Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

Кямаль оглянулся, шепнул в ухо Саид-беку место вызова.

— Не может быть! — восхитился и позавидовал Шамилев.

— Сейчас, когда пальцы пяти разведок кавказскую нефть щупают, все может быть, — расплылось печеное яблоко. — Почему вызывали, знаешь?

Дальше повел речь горячим свистящим шепотом:

— Сидел у меня лет десять агент один под Грозным — Колючка. Тихо сидел, начальником отдела милиции в районе был, бандитов, как полагается, ловил. У нас под маленьким калибром числился. А потом — хоп! В штаб Исраилова мой Колючка влез.

— Ис… раилова? — икнул Саид-бек. — Знаю. Вместе в двадцатом красных резали.

— Теперь Исраилов там вождь «пятой колонны». Гиммлер про него знает, наш премьер тоже. А мой Колючка радист теперь у Исраилова. Какие сведения вдруг погнал, ай, какой материал дает! Куски обороны красных на Тереке недавно прислал. Понимаешь, что это такое сейчас?

— Понимаю, — стал быстро трезветь Саид-бек.

— Теперь к сети красных партизанских баз в горах подбирается, у него хорошие связи. Золотым Колючка для меня стал. Потому сегодня туда вызывали. Я этого Колючку дважды дою. Хочешь, и тебе дам подоить? — приблизил смятое азартом, полубезумное от свалившейся удачи лицо турок.

— Это как? — задержал дыхание в предчувствии Саид-бек.

— Радист много шлет. Часть у нас оседает. Часть лисам Канариса отстегиваю — трутся около меня две, хорошо платят. Завтра утром то же самое, что им, и тебе отстегну. Брось эту кость своим берлинским собакам — разожмут пасть, отпустят. Никто не узнает. У абвера своя картотека, они с гестапо не делятся.

Саид-бек таращил глаза, переваривал. Когда дошло окончательно, всхлипнул, влип в благодетеля, всосал губами вялую щеку.

— Дорогой мой, вставай… Не надо утром… пойдем! Сейчас отстегни. Я этого не забуду, все, что хочешь… все!

— Все не захочу, — поднялся, шатнулся турок. — Половину захочу того, что Берлин тебе за Колючку даст. Тебе тоже надо жить.

— Все бери! — взревел Саид-бек, цепляясь за спасителя.

— Половину, — уперся турок.

— Ты меня оскорбляешь! — предупредил Саид-бек.

— Это ты меня оскорбляешь, — задрожал печеным лицом, всхлипнул, затряс кисточкой на феске Кямаль-оглы.

— Не буду, — испугался Саид-бек. — Прости. Хочешь, на колени встану?

— Вставай, — плача, разрешил Кямаль. — И туфлю мою немного поцелуй.

Он смотрел в седой затылок Саид-бека, слюнявившего туфлю, и страшная, нечеловеческая усталость проступала на потухшем, мокром лице.

Глава 27

Сторговал чеченскую Колючку господам А. и Г. Подробности встречи Шамилева в Медине с Дагестанцем отдельным сеансом в 23.30 стамбульского.

Немедленно ищите Ланге. Вместе с ним идите в штаб Исраилова, войдите в контакт с его радистом. С прибытием в штаб оповестите меня.

Ищите Ланге и Осман-Губе. Осман-Губе не отвечает. Сообщите им распоряжение Берлина идти в штаб Исраилова, связаться с его радистом. В случае ненахождения свяжитесь с радистом Исраилова сами, оповестите меня.

Аврамов прочел шифровку от Арнольда Засиеву, усмехнулся одними губами, остро глянул на осетина:

— Психует шеф, потерял абверовскую цацу.

— Так точно, гражданин полковник, — подтвердил Засиев. — Ланге важная птица, его, говорят, с Осман-Губе сам Гиммлер принимал.

— Вот мы и уважим армавирского Арнольда, нечего зря майора травмировать. Вас в соответствие с ситуацией приведем — и с богом. Извольте копыто ваше на станок.

Засиев поставил ногу на табурет, расшнуровал ботинок. Вошла медсестра, сделала ему укол ниже щиколотки. Аврамов сморщился, отвернулся: не мог смотреть, как игла входит в тело.

— Через полчаса вспухнет, посинеет, будет мозжить. Полная картина. Значит, так, повторим. Подвернули при приземлении, отлеживались в овраге двое суток, потом вышли на местных бандитов, сторговались с проводником и отправились на поиски Ланге. Все вроде простенько, но со вкусом. Проводником пойдет с вами чир-юртовский Саид, тот самый, ваш. Группа Ланге болтается теперь в Веденском районе, мы их обложили деликатно, пока особо не тревожим. Как только явитесь — шифровку Арнольда насчет радиста Исраилова тут же Ланге под самый нос. Немедленно, ясно?

