Бледный огонь - Владимир Набоков

ТИНТАРРОН, драгоценное стекло, окрашенное в темно-синий цвет, изготовляемое в Бокае, средневековом городке в земблянских горах, 149; см. также «Сударг».

ТУРГУС ТРЕТИЙ, прозванный Чванным, дед К., умер в 1900 г. в возрасте семидесяти пяти лет, после долгого и скучного царствования; с нахлобученной на голову сеткой для губки вместо фуражки и одинокой медалью на охотничьей куртке, он любил кататься на велосипеде по парку; толстый и лысый, с носом как налитая соком слива, с воинственными усами, топорщившимися от старомодной страсти, в халате из зеленого шелка и с факелом в поднятой руке, он каждую ночь, в течение короткого периода времени в середине восьмидесятых годов, встречался со своей закутанной в капюшон любовницей, Ирис Ахт (q. v.), на полпути между дворцом и театром, в тайном проходе, которому впоследствии предстояло быть вновь открытым его внуком, 130.

УРАН ПОСЛЕДНИЙ, император Зембли, царствовал в 1798–1799 гг.; невероятно блестящий, расточительный и жестокий монарх, чья свистящая плеть заставила Земблю вертеться как радужный волчок; убит однажды ночью группой объединившихся фаворитов его сестры, 681.

ФАЛЬКБЕРГ, розовый конус, 71; в снежной шапке, 149.

ФЛЁР, графиня де Файлер, элегантная фрейлина, 71, 80, 433.

ФЛЭТМАН, Томас, 1637–1688 гг., английский поэт, ученый и миниатюрист, неизвестный старому мошеннику, 894.

ХОДЫНСКИЙ, русский авантюрист, ум. в 1800 г., известный также как Ходына, 681; проживал в Зембле в 1778–1800 гг.; автор знаменитой имитации и любовник нринцессы (впоследствии королевы) Яруги (q. v.), матери Игоря II, бабки Тургуса (q. v.).

ЧАРЛЬЗ II, Карл-Ксаверий-Всеслав, последний король Зембли, прозванный Возлюбленным, р. 1915 г., правил в 1936–1958 гг.; его герб, 1; его ученые занятия и его царствование, 12; страшная судьба его предшественников, 62; его сторонники, 70; родители, 71; опочивальня, 80; побег из дворца, 130; и через горы, 149; вспоминается его обручение с Дизой, 275; путешествие (м. пр.) через Париж, 286; и через Швейцарию, 408; посещение виллы «Диза», 433; вспоминается ночь в горах, 597, 662; его русская кровь и регалии (q. v., непременно), 681; его прибытие в США, 691; украдено письмо к Дизе, 741; и процитировано, 768; обсуждается его портрет, 894; его присутствие в библиотеке, 949, едва не разоблачен, 991; Solus Rex, 1000. См. также «Кинбот».

ШАЛЬКСБОР, барон Харфар, известный под именем Кюрди Буф, р. 1921 г., светский человек и земблянский патриот, 433.

ШЕЙД, Джон Фрэнсис, поэт и ученый, 1898–1959 гг.; его работа над «Бледным огнем» и дружба с К., Предисловие; его внешность, манеры, привычки и пр., ibid.; его первая битва со смертью в воображении К. и начало работы над поэмой, пока К. играл в шахматы в студенческом клубе, 1; его блуждания с К. на закате, 12; его смутное предчувствие о Г., 17; его дом, наблюдаемый К., представленный освещенными окнами, 47; начало его работы над поэмой, завершение Песни второй и около половины третьей, и совершенные К. три посещения в соответствующие моменты, ibid.; его родители, Сэмюель Шейд и Каролина Лукин, 71; влияние К., замеченное в варианте, 79; Мод Шейд, сестра отца Ш., 86; К. показана заводная игрушка memento mori Ш., 143; К. об обморочных припадках Ш., 162; Ш. начинает Песнь вторую, 167; Ш. о критиках, Шекспире, образовании и т. д., 172; К., наблюдающий за гостями Ш., прибывающими в его и Ш. день рождения, и Ш. пишет Песнь вторую, 181; вспоминаются его тревоги о дочери, 230; его деликатность или осторожность, 231; его преувеличенный интерес к местной фауне и флоре, 238; 270; осложнения в браке К. по сравнению с ясностью в браке Ш., 275; К. привлекает внимание Ш. к пастельному мазку, перечеркнувшему закатное небо, 286; его страх, что Ш. может уехать раньше, чем кончит их общее произведение, 287; его тщетное ожидание Ш. 15 июня, 334; его прогулка с Ш. по полям старика Хенилера и воспроизведение им экспедиций дочери Ш. в заколдованный амбар, 347; произношение Ш., 367; книга Ш. о Попе, 384; его недоброе чувство к Питеру Провосту, 385; его работа над строками 406–416, синхронизированная с деятельностью Г. в Швейцарии, 408; опять его осторожность или деликатность, 417; возможность, что он, двадцать шесть лет назад, мельком видел виллу «Диза» и маленькую герцогиню Больстонскую с ее английской гувернанткой, 433; кажущееся приятие им материала о Дизе и обещание К. раскрыть сущность правды, ibid.; взгляды Ш. на предрассудок, 470; взгляды К. на самоубийство, 493; взгляды Ш. и К. на грех и веру, 549; странности гостеприимства Ш. и его радость по поводу отсутствия мяса в моей диете, 579; слухи, что он интересуется одной студенткой, ibid.; его отрицание, что начальник станции помешан, 629; его сердечный припадок, синхронизированный с эффектным прибытием К. в США, 691; упоминание о Ш. в письме к Дизе от К., 768; его последняя прогулка с Ш. и его радость при известии, что Ш. усердно работает над темой «горы», — прискорбное недоразумение, 802; его игры в гольф с Ш., 819; его готовность навести справки для Ш., 887; Ш. защищает короля Зембли, 894; он и К. смеются над вздором в учебнике, составленном профессором К., психиатром и литературным экспертом (!), 929; он начинает последнюю пачку карточек, 949; он открывает К., что закончил свой труд, 991, его смерть от пули, предназначавшейся другому, 1000.

ШЕЙД, Сибилла, жена Ш., passim.

ШЕЙД, Хэйзель, дочь Ш., 1934–1957 гг.; заслуживает глубокое уважение за то, что предпочла красоту смерти уродству жизни; домашнее привидение, 230; заколдованный амбар, 347.

ЭМБЛА, старый городок с деревянной церковью, окруженный торфяными болотами, в самой печальной, самой одинокой, самой северной точке туманного полуострова, 149, 433.

ЭМБЛЕМА, по-земблянски означает «цветущая», красивый залив с синеватыми и черными, любопытно полосатыми скалами и роскошной порослью вереска на пологих склонах, в самой южной части Западной Зембли, 433.

ЯРУГА, королева, царствовала в 1799–1800 гг., сестра Урана (q. v.); утонула в проруби вместе со своим русским любовником во время традиционных новогодних празднеств, 681.

ЯЧЕЙКА яшмы, Зембля, далекая северная страна.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Pale Fire

(A Poem in Four Cantos)

Canto One

001 I was the shadow of the waxwing slainBy the false azure in the windowpane;I was the smudge of ashen fluff — and ILived on, flew on, in the reflected sky.And from the inside, too, I'd duplicateMyself, my lamp, an apple on a plate:Uncurtaining the night, I'd let dark glassHang all the furniture above the grass,And how delightful when a fall of snow010 Covered my glimpse of lawn and reached up soAs to make chair and bed exactly standUpon that snow, out in that crystal land!

Retake the falling snow: each drifting flakeShapeless and slow, unsteady and opaque,A dull dark white against the day's pale whiteAnd abstract larches in the neutral light.And then the gradual and dual blueAs night unites the viewer and the view,And in the morning, diamonds of frost020 Express amazement: Whose spurred feet have crossedFrom left to right the blank page of the road?Reading from left to right in winter's code:A dot, an arrow pointing back; repeat:Dot, arrow pointing back… A pheasant's feet!Torquated beauty, sublimated grouse,Finding your China right behind my house.Was he in Sherlock Holmes, the fellow whoseTracks pointed back when he reversed his shoes?

All colors made me happy: even gray.030 My eyes were such that literally theyTook photographs. Whenever I'd permit,Or, with a silent shiver, order it,Whatever in my field of vision dwelt —An indoor scene, hickory leaves, the svelteStilettos of a frozen stillicide —Was printed on my eyelids' nether sideWhere it would tarry for an hour or two,And while this lasted all I had to doWas close my eyes to reproduce the leaves,040 Or indoor scene, or trophies of the eaves.

I cannot understand why from the lakeI could make out our front porch when I'd takeLake Road to school, whilst now, although no treeHas intervened, I look but fail to seeEven the roof. Maybe some quirk in spaceHas caused a fold or furrow to displaceThe fragile vista, the frame house betweenGoldsworth and Wordsmith on its square of green.

