«Подводный волк» Гитлера. Вода тверже стали - Вильгельм Шульц

19 мая 1943 года в боевом столкновении с британским фрегатом «Джед» и сторожевиком «Сеннен» была потоплена U-954. Никто не спасся. На ней служил вахтенным офицером Клаус Дёниц — старший сын гросс-адмирала.

Из облаков вывалилась пара «Харрикейнов» — они несколько раз прошли низко над баркасом, идентифицируя цель. «Томми» уже сообщили всем, кому могли. И за ними наверняка погоня. Ройтер находился на мостике, когда по палубе, взметая щепу и снопы искр, прошла первая очередь. Вторая раскрошила остекление надстроек. Деген ринулся к орудию, но прежде, чем он успел сделать хотя бы один выстрел, — его прошило несколько пуль, и он сполз по турели и замер в неестественной позе. Вслед за ним то же случилось с Баршем. Он попытался перехватить пулемет, но был сражен на месте. Нет, в это нельзя было поверить. Деген и Барш — такие солнечные жизнелюбивые ребята. Барш — автор «колбасы». Деген — автор… да чего только не автор! Нет, конечно же Деген не убит, а только ранен, тяжело, но ранен. Матросам удалось заставить зенитку отвечать, но было уже поздно. Очередь чиркнула по крылу «Харрикейна», возможно, заставила его терять топливо, но с самолета уже летела бомба. Мостик обдало фонтаном ледяной воды. Баркас подпрыгнул и стал проседать на корму…

— Передавать SOS? — спросил Функ.

— Никакого SOSa!!! — заорал Ройтер. — Я вам дам SOS!

— Но, господин оберлейтенант! Мы же тонем…

— Даже если мы тонем!!! Никакого SOSa — только кодированные координаты нашим береговым службам! Да, повреждены, да, есть раненые, но мы пока еще боевая единица рейха, и будем ею до тех пор, пока жив хотя бы один член команды!

Матросы уже отвязывали шлюпку. Рядом раздувался спасательный плот. «Харрикейны» прошли еще раз над тонущим баркасом.

— Унтерхорст!

— Да, командир!

— Сколько до берега?

— Около ста миль, герр оберлейтенант!

— Бл…во какое! Приказываю покинуть корабль! Зенитчики, пока есть возможность — отстреливайтесь. Покинете корабль вместе со мной.

Судно приняло уже изрядный дифферент на корму и медленно погружалось в воду. Ройтер видел, как в шлюпку кинули трупы… да, да, да, трупы Дегена и Барша. «Зачем они это делают?» — мелькнуло у него. Но он и сам еще не мог никак смириться с тем, что они не ранены, «томми» прошли еще раз. Снова дым, летящие во все стороны щепки и искры, битое стекло и чья-то кровь, разбрызганная по мостику. Плот уже спихнули в воду, и он начал отплывать от судна.

Труманн, стоя рядом с ним, пытался попасть в «Харрикейны» из МР-40. «Главное, не перевернуться…» — подумал Ройтер и понял, что и сам он ранен. В кино, проплывающем перед его глазами, вдруг отключили звук. Картинка почему-то стала красной и поплыла. Тьма. Липкая, холодная тьма накрыла его. Потом он услышал какие-то звуки. Это были крики чаек. «Открыть глаза! — приказал себе Ройтер — над ним раскинулось необъятное небо. И солнце в зените. — Ага, значит, прошло часов шесть, — подумал он, что-то мешало ему двигаться, но две вещи были при нем — судовые документы и пистолет. — Значит, я еще не в плену». Ройтер повернул голову вправо. Взгляд уперся в комбез штабсобербоцмана. Труманн сидел на веслах. Чуть подальше, скрючившись на банке, полусидел Карлевитц. Он, видимо, был серьезно ранен. Кровь, выступающая из-под фуражки, запеклась на лице, застыла на подбородке. Лейтенанта знобило. Он пытался укутаться в кожаную штормовую накидку, но тщетно. Колотило его прилично.

— Все хорошо! — сказал он командиру, когда увидел, что тот открыл глаза. — Функ передал наши координаты в Шербург. Нам выслали сопровождение. Шнельботы уже, наверное, вышли.

Ройтер еще раз взглянул в небо. Над ними кружило белое облако — стая жирных чаек. Эти падальщицы очень хорошо знали, где им может обломиться. Запах крови и ослабевшие тела привлекали их целыми стаями «Суки! Х…й дождетесь!» — прошептал Ройтер и выстрелил несколько раз по чайкам, одна из которых уже совершала пилотажные фигуры в расчете поживиться его глазами. На шлюпку дождем посыпались белые перья, но стая отпрянула лишь на мгновение. Перья, белые перья… изумрудно зеленая вода… белые клочья пены…

Глава 32

МАРТА

Dem Teufel meine Seele,

Dem Henker sei der Leib!

