Сочинения 1819 - Андре Шенье

Я даже полагаю несомненным, что большинство уже вернулось бы, если бы осмелилось, и истратило бы у нас свое состояние, чей недостаток мы ощущаем. Многие из тех, кто ненавидел старый режим, жили при старом режиме; почему же все те, кто не любит нового, предпочли бы отправиться в добровольное изгнание, нежели жить при этом режиме, если бы, конечно, они считали власть надежной? Но друзья извещают их о том сопряженном с риском приеме, который их ожидает; они сообщают им о нежданных визитах и допросах, обо всех этих сыскных мерах, что больше стесняют невинного, нежели страшат виновного. Курьеры останавливаются на границе, осыпаются угрозами и отправляются назад; письма вскрываются; тайны политических кабинетов и еще более священные тайны семейственные и личные нарушаются, разглашаются, выставляются на осмеяние — и кем? членами магистратов, служащими муниципалитетов, теми, кого свободный и сознательный выбор провозгласил самыми мудрыми в их кантонах. Она узнают также, что отдельные группы народа то предлагают заставить их вернуться в такой-то срок, а в противном случае конфисковать их имущество, хотя декретом Национального собрания любые конфискации запрещены, то придумывают иные средства, все в том же роде. Очень ли это похоже на ободрение? может ли это представить им их родину в радостном и привлекательном виде? Измените методы или перестаньте обвинять их в отсутствии.

К тому же не будем забывать, что есть многие, кто, ни разу не заслужив никакого порицания, не сделав никакого зла, были вынуждены бежать после того, как их жилище было захвачено, семья подверглась оскорблениям, после того как они и их близкие с трудом избежали гибели. Что касается этих, то если уязвленное сердце заставило их навсегда покинуть Францию, если они не могут простить ей обиду, то кто осмелился бы вменить им именно это в преступление? Стыдно сказать, но нам следует не столько упрекать их, сколько возмещать нанесенный им ущерб: это они должны нас простить.

Есть и другие, некогда всемогущие хозяева Франции, лишенные талантов и достоинств, которые никогда уже не будут никем, потому что они никогда и не должны были никем быть, которые больше ничего не имеют, потому что они жили хищениями и злоупотреблениями, и расточительная роскошь поглощала все огромное количество награбленного ими. Что до этих, то трудно поверить, что они когда-нибудь станут хорошими французами. Но за исключением этого небольшого числа людей все остальные вернутся, как только увидят дверь открытой. Преследование не порождает прозелитов, оно порождает только мучеников. Пусть перестанут запугивать изгнанников, и они перестанут быть опасными.

Но, допустим, они все же опасны и настолько, как нас в этом уверяют; допустим, нам угрожают тысячи внешних и внутренних врагов: разве мы думали, что свободу можно получить без помех? Я вижу в истории всех свободных народов, что их новорожденная свобода атаковалась тысячью различных способов; но я не вижу, что исходы почти всех этих сражений должны заставлять нас так уж падать духом. Наше внезапное смятение при самых нелепых известиях, наш своего рода панический страх, разве это хороший способ удалить наших врагов, одолеть их, да и просто распознать? Население Франции огромно; у нее есть оружие, у нее есть все: только при наличии единства, хладнокровия и мудрости можно действенно и эффективно использовать всю эту силу; только при наличии бесстрашного согласия, когда есть только одна партия — партия общего блага, можно достичь способности все видеть, все упреждать или все исправлять, всему давать отпор. Вот почему нынешнее разъединение, разделение на партии неосторожно и опасно; а мир и единодушие столь же соответствуют нашим интересам, сколь и подобают национальному достоинству.

Поистине достойно свободы и великого, только что завоевавшего ее народа, если он достаточно высоко ценит свою победу, чтобы отразить бедствия, которые она могла навлечь на него. Он должен был ожидать их; и если спокойный и объединенный, словно это уже один человек, он ждет этих атак с мужественной и достойной выдержкой, исполненный спокойной гордости, основанной на сознании того, что он свободен и не может больше перестать быть свободным, тогда всем придется не один раз подумать, прежде чем напасть на него, и великий народ, идущий в битву с твердой уверенностью, что он может погибнуть, но не может быть рабом, очень редко оказывается побежденным.

Как только нам ясно доказано, что, коль скоро у нас есть внешние враги или враги, скрывающиеся среди нас, и мы только в спокойствии и согласии можем обрести верные средства распознать их, устранить и победить, так сразу становится очевидным, что наш первейший интерес состоит в том, чтобы отыскать и искоренить, как врагов, все причины, мешающие установлению среди нас спокойствия и согласия и здорового общественного мнения, без коего напрасны любые целительные меры. Присмотревшись же к тому, с чем связана наша столь возросшая склонность к подозрительности, беспорядкам, мятежам, — при том, что различие интересов, накал противоречивых мнений, недостаточный навык к свободе — вполне естественная их причина, — мы не сможем не признать, что все эти явления поразительным образом усиливаются, питаются, поддерживаются целой толпой ораторов, и писателей, которые словно объединились в одну партию. Все, что в этой революции есть хорошего или плохого, все обязано тем или иным писаниям. В них же, мы, вероятно, найдем и источник грозящих нам зол. Рассмотрев же, каков может быть интерес авторов пагубных советов, мы увидим, что большинство этих авторов — личности слишком темные, начисто лишенные способностей, чтобы стать во главе партии. Отсюда мы делаем заключение, что их двигатель — деньги или глупая убежденность; ибо не следует думать, что все, кто в политических революциях защищает скверное дело и отстаивает ложные мнения, все без исключения являются людьми дурными и злонамеренными. Поскольку большинство людей наделено сильными страстями и слабой способностью суждения, постольку в наше беспокойное время, когда все эти страсти пробудились, они, эти люди, все хотят действовать и совершенно не ведают, что надо делать, а потому вскоре оказываются преданы на волю ловких негодяев: дело человека мудрого — следить за ними, замечать, куда они клонят, наблюдать за их поступками и словами, наконец, быть может, распознать, какие интересы ими движут и объявить их врагами общества, если они действительно проповедуют взгляды, способные замутить, поколебать, развратить общественное мнение.

Что такое здоровое общественное мнение в свободной стране? Разве это не своего рода всеобщий разум, некая практическая мудрость, как бы вошедшая в привычку, почти равномерно распределенная среди всех граждан, всегда находящаяся в согласии и на одном уровне со всеми общественными