Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин

«11.08.88. Туман, ветер, морось, часто не видно берега. На казанке завозят якорь, а затем подтягиваются к нему, работая брашпилем. Отчетливые толчки, скрежет, порой какие–то неожиданные броски. Без ощутимого результата… С палубы видно дно, легко различается его поверхность: скала с присыпкой из гальки и валунов, якорю уцепиться не за что. Желтые пропиленовые концы, плавающие на воде, поначалу воспринимаются необычно, тем более подобное вижу впервые.

12.08.88. Продолжаем заводить якорь, и уже успех: развернули корпус на 120°, корма явно на плаву. Погода тоже за нас, разъяснило, с берега отжимной ветер. По горизонту порой ледяные поля. Наконец–то около 22 часов стащили с камней и нос Приятно ощущать, как покачивается палуба под ногами… Судно готовят к переходу, пора, засиделись в полном смысле этого слова. Подобное, и так наглядно, впервые в моей морской практике».

В начале следующих суток мы наконец расстались с негостеприимным мысом Желания и где–то за Оранскими островами оказались в плотном тумане. Вдобавок стал встречаться битый лед вперемешку с айсбергами, так что судно стало то и дело менять курс, чтобы избежать ненужных встреч, полагаясь только на локатор. Похоже, из залива Иностранцева происходит очередное извержение айсбергов. Нечто подобное я уже видел на аэросъемке и снимках из космоса, когда прибрежное течение растаскивает их в прибрежной полосе наподобие гигантского факела. При отсутствии видимости все происходящее воспринимается словно в глубокой тайне и вместе с тем в высшей степени настолько реально, что требует особого непрерывного внимания. Почти по Киплингу: «малым вперед, как вел их лот, солнце в тумане все дни»… И времена, и техника другие, а ситуации остаются, и надо суметь найти выход из них.

Едва ли даже такой бывалый моряк, как Баренц, решился бы в такой ситуации продолжать плавание. Эта мысль возникла не случайно: где–то в этих местах он умер при возвращении со своей зимовки в Ледяной Гавани, проделав лишь первую сотню миль предстоящего пути. У меня нет сомнений в достоинствах капитана Якоба Гемскерка, но Баренца в экипаже еще и любили, а дождаться подобного среди забубенных головушек, какими были моряки XVI века, могла только незаурядная личность. Совсем не случайно его имя было особо выделено в тексте послания, оставленного на месте зимовки, помимо эпитетов в книге Де Фера типа «мудрый и опытный штурман» или суждения историка полярных исследований Ф. Гельвальда о том, что «Баренц был душой всего предприятия и фактическое руководство находилось в его в его руках». Мне жаль, что с карт исчезло название былого Мурманского моря, но, к счастью, оно досталось достойному человеку. В контексте исторических событий, похоже, голландцам повезло, всего в этом плавании и последующей зимовке они потеряли только пять человек из семнадцати. Возможно потому, что использовали пиво на хвойном сусле, обогащенное витамином С, предохраняющим от цинги. В любом случае Баренц оказался таким руководителем, что его руководство продолжало действовать после его смерти и в конечном итоге спасло большинство людей, доверившихся ему.

К лагерю на мысе Сахарова мы вернулись в первой половине дня 13 августа и, наученные горьким опытом, стали подальше от берега. Тут же бросаюсь к локатору, чтобы «привязать» фронты ледников Вёлькена и Мака. Судно слегка «водит» на якоре, но это уже мелочи после всех испытанных рабочих ситуаций. Тут же, в рубке, переношу полученные результаты на карту. Вывод: именно так и следует работать впредь при малейшей возможности, тем более что ради моих наблюдений постановка на якорь в большинстве случаев непозволительная роскошь. В лагере на берегу, к счастью, все в порядке, не считая того, что Ильин в связи с нашим исчезновением побывал в предынфарктном состоянии, особенно по своей привычке переживать все неприятности про себя, не вынося их на люди.

Растаял в серой дымке силуэт нашего логгера, мы собираемся в большой палатке, нашей походной кают–компании на рабочее совещание в попытке наверстать обозначившийся простой, поскольку деньки, отведенные по плану на наши мероприятия, уплывают со страшной силой и мы лишь работаем им вдогон. 15 августа выступаем вчетвером, чтобы организовать за ледником Вёлькена выносной лагерь, из которого собираемся приступить к съемочным маршрутам. Уходим под бравурную музыку непогоды: свист ветра в оттяжках, хлопанье брезента и шум наката, который не мог заглушить мелодичный перезвон ледяных обломков в полосе прибоя, пока мы шли вдоль берега. В лагере осталась Римма Федоровна продолжать свою охоту за граптолитами со своим верным оруженосцем Градусовым, призванным защищать ее от посягательств здешней вполне современной фауны, вроде той, с которой мы уже сталкивались в маршрутах с Поляковым.