Doch ich allein erwähle

Fur mich das schöne Weib[119]

Второе пробуждение было много приятнее первого. Прямо перед его носом колыхалась грудь. Обыкновенная женская грудь. Пожалуй, нет, не обыкновенная. Это была сиська так сиська! Казалось, сейчас серая плиссированная хлопчато-бумажная ткань прорвется под ее тяжестью. Она натягивалась, как парус, принимающий крепкий ветер — все 8 баллов по шкале Бофорта, и каким-то чудом не рвалась. Под тканью четко прорисовывались соски. И если постараться, можно было ухватить его губами. Обоняние идентифицировало сладкий запах женского пота вперемешку с дешевыми духами. «Я как минимум жив… Извини, Шепке, я тебя все время обламываю, в другой раз, тут ТАКОЕ показывают…» Он находился в светлой белоснежной палате военного госпиталя. А медсестра, видимо, записывала какие-то данные в табличку в его изголовье, потому-то грудь ее оказалась так близко.

Сквозь полузабытье, как бы издалека, слышался звук немецкой речи. Сухенький доктор в круглых очках о чем-то оживленно беседовал с горой бинтов. Гора бинтов явно скупилась на согласные, зато гласные растягивала по максимуму, как могут только жители Саксонии.

«Слава богу, я у своих!.. — мелькнуло в мозгу Ройтера. — Так что и ты, Кречмер, извини…»

— Как вы себя чувствуете, господин оберлейтенант? — прощебетала обладательница бойтнеровского бюста.[120] Да… такая сестричка вытащит с того света кого хочешь…

— Спасибо, сударыня, если вы еще соблаговолите сделать какие-то записи в табличке, я буду себя чувствовать каждый раз лучше, чем до этого.

Сестричка мило улыбнулась. В ней все было как-то слишком… И губы, пухлые темные, почти черные, и черные, чернее черного волосы, огромные голубые глаза… Рот, казалось, никогда не закрывался до конца, как будто губы мешали ему. Эти губы готовы были в любой момент позвать, раздразнить, увлечь в безумный водоворот. А тело!.. Это было не просто тело женщины — это было море, в котором можно было купаться и тонуть. И огонь в глазах! Не просто огонь страстей, что-то большее. Как будто она прошла все, что только можно вообразить, и за гранью добра и зла нашла мир и спокойствие. Шутку Ройтера она восприняла как должное.

— По-моему, вы путаете причину со следствием, господин оберлейтенант… Я обязательно отмечу в табличке все изменения, как положено, завтра, если, конечно, вы постараетесь и будет что отмечать, а пока отдыхайте. Вы потеряли много крови. — Она провела рукой по его щеке. И собралась было уходить. Ройтер почувствовал, как у него перехватывает дыхание.

— Постойте, — ухватил ее Ройтер за руку. — Вы знаете, сударыня, что вы восхитительны, — он поцеловал руку медсестры.

Она не сопротивлялась.

— Да, — усмехнулась она. — Мне иногда что-то подобное говорят… Особенно когда приходят в сознание после контузии…

— Наверное, контузия с ними случается после того, как они вас видят, — парировал Ройтер. — Признаться, я никогда еще не думал, что жить может быть так интересно…

— Отдыхайте, — она заботливо поправила одеяло. Просто так и так естественно, как будто забота о нем была ее единственным занятием как минимум с рождения.

— Командир, — позвал его знакомый, рубящий согласные голос. Рядом на кровати, похожий на египетскую мумию от бинтов, лежал Карлевитц. — Что скажете, хороша бригантина?

Он кивнул в сторону удалившейся сестрички.

— Да это не бригантина, а целый барк, если не линкор! — восхищенно прошептал Ройтер.

— Ну а топить линкоры ведь вам не привыкать! — В палате раздался шум одобрительного оживления. «Да, уж кто-кто, а командир засадит торпеду — ха-ха-ха… ниже ватерлинии…»

— Где вы видели, уроды, чтобы торпеды летали ВЫШЕ ватерлинии!!! — ребята веселились — это было хорошо.

— Ну, командир, раз в год, говорят, и палка стреляет! — подмигнул Карлевитц.

— Выше ватерлинии это по части старпома — ха-ха-ха!! — разносилось по палате. И панцирные сетки скрипели в такт дружному гоготу.

Ройтер потерял лодку, но спас большую часть экипажа. Один офицер, один боцман и трое матросов уже никогда не вернутся из своего бесконечного патруля. Все. Alles! Но остальные! Остальные-то здесь валяются и ржут.

— Деген жив, — вдруг прервал гогот Карлевитц. — Он в коме. Видимо, у него поврежден позвоночник. Но он жив. Вчера его увезли в Берлин в «Шарите».[121] Я как задницей чувствовал, что он не умер, не зря его двое суток полоскали в лодке…

— Эскулап…

— Карлевич, а о чем это вы с доктором утром перешептывались?