Сашенька - Саймон Монтефиоре

«Если я умру, вдосталь ли я насладился женщинами? — внезапно подумал Гидеон. — Женщин никогда не бывает много!»

Грудь пронзила невыносимая боль, он стал задыхаться.

— Вот мой кабинет, — сказал молодой человек; его чубчик спадал аккуратной волной на розовый лоб. — Моя фамилия Могильчук, я следователь по особо важным делам Главного управления госбезопасности. Вам плохо? Возьмите!

Он протянул Гидеону таблетки.

— Это нитроглицерин. Видите, я вас ждал.

Гидеон положил под язык две таблетки, боль в груди отпустила. В приемной за печатной машинкой сидела грудастая веснушчатая рыжеволосая бестия в платье с разрезом. Даже здесь он мысленно забрался ей под юбку, чтобы насладиться восхитительным ощущением первого прикосновения к…

На столе стояли цветы. Девушка взяла у Гидеона шляпу.

— Проходите, Гидеон Моисеевич, — пригласил такой молодой и любезный следователь Могильчук.

Когда они устроились в кабинете, веснушчатая секретарша принесла обоим чай и закрыла за собой дверь.

— Спасибо, что пришли, гражданин Цейтлин, — начал Могильчук, доставая блокнот и ручку. — Я буду делать заметки. Кстати, вы смотрели новый фильм Ромма «Ленин в 1918 году»? Поскольку я — почитатель вашего таланта, то мне небезынтересно ваше мнение.

Гидеон чуть не разлил свой чай: неужели эти идиоты напугали его лишь для того, чтобы привезти сюда поболтать о кино? Нет, разумеется, нет. Еще в двадцатых годах в ЧК служили изощренные псевдоинтеллектуалы, способные общаться с истинными интеллигентами.

Этот веснушчатый молодчик — последний в длинной цепочке. «Ленин в 1918 году» — замечательная картина, прекрасно показан Сталин — полная противоположность террористу и убийце Бухарину, — ответил он.

— Вы, конечно же, знакомы с Роммом. А что скажете об «Александре Невском» Эйзенштейна?

— Эйзенштейн — великий художник и мой друг. Фильм учит нас, что товарищ Сталин и большевизм неотделимы от русского народа и его борьбы со своими исконными врагами.

— Очень интересно, — искренне заметил следователь, пощипывая свои рыжеватые усы. — Должен признаться, я сам немного пишу. Возможно, вам приходилось читать сборник рассказов, опубликованных под псевдонимом М. Служба, один из них вскоре инсценируют в Художественном театре.

— Приходилось, — ответил Гидеон, припоминая рецензию в одном толстом журнале на сборник схематичных рассказов некоего Службы. — Я подумал, что они основаны на реальных событиях.

Могильчук широко улыбнулся.

— Вы мне льстите! Благодарю, Гидеон Моисеевич, в ваших устах это комплимент. Я готов принять любую критику. — Он пролистал бумаги, лежавшие перед ним, и, не меняя тона, продолжил: — Тогда позвольте дать вам почитать вот это.

Он подтолкнул к Гидеону пачку бумаг.

— Что это? — Самоуверенность снова покинула Гидеона.

— Всего-навсего признания ваших близких друзей за последние два года.

Гидеон пролистал машинописные экземпляры, отпечатанные на особых бланках НКВД, в углу каждой страницы стояла подпись.

— Вы известный человек, ваше имя часто упоминается в этих признаниях, — почти восхищенно пояснил юнец. — Они все о вас говорят. Смотрите, здесь и здесь!

Гидеон прочел, как его приятель, карикатурист Алексей, признавался в том, что планировал троцкистский заговор против вождя партии, и уверял, что Гидеон вызвался пронести бомбу — какую бомбу?

— на Красную площадь, там он смог бы бросить ее, когда вожди партии покажутся на трибуне Мавзолея.

Сверху была приколота фотография Алексея. Под глазом синяк, он бездумно смотрел в камеру. Куда подевались его очки? И его старинный друг Сергей, главный редактор «Известий», признался в том, что Гидеон рассказал анекдот о товарище Сталине, как тот оставил жирные следы пальцев на книгах в библиотеке Демьяна Бедного. Еще один документ: неужели эта большеглазая старуха на снимке — на самом деле то эфемерное создание Олеся, чей глубокий смех и шикарную грудь он с таким наслаждением вспоминал во время летнего отдыха в Крыму в санатории всего четыре года назад? Неужели она обвинила его в том, что он планировал убить товарища Сталина? Но потом он вспомнил, как сам на собрании Союза писателей назвал Олесю, Сергея и Алексея предателями, змеями, шакалами, шпионами, которых нужно расстрелять вместе с Зиновьевым, Каменевым и Бухариным. А ведь его к этому никто не принуждал!

Где сейчас его друзья? Все погибли?

Гидеон прерывисто дышал от страха, перед глазами замельтешили красные точки.