Благополучно пересекли ледник Вёлькена и обосновались в местечке, для которого не нашли приличного определения: безобразные развалы мертвого льда, тут же за ними трещины, за палаткой скальные обрывы теряются в низких облаках, откуда временами раздается хохот топорков или морских попугаев. Видимо, где–то над нами находится птичий базар. Неслучайно поблизости на талом снегу валяются обломки яичной скорлупы, трупики птенцов и даже маленькая сайка (полярная тресочка), вытаявшая из–под снега. Кстати, снега на леднике значительно меньше, чем десять дней назад. Тем не менее, несмотря на описанное разнообразие, окружающая действительность сурова до предела. Даже ровного места под палатку нет, пришлось создавать его из относительно ровных каменных плиток. Попробуйте–ка еще отыскать их в скоплениях острых глыб морены, обильно сдобренных липкой грязью! Пока устраиваешься в спальном мешке, плоские камни под тобой с характерным постукиваньем шевелятся, приспосабливаясь к очертаниям тела Весьма достойное ложе для полярного как гляциолога, так и геолога!

Женя Платонов устроил побудку ровно в семь тридцать, хотя из–за тумана мы начали маршрут только в десять. Работаем двумя двойками, я с Платоновым и Ильин с Поляковым. Суть задания: выйти по леднику к заранее выбранным нунатакам, определить характер слагающих структур и их возраст, не считая определения самих слагающих пород. По возвращении предстоит состыковка полученных результатов обеих групп, чем займутся Ильин с Платоновым. Породы практически лишены органических остатков, и названия свит, воспринимаемые на слух, я ранее не встречал в литературе, поскольку парни оказались первопроходцами в своем деле. Дилетантов до сих пор волнует, кто первым вышел на те или иные белые пятна, поскольку они не подозревают, что главным направлением в науке давно стал природный процесс Тем не менее и я попытался представить, где мы оказались: где–то севернее в десятке километров маршрутов геолога Пустовалова и топографа Кураева в 1933 году, впервые составивших геологическую карту этих мест. Еще в двадцати километрах южнее чуть раньше пронесся на аэросанях МЛ1 Ермолаев, не обнаруживший на ледниковом покрове фирна и тем озадачивший мировую науку.

Платонов начал свою работу с мелких нунатаков, расположенных западнее, а затем мы перешли к ближайшим склонам нунатака с отметкой 734, чтобы сомкнуть свои съемки со съемками Ильина и Полякова. По леднику передвигаемся только связавшись — модель общества, которое в стремлении выжить готово поступиться свободой индивидуумов. В нашем положении это оправдано, поскольку снег и фирн скрывали большую часть трещин. Обошлось без провалов. Наш маршрут на карте походил на замкнутый треугольник, что позволило проконтролировать результаты барометрического нивелирования, причем необычные: повсеместно равномерное снижение ледниковой поверхности метров на сто. Первый настоящий рабочий маршрут по леднику, которым я удовлетворен.

На следующий день, 17 августа, Платонов и я вышли на работу в верховьях ледника Мака, а наши товарищи из лагеря вдоль скальных обрывов направились к морю. Вышли пораньше, чтобы использовать плотный наст, который становился непрочным после полудня. Погода стояла превосходная, сплошное море солнечного света, и на пути к ближайшему нунатаку мы не встретили ни одной трещины. Такое начало настроило нас на лирический лад, а плотный обеденный пере–кус (во все маршруты мы брали с собой примус «Шмель») способствовал безмятежному настроению. А зря…

Обработав дальние нунатаки, мы тронулись по залитому солнцем правому борту по направлению к морю. Плоский горный массив (тот, что на старых картах назывался горой Мака), за которым размещался лагерь, был обращен к нам своими обрывами, совершенно лишенными солнечного освещения, что по контрасту производило мрачное впечатление. Окрестный ландшафт словно запугивал, но мы решили продолжать работу. Даже когда за поворотом обозначилась зона рваного льда, мы думали, что легко обойдем ее выше по склону. Мы так и поступили, но несколько дальше нарвались на крутые участки мертвого льда, покрытого липкой грязью. Это уже было по–настоящему опасно, и поэтому, выбрав слабину у страховочной веревки, мы осторожно продолжили движение вперед. Уклоны под нашими подошвами становились все круче и круче, впереди обозначился кусок непросматриваемого пространства, где могло случиться все, что угодно. Малейшая ошибка на этом неприятном участке могла обойтись слишком дорого, и мы решили, вернувшись немного назад, поискать обходной путь. Он проходил по сплошному ледяному крошеву, причем приходилось выбирать снежные мосты, предварительно просмотрев их со стороны. В наиболее подозрительных местах не стеснялись ложиться на живот и ползти по–пластунски. Иногда, загнав ледоруб в фирн, подтягивались к нему на руках. Это была нервная работа, причем основные силы тратились на страховку и меры безопасности. Весьма безотрадное местечко… Когда мы частично прошли, а частично проползли участки проклятого ледяного крошева, то увидали место, от которого повернули назад. Под ним шел невысокий обрыв, уводивший в трещину шириной в несколько метров. Сил порадоваться собственной предусмотрительности уже не оставалось…