МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский

Оставшееся время до вылета я провел, словно сидя на иголках, и окончательно успокоился только тогда, когда самолет оторвался от земли и начал набирать высоту. Впереди меня сидел католический священник в своей черной рубашке с белой вставкой в планке воротничка, сзади раввин в шляпе и с роскошной бородой. Я улыбнулся: понял, что безопасность обратного полета гарантирована небесами. Прощай, Аргентина.

Часть III

На двух стульях

В родном болоте

Хотя минуло всего около недели с тех пор, как я улетел из Москвы, за это время в природе произошли драматические изменения. Москва встретила меня промерзшим асфальтом, камуфляжем мертвых листьев и своим фирменным небесным свинцом, через который не мог пробиться ни один солнечный луч. Местный пейзаж представлял собой такой печальный контраст с весной Аргентины, что на душе у меня стало совсем худо. Я понял, что началось полугодие постылого зимнего господства, полугодие отсутствия солнца и полугодие снежно-грязной слякоти. Невозможно любить зиму по той лишь причине, что зимой холодно, и вообще, зима в городе – это полный трэш. Не стану описывать все минусы этого времени года именно для городского жителя – это и так очевидно. Я ехал из аэропорта домой, а вернее, меня вез водитель такси, который с трудом пробирался сквозь фирменные московские пробки. Таких заторов, как здесь, я не встречал ни в одном другом городе из тех, что я посетил, а посетил я их немало. О чем тут говорить, если открытие транспортной развязки в Москве является событием национального масштаба: о нем говорят в выпусках телевизионных новостей, и мэр Лужков выступает на митингах, собранных в честь этого события, убедительно обещая покончить с пробками в ближайшее время. Согласен с тем, что третье транспортное кольцо – это прекрасная идея, но воплощена она глупо, и иной раз зла не хватает, когда пытаешься пробиться по дороге, на которой по определению не может и не должно быть пробок потому, что это кольцо, на котором нет ни одного светофора. Вся проблема заключается в конструкции съездов с третьего кольца. Они ужасны и не выдерживают вообще никакой критики. Кривые, узкие, порой однорядные отростки, в которые стремится протиснуться колоссальное количество автомобилей, управляемых злыми на тупость проектировщиков гражданами, сводят на нет чистую идею о беспрепятственном проезде по городу в любое время дня и ночи. Вот именно, только ночью и приятно ездить по Москве. В остальное же время не пробьешься.

Был понедельник, около девяти часов вечера, когда, наконец, я позвонил в дверь и вернулся в свой привычный серенький мирок, где царили сплин, алкоголь и Лера. Немедленно по приезде мне была устроена очередная истерика по поводу, который ввиду своего полного абсурда стерся из моей памяти. Лера никогда нигде не работала. Большую часть своей жизни она провела дома, никогда не ходила в магазин, совершенно не ориентировалась в окружающей действительности и любила подольше поспать. Наша дочь росла болезненным ребенком, во многом благодаря тому, что Лера ни разу не гуляла с ней. Ей было «некогда». Она никогда не успевала нигде вовремя, и сейчас, когда страсти улеглись и я могу спокойно оценивать свою бывшую, вернее, почти бывшую, мне кажется, что она просто человек, который родился не в то время и не в том месте. Ей идеально подошел бы образ какой-нибудь уездной помещицы, которая, как и Лера, любила вязать, варить варенья, что-то шить по каким-то безумным выкройкам. Я, особенно после аргентинского драйва, настолько возненавидел Леру, что твердо решил, как только я получу деньги, то мгновенно куплю новую квартиру и уйду к своей Свете.

Появление любовницы закономерно в нескольких случаях. Во-первых – это, безусловно, сексуальное голодание. В моем случае этого не было, сразу заявляю. Хотя всего, чего хотелось бы, а хотелось секса как в хорошем порнофильме, тоже и в помине не было. Но как-то хватало и того, что было. Во-вторых – это нежелание выслушать и понять. А вот этого в семейной жизни было хоть ложкой ешь. То ли это происходило из-за разницы в возрасте, то ли из-за того, что у нас не было общих интересов, не знаю. Да и какие могли быть общие интересы у домохозяйки и менеджера по продажам? О выкройках, что ли, разговаривать? Нет, я себя, разумеется, не оправдываю, а Леру жалею. Я-то явно не подарок. Сперва у меня не было денег, а потом, когда они вроде бы появились, я начал пить и приходил домой в весьма неадекватном состоянии. И вот всю ночь эта несчастная женщина должна была слушать мое пьяное бормотание и вдыхать кошмарный запах перегара. Из-за этого, по ее собственным словам, она все чаще испытывала ко мне чувство самой черной ненависти, какая только могла родиться в ее душе. А я мечтал о любви. Настоящей. И она появилась вроде бы. Никто не ругался, о ненависти и желании не видеть мою проклятую физиономию не верещал. Секс был таким, каким нужно. В общем и целом, понимая, что это всего лишь классический прием о злом и добром следователе, перенесенный в область личных отношений, я все же делал сравнения не в пользу Леры. То есть я, разумеется, понимал, что она по-своему борется за меня, считая меня алкоголиком, но я-то знал, отчего я пью, и знал, что могу бросить. А пил я от тоски и скуки. В Аргентине для меня, если можно так сказать, забрезжил рассвет новой жизни. Я и думать забыл, что где-то в Москве живет именно такая Лера, какой она была на самом деле. Слишком разительным был контраст между несколькими сутками эротического триллера, в котором мне пришлось участвовать в Буэнос-Айресе, и опостылевшей квартиркой. Спасаясь от Лериных воплей и ее оживленной, опасной жестикуляции, больше походившей на бой с тенью, я укрылся в туалете. Здесь, в буквальном смысле с облегчением, я опустился на унитазный трон и, так как разбушевавшаяся супруга все еще бесновалась за дверью, стучала в нее кулаками и орала всяческую далеко не комплиментную непотребщину, заткнул уши жеваной туалетной бумагой. Стало намного легче, я закрыл глаза и громко захохотал оттого, что вспомнил следующее.