За стенами уютного светлого кабинета этого елейного нового советского человека с чубчиком было еще бессчетное количество кабинетов, где маленькие тираны вырастали в больших, где амбициозные хвастуны становились профессиональными мучителями. И в самом центре этого кошмара находилась тюрьма, в которой умерли его друзья и, вероятно, умрет и он. Гидеон удивился, сколько в мире зла.

— Это все полнейшая ложь, — заявил он. — Я все отрицаю.

«Чубчик» учтиво улыбнулся.

— Мы встретились здесь не для этого, мы просто хотим поговорить. О вашем родственнике Менделе Бармакиде.

— О Менделе? А что Мендель? Он занимает важный пост.

— Вы хорошо его знаете?

— Он брат моей бывшей невестки. Я знаком с ним с тех пор, как она вышла замуж за моего брата.

— Вам нравится товарищ Мендель?

— Мы никогда не были друзьями. Я считаю, что он идиот! — Гидеон почувствовал предательское облегчение. Представив себя ягненком на склоне горы, он чувствовал, что хлопанье орлиных крыльев миновало его, появилась другая жертва — Мендель.

Последний ему никогда не нравился, он запретил постановку двух его пьес в Малом театре — и все же такой судьбы он не пожелал бы и врагу. С другой стороны, Гидеону было уже далеко за пятьдесят, он никогда не уставал наслаждаться жизнью, вкушать ее дары. Кто любит жизнь больше, чем он? Кто заслуживает жизни больше, чем он? Он возблагодарил Господа: им нужен Мендель, а не он!

— Когда вы последний раз видели товарища Менделя?

— В доме Палицыных, на майские праздники. Вы с ним разговаривали?

— Нет.

— А с кем он беседовал?

— Не помню. Не обращал на него внимания. Я ему не нравлюсь. И никогда не нравился.

Гидеон отметил, что следователь продолжает называть Менделя «товарищ» — значит, они просто ищут на него компромат. Эти палачи всегда пытаются приплести громкие имена к своим выдуманным заговорам.

Именно поэтому старые приятели и донесли на Гидеона: НКВД давало ему понять, что он ходит по тонкому льду. Ладно, он сдался, они поимели его, и это здорово! Сейчас все ходят по тонкому льду. В новой России каждая живая душа принадлежит Сталину и партии.

— Товарищ Мендель фигурирует и во многих признаниях обвиняемых. Он вспоминает о своем революционном прошлом, о работе в подполье? О своей роли в 1905 году? О ссылках? О Баку? О Петрограде? О начале 1917 года? Хвастается своими подвигами?

— Постоянно. Аж противно. — Гидеон, сложив руки на круглом животе, так неожиданно и от души рассмеялся, что молодой следователь не смог удержаться и тоже рассмеялся высоким гнусавым смехом. — Я все его истории уже знаю наизусть. Он не столько хвастается, сколько бубнит и бубнит.

— Хотите еще чаю, гражданин Цейтлин? А печенья? Фруктов? Мы очень ценим такие разговоры по душам. Что же, расскажите мне эти истории.

Молодой человек раскрыл карты. Гидеон осмелел.

— Я с удовольствием расскажу старые истории, но если вам нужен информатор, боюсь, я не подхожу для такой работы…

— Я вас прекрасно понимаю, — мягко ответил Могильчук, собирая бумаги.

Оттуда выпала фотография. Сердце Гидеона защемило. Это был снимок Муши, его любимой дочери, которая прогуливалась с Ровинским, режиссером театра имени Ленинского комсомола. Ровинский исчез в 1937 году.

Следователь быстро подобрал выпавший снимок, и тот исчез у него в папке.

— На снимке была Мушь! — воскликнул Гидеон.

— Со своим любовником Ровинским, — добавил Могильчук. — Вам известно, где сейчас Ровинский?

Гидеон покачал головой. Он ничего не знал о личной жизни Муши — дочь так была похожа на отца.

Он обязан защитить свою дорогую девочку.

Могильчук не стал отвечать на свой вопрос. Он лишь развел руками, как будто просыпал песок сквозь пальцы.

— Вы хотите, чтобы я рассказал все байки Менделя? — уточнил Гидеон. — Это займет всю ночь!

— Государство предоставит в ваше распоряжение целую вечность, если нужно. Вы мечтаете о Маше, о своей кошечке? Она слишком молода для вас и так требовательна! Она доведет вас до сердечного приступа. Нет, для вас безопаснее думать о своей дочери, когда будете рассказывать истории Менделя.

Прошло два дня. Сумерки упали на Патриаршие пруды. В духоте и полумраке вокруг прохладных прудов, держась за руки, прогуливались влюбленные парочки. Гравий хрустел у них под ногами, раздавался смех, кто-то играл на аккордеоне. Два старика, сидя совершенно неподвижно, не сводили глаз с шахматной доски.