Легенды Дерини - Кэтрин Куртц

— Дамы в Бремагне привыкли к галантности, — насмешливым тоном проронила она. — А мавританские конники быстры и смертоносны. Что же вы так скверно держитесь на ногах? Они будут плохого мнения о вас, милорд. Поднимайтесь. — Она вновь протянула ему руку. — Ты можешь встать и заняться со мной любовью.

Кристиан нежно потянул ее к себе, и она опустилась рядом на траву.

— Я не стану тебя потом ненавидеть, нет.

Он запустил руку в ее волосы, и Карисса прижалась к нему. Их губы сомкнулись. Чуть погодя, по-прежнему опираясь на него, она начала с улыбкой стягивать перчатки, провела рукой по его щеке, и он накрыл ее ладонь своей.

— Кариад, — прошептал он. — Кариад, сердце моего сердца. — Он обнял ее за талию и засмеялся, любуясь.

— Только ты не смейся, — предупредил он. — Все, что хочешь, только не смейся надо мной.

Она запрокинула голову и закрыла глаза под его прикосновением. Затем стряхнула с себя куртку и ногой потерлась о его бедро. Заскрипела промасленная кожа штанов. Под темно-серой туникой у нее ничего не было, соски напряглись под тонким бархатом. Карисса нагнулась, чтобы распустить завязки на горле его рубахи.

— О, нет, — промолвила она. — Мне незачем смеяться. И я не стану ненавидеть тебя. Между нами все должно быть иначе.

Когда это наконец случилось, то он вскрикнул первым, а она лишь вздохнула, притягивая его к себе. Позже, когда она была сверху, то выгнулась дугой, вцепляясь ему в волосы.

— Ах, черт! Черт… — Глаза ее распахнулись и, утомленные, воззрились на него. С улыбкой она стряхнула волосы со лба, а затем провела пальцем по его бровям.

— Черт бы тебя побрал, — улыбнулась она, — Кристиан.

Они лежали на земле, завернувшись в его походный плащ. Ее тело было бледным и стройным, с маленькой грудью и узкими бедрами. Он провел ладонью по бедру Кариссы, и она содрогнулась под неярким августовским солнцем.

— Anwylddyn, — проронила она, касаясь его груди губами из-под бледной завесы волос. — Я так люблю тебя, arglwydd curyll… — И прижалась к нему, а он закрыл глаза, шепча ее имя.

Вечером они ужинали в Гнезде Ястреба, не переставая пересмеиваться через стол, — Фалькенберг, как всегда в черном, а Карисса в узком платье темно-янтарного шелка, облегавшем ее, как вторая кожа.

— За тебя… — провозгласил он, поднимая свой бокал и любуясь серебристым ореолом, окружавшим ее.

Вечером она покинула парадный зал, рука об руку с Кристианом, и поднялась в его спальню. Ее придворные дамы остались сидеть с оскорбленно-недовольным видом; свитские Фалькенберга обратили внимание на то, каким странно печальным было лицо их молодого господина. Лишь у кузена Кристиана, Майкла Гордона, хватило присутствия духа провозгласить тост в их честь, и его веселый смех провожал влюбленных, пока они поднимались по лестнице.

Помнится, именно в то лето он и обрел голос. Все его стихи были посвящены Кариссе, и он открыл в ней музу, чьи свойства лежали вне рифмованной соразмерности церемонных поэтов и арфистов Толана и Белдора и их творений, запечатленных в тонких позолоченных томах библиотеки Кэйр Керилла. Ее суть невозможно было уложить в привычные комплименты; она нуждалась в более четком и одновременно более гибком обрамлении, в голосе, полном мягкой сумрачной иронии. Он испытал и наречие он-огур, и древний язык Дерини, и мавританский, прежде чем отыскал суровые ритмы, в которых мог воплотить ее образ.

Ветер в твоих волосах. Мои губы и пальцыДвижутся дальше, и дальше, и дальшеЖиви вечно, Карисса, ты юна и прекрасна!Изгнавшая зиму, — сколь малым я отдарил тебя:Лишь вкусом слез на губах, прижатых к моим.Оставайся же юной, Карисса:Пусть не для меня, — но по-прежнему юной.

Они были вместе — в Кэйр Керилле, и в Толане, и в Белдоре. Он писал для нее на полудюжине языков, и вечерами она лежала с ним рядом, и пока он любовался рыжими отблесками закатных лучей на ее теле, читала угловатую вязь он-огура или витые письмена языка мавров.

Зиму он провел в Арьеноле, в свите Лайонела, то и дело выезжая с дозором на границу степей, или просиживал в библиотеке Кэйр Керилла, читая варнаритские и гавриилитские манускрипты, которые сумели уберечь во времена великих гонений первые владетели Кэйр Керилла.

Защиты повсюду, — и лишь Карисса могла воспользоваться Переносящим Порталом в Гнезде Ястреба. Она следовала за ним по пятам, с северного побережья в Арьенол, и оттуда — в дикие степи; возникала в его покоях, подобно призраку, окутанному россыпью голубых огней, и скакала бок о бок в дозоре, — и нагота под легкими кожаными доспехами была их тайной и наслаждением.

Лайонел Арьенольский, — к великой досаде Мораг, — был от нее без ума и заявлял Кристиану, что венчаться они непременно должны будут в его базилике. (Позже, много позже один лишь Лайонел явится в Кэйр Керилл, чтобы отстоять рядом с Кристианом Ричардом Фалькенбергом заупокойную мессу по Кариссе Фестил Толанской…)

С р'кассанской границы он прислал ей насмешливое любовное послание:

Это солнечный свет, — так взгляни же:Небо в полдень, добела раскаленное.Синева черепица нашей виллы над морем.Испарина на стекле твоего бокала.Летний ветер на коже.Перехватывает дыханье.Пальцы чертят спиралиМеж бедер, твоих, убыстряя движенье.Это солнечный свет, — так взгляни же:Этот свет я добавлю тебе в вино…А к любви добавлю свои стихи,Мою книгу, что открыта в твоих руках.Это солнечный свет, — так взгляни же:Я исполнен пустых мечтаний.

Кариад, — называла она его. Кариад, сердце моего сердца. А он мечтал о том дне, когда вольный отряд Фалькенберга устремится на юго-восток, сперва в Арьенол, и затем — в Бремагну.

Кариад. Марлук обучил ее всем искусствам Дерини, и сейчас ее магия достигла зрелости. Он привык к иным ритуалам, более утонченным и не опиравшимся на столь любимые ею рифмованные заклинания. Листая записи Марлука и сравнивая их с собственными представлениями, основывающимися на собранном по крупицам знании, он заранее печалился о Кариссе, ибо в слове колдунья таились свои ловушки.

В Толане, они лежали в ее роскошной постели. Апрель, вскоре после ее восемнадцатилетия, — и проливной дождь над северной равниной. Полночи она пролежала безмолвно, прижимаясь к нему всем телом.

Она сильно изменилась к тому времени, стала задумчивой, но в то же время рассеянной и отстраненной, даже в порывах страсти. Он не мог придумать ничего лучше, как ночами утешать ее в своих объятиях, а днем отправляться прочь из Толана и до изнеможения скакать наперегонки по равнине. После полуночи она вдруг расплакалась, села в постели, опираясь о резную спинку кровати, и из-под сомкнутых век потекли слезы.