Как всем уже известно, не все всегда шло у меня по плану. Во всяком случае, то увольнение в мои планы точно не входило. Как всегда, не произошло ничего удивительного. В который раз я тогда убедился, что жить по большей части надобно днем сегодняшним, ничего вперед не планируя и не загадывая совершенно. Наверное, в такой стране мы живем: она, несчастная, и сама-то плохо понимает, с какой стороны ей сделают вивисекцию завтра. Так что уж тут говорить о рядовом гражданине Вербицком, который всего лишь хотел доработать на очередном месте до Нового года, а затем переметнуться в рай, где дают чины и ордена и где наконец-то его скромным, но честолюбивым задумкам должно было бы осуществиться. Речь шла о теплейшем местечке в нефтяной компании, которое обещал мне один старый знакомый, сам устроившийся туда каким-то непонятным образом, да еще и сразу в начальники, и решивший, что теперь-то он схватил Бога за бороду, все теперь можно, в том числе и набирать собственную команду чертегов, вроде меня. Забегая вперед, скажу, что к чертям собачьим отправили его как раз на следующий день после моего увольнения. Так вот, вместо этого одну индейскую женщину, которую я так и называл за глаза «Женщина-индеец», за ее лицо, словно вырубленное из камня каменотесом-дилетантом, являющуюся моей начальницей, эту начавшую уже клониться к своей тридцать пятой весне бездетную скво вызвал обитатель Поднебесной. Небожитель с горячим сердцем и холодной головой (вот только как-то я сомневаюсь насчет чистых рук), короче, один мужчина спортивного телосложения с никогда не стареющим лицом двадцатилетнего романтика-лейтенанта. Моя судьба была решена очень быстро. Росчерк звезды на ночном небе, и я оглушен одним весьма неприятным словечком «увольнение». Честно скажу – ждал его целый месяц, каждое утро ехал на работу с таким чувством, с которым, наверное, предки собирали каждый вечер лагерную свою скорбную котомочку, гадая, когда прилетит за ними «черный ворон». Так что был, в принципе, готов к увольнению, но все же, ибо так принято, записался к большому начальнику на прием, на котором он, доброжелательно прищурившись, сказал мне буквально следующее:

– Ты, Вербицкий, еврей?

– Нет, я не еврей. А что? У вас предвзятое отношение к евреям?

– Да еврей ты. Вот и ступай обратно к евреям.

Не знаю как кому, а на меня антисемитские выпады отдельных несознательных личностей давно уже перестали действовать, я только усмехнулся, кивнул, пожал крепкую депутатскую руку и вышел вон. Жизнь по заводскому гудку закончилась, и начались горькие русские безобразия, а именно – беспробудное пьянство. Холодильник за моей спиной был наполнен до отказа и содержал семьдесят две поллитровых банки пива «Stella Artua» черниговского разлива. Их-то я и начал опустошать одну за другой, в перерывах между наполнением стакана передавая дела новой, с подходящим, по мнению акционера, происхождением сотруднице. Так начался самый грандиозный в моей жизни запой, закончившийся на кухне Сережи Минаева, где я в бессознательном состоянии плакал крокодиловыми слезами, а затем полностью отключился и обнаружил себя лишь под утро и тоже на полу, только на сей раз собственной кухни. Подобная телепортация до сих пор представляется мне нереальной, хотя стервец Минаев утверждает, что притащил меня на собственном горбу с «Бабушкинской» в Сокольники. Попытки опохмела не возымели должного действия – вконец истерзанный алкоголем организм выворачивало после каждого глотка любого спиртного. Выход нашелся в виде человека со шприцем в белом халате, который уколол меня в руку длинной стальной иголкой, пожелал удачи, что-то написал на бумажке, которую до сих пор зачем-то прячет от меня Лера, и ушел, унеся с собой львиную долю моего похмельного эгоцентризма. Далее потянулись дни Великой Депрессии, которая проходила по мере того, как молекулярные соединения этанола неохотно покидали мое уставшее тело. То, что вы прочитаете сейчас, случилось после того, как последняя молекула тела Зеленого Змия увидела под собой, в открытый бомболюк, именуемый задницей, ослепительную белизну унитаза. И с пронзительным воплем была унесена в космический банк информации, как называют городскую канализацию некоторые неокрепшие эзотерики, вроде покойного ныне Юрия Лонго, пожелать которому Царствия Небесного как-то не поворачивается язык.