Ржавое зарево - Федор Чешко

Воевода молчал. Не рассказывать же, как все было на самом деле! Не растолковывать же, что князь после трех удачных походов в степь чрезмерно возомнил о себе, что, ревнуя к славе своего воеводы (удаль да хитрость которого многие считали причиною прежних побед), юный гордец отослал Ставра с пустячным поручением и повел рать самолично…

Оправдываться означает унизить себя безо всякого толку. Чем напрасней напраслина, тем труднее от нее отмыться, причем веры оправдывающемуся всегда меньше, нежели страстному обвинителю.

Ставр ждал. Он понял, что за беглыми ратниками нет погони (иначе бы она уж нагрянула или хоть в виду показалась). Значит, битва еще не окончена, и можно на что-то надеяться, но бесценное время крадет проклятый краснобай-ополченец.

Что ж, нужно стерпеть. Если заткнуть его брехливую пасть кулаком, случится нелепая драка между своими и времени будет потеряно куда как больше.

Ничего, пускай себе орет, пускай брызжет слюнями. Воевода успел понять дурной норов своего обличителя, а потому был уверен, что тот вот-вот сделает глупость. Ставр только побаивался, как бы кто-либо из гридней не удумал вмешаться. Но ведь с ними Приселко, а он старик тертый, догадливый — авось удержит.

Упорное молчание воеводы и собственная лихость все больше распаляли говорливого ополченца, и он наконец совершил ожидаемое: выхватил меч, желая прямо здесь, на месте, покарать изменника. Ведь ясно же: раз боярин молчит, стало быть, нечем ему оправдываться.

При виде оголенного клинка взревели недавние беглецы, заволновались, тревожно загомонили гридни — судя по внезапному копытному топоту, двое или трое из них рванулись-таки оборонять воеводу.

А Ставр словно забыл о своем оружии. Даже не шелохнувшись, он спокойно позволил ополченцу размахнуться, позволил ударить… Но в тот самый миг, когда блеснувшее серым сполохом лезвие должно было бы рухнуть на Ставров наплечник, воевода как-то по-змеиному изогнулся, почти незаметно для глаз шевельнул рукой, и ополченец неуклюжей птицей вылетел из седла. Упал он тяжело и неловко, до крови разодрав лицо о жесткие стебли, но тут же вскочил на колени и торопливо зашарил в траве, отыскивая потерянный меч.

Взволнованный гомон наблюдающих прорезался первыми неуверенными смешками. Неудачливый обличитель приподнял голову да так и замер на четвереньках, увидев, что его оружием небрежно поигрывает Ставр. Гридни захохотали в голос, недавние беглецы пытались сдерживаться, однако чувствовалось, что и им уже невмоготу.

Ставр оглядел ополченский клинок, ногтем попробовал остроту.

— Забери, — сказал он и бросил оружие под ноги понуро встающему владельцу. — Кабы ты, сермяга, мечом махал, как давеча языком, от печенегов бы только труха летела. Ну, чего таращишься? Поднимай!

Но ополченец не решался сдвинуться с места, отвести от Ставрова лица опасливый взгляд. Плохо верилось мужику, что повезет отделаться одним ободранным лбом. Изругал грозного боярина, убить покушался — разве ж тот помилует?

— Да не робей, дурень… — усмехнулся воевода. — Тебя то спасло, что успел-таки сегодня железо печенежьим мясом попотчевать. Вот кабы твой меч чистым да неиззубренным оказался, я б с тебя и за глупость, и за речи охульные полной мерой взыскал!

Он примолк на миг, а потом уже совсем по-иному — нетерпеливо и властно — спросил:

— Ну, как было-то? Почему побежали?

Несколько голосов наперебой принялись объяснять как да почему, но Ставр прикрикнул:

— Не все разом! Вот ты. — Он снова впился пристальным взглядом во все еще не опамятовавшего обличителя. — Ты на разговоры куда как боек, вот и рассказывай.

— А чего рассказывать-то? — Ополченец, сопя, тыкал клинком в ножны и никак не мог попасть — очень уж руки тряслись. — С самого начала, что ли? Так поначалу все вроде ладно складывалось. Выступили ночью, шли споро — пешая рать на лодьях, конная по-над рекой. У Черной Могилы князь велел пешим на берег выбираться, оставил при лодьях малую дружинку, а прочих в степь повел. Вскорости нагрянули на печенежский стан — еще и светать-то толком не начинало. Нагрянули врасплох. Степовики сперва бились крепко, да только куда им, полусонным! Известное дело, не сдюжили они, побежали. Князь велел гнаться. Очень уж он, князь то есть, сокрушался, что хана ихнего полонить не удалось. Велел гнать и рубить всех без пощады. Ну, погнали… — Ополченец наконец управился с мечом и теперь не знал, чем занять бездельные руки. — Пешие сильно отстали, да и конные растянулись, рассеялись, за степовиками гоняючись. Вот тут-то беда и стряслась. Беглые вспять повернули, а может, им подмога какая-то подоспела — больно уж много вдруг сделалось печенегов, и все на нас кинулись. — Говоривший вздохнул тяжко и длинно, обеими руками поскреб макушку. — Ты уж не взыщи, боярин сердитый, дальше я плохо помню. Уж не мы гнали, а нас. Прибились к пешим, а на тех тоже наседают со всех боков, ровно волки медведя травят. Князь (он уж поранен был многажды, еле жив) вроде как велел к лодьям пробиваться. Чудом каким-то добрались до реки, хоть и жизней по пути растеряли несметно, а там уж черно от степовиков. Дружинка охранная побита, лодьи горят чадно…

Ополченец умолк. Помявшись, он опасливо обошел стороной грозного воеводу, изловчился поймать своего коня за повод и взобрался в седло.

Ставр следил за ним, прикусив ус.

— Вы-то как убереглись? — невнятно спросил он.

— Хоть живьем прикажи сварить, воевода, — не упомню я! — Ополченец истово притиснул кулаки к груди. — Там вроде овражек какой-то подвернулся… Нет, не буду врать, лучше смолчу. Будто в угаре был. Как, куда — пустое, лишь бы от смерти подальше. Опамятовал в чистом поле, когда уж и дыма лодейного не видать.

Воевода привстал на стременах и, вглядываясь куда-то поверх голов бежавших от смерти ратников, процедил недобро:

— Говоришь, гари не видать было? Это ты, воин отважный, просто-напросто забывал оглядываться.

И гридни, и недавние беглецы тоже заозирались тревожно, выискивая то, что приковало к себе боярский взгляд.

Выискали.

Там, где чистая синева сливалась с ржавой травяной буростью, пучились черные пятна дальних дымов.

— Ну, будет мешкать, — проворчал Ставр, плотно опускаясь в седло. — Ежели не всех еще успели побить — выручим, ежели всех — отомстим.

Он покосился на беглых ратников и добавил:

— Вы первыми в схватку пойдете. Умели бегать, умейте и ворочаться.

Глаза давешнего обличителя снова налились злобой:

— Мы-то уж побывали там! А ты… Нашими спинами прикрыться хочешь, нашей кровью новую славу добыть?!

Боярин смерил оценивающим взглядом щуплую узкоплечую стать свирепеющего ратника, сказал без улыбки: