь первостатейная!

Виолетта Петровна с облегчением услышала эти слова, ибо они означали, что может она обрести здесь поддержку.

— Волчихину плохо приходилось, — продолжила Виолетта, но и мне не лучше… Он, Благасов, оскорблял и унижал, я для него оставалась шлюхой с Тверской, которую он пустил в свой дом…

Она, конечно, возводила поклеп на Благасова. Просто с некоторых пор она больше его не возбуждала, а её обуревала жажда к любовным приключениям. И ей стало известно — через Волчихина — что Благасов нанял сыщика, чтобы предъявить ей «счет» и попросить вон или, что пугало, просто «заказать» её, денег у него хватит.

— Вот и пришили бы со своим Волчихиным Благасова, — сказал Рэм Спиридонович.

— А дальше что? — удивилась Виолетта Петровна. — «Харон» перешел бы в полное распоряжение Брагина и Ставрова, мне — нищенские проценты от неизвестно какой прибыли, Волчихина, которого старики ненавидели, — вон?

— И вы решили?…

— Да! — поколебавшись и вроде бы смутившись, подтвердила Виолетта Петровна. — Убрать стариков, чтобы остался один Благасов. А как поступить с Благасовым…

— В психушку его?

— Может быть…

— Самое странное, — уже без принуждения объяснила все до конца Виолетта Петровна, — что у Благасова созрел встречный план. И тоже убрать Ставрова И Брагина, чтобы остаться единовластным хозяином «Харона» и нового коммерческого кладбища.

— Вот так они и стакнулись, — Рэм Спиридонович посмотрел на Виолетту с некоторой долей уважения, — я так думаю, что у вас сейчас идет состязание: кто кого раньше прикончит.

Он задумчиво протянул:

— Не понимаю, зачем было убирать эту соплю — Ольгу Ставрову? Лишний труп — лишние хлопоты…

— Это была инициатива Волчихина, — словно оправдываясь, торопливо объяснила Виолетта Петровна. — Она, Ставрова, стала активничать, оспаривать завещание, нацелилась на треть «Харона». Волчихин посчитал, что если её убрать, муж, так скоропостижно ставший вдовцом, судиться не станет, плюнет на «Харон» и все, что с ним связано. А я узнала, когда дело было сделано.

— Значит, Волчихин… — Рэм Спиридонович очень выразительно посмотрел на Бредихина. — Недооценили мы с тобой Марата Васильевича, Герман. Думали — услужливый, жадный, мелкий человечишко. А он, сволочь, своими расстрелами да взрывами всех всполошил, уголовка свою агентуру мобилизовала, друзья-«коллеги» запсиховали… Если так дальше пойдет, придется не в подполье уходить, мы и так в нем сидим, а в подземелье прятаться! Ну, мы ещё об этом с тобой поговорим, посоветуемся…

Заметив, что Виолетта Петровна лихорадочно поправляет узенькое платьице на коленях, сорвал на ней злость:

— Прекрати выставляться! У меня на таких, как ты, иммунитет давно выработался!

Виолетта сжалась в испуге, притихла. Рэм Спиридонович заметил это, проворчал:

— Так-то лучше… Твой Волчихин — недоумок, он хорош был в прошлом, когда законами прикрывался и как за щитом прятался за своей «конторой», которая все могла. А сейчас… Везде наследил — и в расстреле похоронщиков, и в убийстве Ольги Ставровой. И не смог ни взорвать, ни расстрелять этого журналиста-следака. Зачем ты с ним имеешь дело?

— А с кем прикажете? — язвительно спросила Виолетта. Она окончательно пришла в себя. Похоже, с нею вели переговоры и не собирались её сдавать ни Благасову, ни ментам.

— Хочешь схватить миллионы? — насмешливо спросил Рэм Спиридонович.

— А что в этом плохого? — наивно округлила глаза Виолетта.

— Мы тебе поможем, — Рэм Спиридонович потрепал Виолетту ладонью — сухой, крепенькой — по щечке. — Если ты будешь послушной девочкой.

Он сказал Герману Михайловичу:

— Дай ей лист бумаги и ручку…

Когда Бредихин положил перед Виолеттой лист бумаги и шариковую ручку, Рэм Спиридонович приказал:

— Пиши… Чистосердечное признание… Я, Виолетта Петровна Благасова, заявляю, что по моему заказу были убиты в ресторане «Вечность» руководители фирмы «Харон» Брагин и Ставров…

Виолетта Петровна положила ручку на стол, заплакала — жалкая, сломленная.

— Не могу. Это же… Это мне приговор!

— Пиши, девочка… И не трепыхайся. Если будешь вести себя хорошо, эту бумажку никто и никогда не увидит.

— Я могу дать честное слово, что… — пролепетала Виолетта.

— Ты шлюха! — безжалостно оборвал её Рэм Степанович. — Какая цена честному слову шлюхи? Тебя открыто сюда привезли, ты нас видела и есть только один вариант решения: если ты заартачишься — тебя увезут отсюда в багажнике машины с мешком на голове. Хочешь сдохнуть? Мы удовлетворим это твое желание…

— Пишите, Виолетта Петровна, — спокойно посоветовал Герман Михайлович. Тем, кто с нами честно сотрудничает, ничего не угрожает… Даже наоборот…

— Кто все-таки вы?

— Со временем узнаете.

Виолетта Петровна высушила платочком слезы и принялась старательно писать то, что диктовал ей Рэм Спиридонович…

…Они уезжали из Загорянки вместе — Виолетта Петровна и Бредихин — но каждый на своей машине, Герман Михайлович впереди, Виолетта за ним следом, на безопасном расстоянии в двадцать метров. Доехали до Окружной дороги, Бредихин поморгал задними фарами, предлагая остановиться. Виолетта притормозила, и он подошел к её машине.

— Дальше наши пути-дороги расходятся?

— Как вы пожелаете, — ответила Виолетта. — Вы, кажется, хотели меня изнасиловать? Зачем же отказываться от хороших намерений?

— С юмором у вас все в порядке, — отметил Бредихин. — Командуйте, куда. Можно и ко мне.

— Уж лучше ко мне, — сказала Виолетта. — Благасов на даче, дома никого нет. Теперь я поеду впереди, вы — за мной. Не потеряйтесь, а то много потеряете, — скаламбурила она.

Когда приехали, Виолетта быстро приготовила кофе, спросила:

— Выпьешь?

Она перешла на «ты», впереди были «упражнения в постели», как она это иногда называла, и не стоило изображать излишне вежливых личностей.

— Не хочу, — отказался Бредихин.

— А я выпью, — решила Виолетта Петровна. — У меня до сих пор после задушевной беседы с твоим шефом руки дрожат.

— Да ты не особенно расстраивайся, — утешил её Бредихин. — расписку твою он, скорее всего, взял по старой привычке. И хода ей не даст, пока ты не вызовешь у него сомнения. Он человек, хотя и своеобразный, но справедливый. Старается соответствовать своему имени: Рэм — революция, Энгельс, Маркс — жесткость борьбы и мудрость мыслителей… Он тебя ещё генеральным директором «Харона» сделает, чует мое сердце.