Столыпин - Святослав Рыбас

На прощание Лопухин заявил, что перед революционным судом не появится; но если его спросят – скажет об Азефе правду. Все яснее ясного. Тем не менее Герасимов, уже убедившийся в решении Лопухина предать Азефа, больше не пытался изменить ход событий. Ареста не последовало.

Герасимов дал Азефу фальшивые паспорта, деньги и простился навсегда. (Азефу удалось скрыться; он поселился в Берлине под именем Александра Неймайера, купца, и прожил там остаток жизни.)

Лопухин же после встречи с Герасимовым стал готовиться к отъезду за границу. Почему он не пытался избежать встречи с похитителями дочери? Неужели, дав им слово, не хотел его нарушить? Думается, объяснение лежит в другой плоскости: он знал, что в случае обмана не сможет укрыться от их мести.

Герасимов докладывал Столыпину каждый день и, понятно, не скрывал от премьера и разговора с Лопухиным. Наверняка они обсуждали возможные последствия эсеровского суда над Азефом. Выпускать ли Лопухина? Что откроется на суде? Кому это выгодно? На эти вопросы надо было отвечать.

По-видимому, они решили не препятствовать Лопухину, ибо результат суда можно было использовать как сильное доказательство бесперспективности террора и мощи государства. (Судьба бывшего агента при этом, конечно, не учитывалась.)

Лопухина не удерживали, только приставили к нему наблюдение, и вместе с внимательными попутчиками-соотечественниками он прибыл в Лондон, где встречался с членами ЦК партии эсеров Савинковым, Черновым, Аргуновым (Вороновичем). Теперь можно было не сомневаться в его предательстве. Он особо и не таился, послав Столыпину письмо, в котором обвинял Герасимова в моральном насилии и просил оградить семью от полиции.

Вскоре в печати появился приговор ЦК «предателю и провокатору» Азефу, и вся Европа с упоением читала в газетах статьи о небывалом коварстве российской полиции.

Но, начав кампанию по разоблачению руководителя боевой организации и члена ЦК Азефа, эсеры быстро поняли, что ведут кампанию против себя. Несколько террористов даже покончили с собой. Можно постараться понять их, этих выломившихся из обычной жизни людей, тешившихся иллюзией своей исключительности. Какими бы убийцами они ни были, в действительности они не могли считать себя таковыми. Теперь их «героизм» оказывался всего-навсего фарсом, разрешенным тайной полицией. Вероятно и другое предположение: самоубийцы могли быть осведомителями менее крупного уровня, чем Азеф, но испугались разоблачения.

Бурцевское расследование нанесло партии эсеров тяжелый удар. Надо было как-то объясняться с русской общественностью.

Между тем Лопухин как ни в чем не бывало вернулся в Россию и не делал никаких попыток оправдаться. С ним тоже надо было что-то делать.

Заметим, что во всей этой истории с обеих сторон, несмотря на необъявленную войну, проявилось много патриархальности. Эсеры судят Азефа, но не пытаются его задержать. Герасимов не уповает на силу, а уговаривает Лопухина не выдавать агента. Лопухин не старается избежать наказания и укрыться. Бурцев публикует свои обличения, не думая о последствиях. Если вспомним поведение самого Столыпина перед полетом на аэроплане капитана Мациевича, то картина получится достаточно полной.

Итак, Лопухин вернулся. Факт измены налицо, и теперь можно производить арест. Через несколько дней Лопухина арестовали: после того как Николай велел начать судебное расследование. Государь император, которому Столыпин вынужден был доложить и про Азефа, и про поездку Лопухина в Лондон, был взбешен.

В феврале 1909 года Лопухина приговорили к четырем годам каторги за разглашение служебной тайны и сотрудничество с эсерами. О похищении дочери он не сказал и в глазах либеральной публики выглядел героем, боровшимся с царскими сатрапами. Сенат смягчил приговор, заменив каторгу пожизненной ссылкой. Через четыре года он после амнистии в честь трехсотлетия династии вернулся в Петербург. Впрочем, драма Лопухина прошла для истории незамеченной, заслоненная шумной кампанией против правительства, развернувшейся в России из-за раскрытия Азефа.

Еще до ареста Лопухина «Юманите» писала: «Очевидно, правительство чувствует себя виноватым в деле Азефа, так как не решается задержать Лопухина. В любой стране государственный чиновник, выдавший вверенную ему служебную тайну, был бы немедленно арестован и соответственно наказан».

В Думе социал-демократы и трудовики сделали запрос, в котором прямо говорилось, что полиция сама организовала террор через своих агентов «в целях усиления реакции и для оправдания исключительных положений».

Октябристы заявили: «Благодаря делу Азефа партия социал-революционеров потерпела страшное поражение, и теперь она хочет выместить свою злобу».

Столыпин 11 февраля выступил в Думе с большой речью, отвечая на запрос. Прежде всего он сказал, что само определение «провокация» в деле Азефа не применимо, его используют революционеры для собственной выгоды.

«Правительство должно совершенно открыто заявить, – подчеркивал Столыпин, – что оно считает провокатором такое лицо, которое само принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в эти преступления третьих лиц… Точно так же трудно допустить провокацию в среде закоренелых революционеров, в среде террористов, которые принимали сами участие в кровавом терроре и вовлекали в эти преступления множество лиц…

Кто же такой Азеф?.. По расследовании всего материала, имеющегося в Министерстве внутренних дел, оказывается, что Азеф в 1892 году живет в Екатеринославе, затем он переезжает за границу, в Карлсруэ, кончает там курс наук со степенью инженера, в 1899 году переселяется в Москву и остается там до 1901 года. После этого он уезжает за границу, где и остается до последнего времени, иногда только наезжая в Россию, о чем я буду говорить дальше.

Отношение его к революции, опять-таки, конечно, по данным департамента полиции, таково: в 1892 году он в Екатеринославе принадлежит к социал-демократической организации, затем, переехав за границу, вступает в ряды только что сформировавшегося союза российских социал-революционеров, затем в Москве он примыкает к московской революционной организации, упрочивает там свои связи и сходится с руководителем этой организации Аргуновым. К 1902 году, опять-таки, конечно, по данным департамента полиции, относится его первое знакомство с Гершуни, Гоцом и Виктором Черновым. Это – люди революционного центра. Первые двое играли главнейшую роль в революции – Гоц в качестве инструктора, а Гершуни – в качестве организатора всех террористических актов.