— Так точно.

— Это вы бросьте, красноармейщину разводить, — резко оборвал Аврамов. — Жить надоело?

— Яволь, господин полковник, — придушенно рявкнул Засиев.

Аврамов хмыкнул, исподлобья осмотрел Засиева:

— Гамлета вам изображать, принца датского, в драмкружке. Где парашют закопан, найдете?

— Запомнил.

— Как нога?

— Начинает. Терпимо.

— Вот и ладненько. Связь со мной?

— Суббота, восемнадцать ноль-ноль. В случае невозможности связаться — запасная среда, в то же время либо на час позже. В самом крайнем случае — через проводника.

— Главное, вы господину Ланге не за страх, а за совесть служите, и никакой самодеятельности. Он ведь либерал и философ у вас?

— Вопрос разрешите?

— Слушаю.

— Не пойму, зачем Арнольд приказывает Ланге с радистом Исраилова связываться. Я ведь отозвался, есть.

Аврамов долго и внимательно смотрел на Засиева. Наконец сказал:

— А зачем вам это понимать? Вы, Засиев, голову всякой шелухой не забивайте, она вам нужна чистая и ясная, чтобы приказы Ланге исполнять и меня о них оповещать. Остальное мы, начальники хреновые, на себя берем.

— Виноват, господин полковник, — исказилось, побагровело лицо Засиева: рано освоился, диверсант, рано!

Двадцать седьмого августа близ села Автуры самолет выбросил группу Осман-Губе из пяти человек. Баталов Ахмед, сильно ударившись ногами при приземлении, повалился на бок. Собрав парашют, тоскующе, жадно оглядел буйно-зеленую шапку леса, нахлобученную на горный хребет, мокрые валуны на дне речушки, белопенно скакавшей в каменном ложе, застыл в нахлынувшем узнавании — его бросило в самое детство.

Скорым шагом, прихрамывая, волоча цветастую пелену шелка по травяному бархату, приближался к нему Осман-Губе. Метрах в двухстах суетливыми кляксами сближались еще двое. Вся группа была в сборе. В оглушительной жаркой тишине звенели цикады.

Осман-Губе, непрестанно оглядываясь, опустился на колени рядом. Выпростал плечи из лямок рюкзака, спустил его на землю, развязал горловину. Стал опорожнять, добираясь до рации. Вынул коричневый эбонитовый ящик, щелкнул выключателем, впился взглядом в стеклянное окошко. Текли секунды. Шкала настройки тускло, мертво отблескивала, не наливаясь зеленым светом, ящик молчал — ни шороха, ни треска. Осман-Губе поднял, перевернул рацию, сдавленно охнул: едва заметной змейкой заднюю стенку перечеркнула трещина.

— Год дем! — выдохнул с отчаянной злостью. Его завалило на камни в момент приземления.

Затолкал десантное снаряжение в рюкзак, сверху — рацию. Раздувал ноздри, хищно, настороженно огляделся. Сухое, мореного дуба лицо впаялось барельефным профилем в кисельную зарю восхода. Приказал:

— К лесу, бегом!

Закинув рюкзак за плечи, тяжело прихрамывая, побежал к подножию хребта. Баталов, прихватив его и свой парашюты, кинулся следом.

Два дня жили в шалаше, в густом кустарнике. Баталов уходил в Автуры, приносил еду. На второй день привел приятеля, Магомеда Цигаурова, и тот повел группу к аулу Хай, откуда вскоре перебрались километра за три в пещеру.

Баталов и Цигауров приводили надежных людей, готовых сотрудничать: судью, парторга колхоза, председателя сельсовета, заведующего райземотделом. Наконец явилась самая крупная добыча — прокурор.

Осман-Губе принимал всех в пещере. Встречи превращал в спектакль, высился посреди низкого грота сухопарым циркулем, облитый желто-зеленым, пятнистым комбинезоном. С шеи черной удавкой стекал под комбинезон галстук, черная гестаповская фуражка с серебряным черепом и костями венчала седую голову.

Ошарашив до онемения всем своим видом и бесконечно долгой паузой, рублено-лающим текстом вдалбливал каждому неизбежное: Красная Армия в агонии, ее закат предрешен фюрером под Сталинградом и Грозным; цель фюрера — сытость, культура и федерация всем горцам под покровительством Германии. Уже сформировано правительство Северного Кавказа, во главе которого стоит его брат — Гейдар Бамматов, бывший министр иностранных дел горского правительства в 1919 году, зять Топы Чермоева. Великий рейх чтит и помнит всех, кто приближает день этого правительства. Каждому необходимо создать повстанческую группу из надежных и близких по духу людей и ждать его, Осман-Губе, сигнала.