I had a favorite young shagbark there050 With ample dark jade leaves and a black, spare,Vermiculated trunk. The setting sunBronzed the black bark, around which, like undoneGarlands, the shadows of the foliage fell.It is now stout and rough; it has done well.White butterflies turn lavender as theyPass through its shade where gently seems to swayThe phantom of my little daughter's swing.

The house itself is much the same. One wingWe've had revamped. There's a solarium. There's060 A picture window flanked with fancy chairs.TV's huge paperclip now shines insteadOf the stiff vane so often visitedBy the naïve, the gauzy mockingbirdRetelling all the programs that she had heard;Switching from chippo-chippo to a clearTo-wee, to-wee; then rasping out: come here,Come here, come herrr'; flirting her tail aloft,Or gracefully indulging in a softUpward hop-flop, and instantly (to-wee!)070 Returning to her perch — the new TV.

I was an infant when my parents died.They both were ornithologists. I've triedSo often to evoke them that todayI have a thousand parents. Sadly theyDissolve in their own virtues and recede,But certain words, chance words I hear or read,Such as «bad heart» always to him refer,And «cancer of the pancreas» to her.

A preterist: one who collects cold nests.080 Here was my bedroom, now reserved for guests.Here, tucked away by the Canadian maid,I listened to the buzz downstairs and prayedFor everybody to be always well,Uncles and aunts, the maid, her niece Adéle,Who'd seen the Pope, people in books, and God.

I was brought up by dear bizarre Aunt Maud,A poet and a painter with a tasteFor realistic objects interlacedWith grotesque growths and images of doom.090 She lived to hear the next babe cry. Her roomWe've kept intact. Its trivia createA still life in her style: the paperweightOf convex glass enclosing a lagoon,The verse book open at the Index (Moon,Moonrise, Moor, Moral), the forlorn guitar,The human skull; and from the local StarA curio: Red Sox Beat Yanks 5–4On Chapman's Homer, thumb tacked to the door.

My God died young. Theolatry I found100 Degrading, and its premises, unsound.No free man needs a God; but was I free?How fully I felt nature glued to meAnd how my childish palate loved the tasteHalf-fish, half-honey, of that golden paste!My picture book was at an early ageThe painted parchment papering our cage:Mauve rings around the moon; blood-orange sunTwinned Iris; and that rare phenomenonThe iridule — when beautiful and strange,110 In a bright sky above a mountain rangeOne opal cloudlet in an oval formReflects the rainbow of a thunderstormWhich in a distant valley has been staged —For we are most artistically caged.And there's the wall of sound: the nightly wallRaised by a trillion crickets in the fall.Impenetrable! Halfway up the hillI'd pause in thrall of their delirious trill.That's Dr. Sutton's light. That's the Great Bear.120 A thousand years ago five minutes wereEqual to forty ounces of fine sand.Outstare the stars. Infinite foretime andInfinite aftertime: above your headThey close like giant wings, and you are dead.

The regular vulgarian, I daresay,Is happier: he sees the Milky WayOnly when making water. Then as nowI walked at my own risk: whipped by the bough,Tripped by the stump. Asthmatic, lame and fat,130 I never bounced a ball or swung a bat.

I was the shadow of the waxwing slainBy feigned remoteness in the windowpane.I had a brain, five senses (one unique),But otherwise I was a cloutish freak.In sleeping dreams I played with other chapsBut really envied nothing — save perhapsThe miracle of a lemniscate leftUpon wet sand by nonchalantly deftBicycle tires.

             A thread of subtle pain,140 Tugged at by playful death, released again,But always present, ran through me. One day,When I'd just turned eleven, as I layProne on the floor and watched a clockwork toy —A tin wheelbarrow pushed by a tin boy —Bypass chair legs and stray beneath the bed,There was a sudden sunburst in my head.

And then black night. That blackness was sublime.I felt distributed through space and time:One foot upon a mountaintop, one hand150 Under the pebbles of a panting strand,One ear in Italy, one eye in Spain,In caves, my blood, and in the stars, my brain.There were dull throbs in my Triassic; greenOptical spots in Upper Pleistocene,An icy shiver down my Age of Stone,And all tomorrows in my funnybone.

During one winter every afternoonI'd sink into that momentary swoon.And then it ceased. Its memory grew dim.160 My health improved. I even learned to swim.But like some little lad forced by a wenchWith his pure tongue her abject thirst to quench,I was corrupted, terrified, allured,And though old doctor Colt pronounced me curedOf what, he said, were mainly growing pains,The wonder lingers and the shame remains.

Canto Two