Наследник фаворитки - Георгий Марчик

— Вы не человек — вы обезьяна, сбежавшая из зверинца. Ваше счастье, что у меня умирает тетя и я в трауре. — Больше он не мог выдержать: в слепой ярости ударил кулаком по бумажному пакету — из него посыпались на землю деньги. Глаза Алика безумно вращались в орбитах: «Подавись ими!»

Побледневший Шалай сидел неподвижно и отрешенно смотрел прямо перед собой. Неимоверным усилием воли Алик сдержал себя. Круто повернулся на каблуках и быстро зашагал прочь. Юраша нехотя последовал за ним и несколько раз оглянулся. Шалай, опустившись на колени, поспешно собирал деньги.

Апофеоз

 Хотя Алик и умел быстро утешаться, Шалай, эта жалкая мокрица, возмечтавшая о величии, оказался коркой, на которой он поскользнулся, и это угнетало его. От горестных мыслей и переживаний Алика ничто не могло отвлечь. Даже статуэтки и те уже не так воодушевляли, как прежде.

Вернувшись от Шалая, Алик с Юрашей привели в порядок гостиную. Распахнули окна и в той комнате, где лежала тетя. Ее глаза смущали впечатлительного Юрашу. Он старался не смотреть туда, где она лежала, чтобы ненароком не встретиться с ее взглядом. Ибо если тетя уже не могла двигаться и браниться, то взгляд ее все еще жил. Активно жил. Она неотрывно следила за каждым движением Юраши и Алика, которые приступили к обыску в ее опочивальне.

Первым разбойному нападению подвергся шкаф. Старинный, почерневший, громоздкий. Они распотрошили его буквально за десять минут. Чего тут только не было, в этом шкафу, похожем на лавку старьевщика! Они простукивали каждую планку шкафа, отодрали доски, обшарили каждый угол, буквально вырвали у бедного старого шкафа все внутренности. Тщетно.

— Забрасывай обратно эту рухлядь. Ощупывай пальцами каждую тряпку. Особенно швы и углы. Туда она могла зашить камни.

— Я все ощупал. В этом барахле одна пыль. Мне просто нечем дышать, — заныл Юраша.

— Заткнись, — зло оборвал Алик, — делай, что велено.

Тряпки полетели в обратном направлении. Некоторые из них, казавшиеся подозрительными, Алик с треском рвал на части. Каждый раз Юраша вздрагивал и испуганно оглядывался.

— Какого дьявола ты оглядываешься? — сквозь зубы полюбопытствовал Алик. Наискось через лоб у него обозначилась синяя вена. — Я закрыл дверь на все замки.

— Я не на дверь, — унылым тоном сказал Юраша. — Я на нее. Так и сверлит спину.

— Подумаешь, какой нежный. Барышня кисейная. Накрой ей лицо тряпкой.

Юраша содрогнулся, передернул плечами.

— Что ты, что ты! Все-таки это человек…

— Какой она человек? — Алик с силой рванул засаленную шевиотовую юбку. Та не поддавалась. Он рванул что есть силы. Юбка затрещала. — Она тлен. Она умерла уже почти пятьдесят лет назад. И с тех пор тщетно ждала, что восстанет из мертвых. Но не восстала. И уже никогда не восстанет. Эдгар По оказался пророком: «Каркнул ворон: «Никогда больше!» Ладно, если уж ты такой впечатлительный — давай вынесем вещи в ту комнату, а она пусть остается.

Старую ножную швейную машинку «Зингер» Алик разбил топором; погибая, она оказала отчаянное сопротивление. Та же участь постигла и допотопный дубовый шкаф. Юраша неотрывно следил за взлетами небольшого, отливающего синевой топорика.

— Послушай-ка, — сказал он, когда Алик основательно устал и объявил перекур, — а почему бы не спросить о статуэтках тетю? Может, она сама все расскажет.

— А как ты ее спросишь? — озабоченно глянул на него Алик.

— Напиши письмо. Она прочитает.

— Ты прав, дружок, — после некоторого раздумья заметил Алик. — Это законное предложение. Поддерживаю. Но сначала смотаемся з магазин, запасемся припасами. Дело идет к ночи. А у нас впереди еще уйма работы. — Он криво усмехнулся: — Соединим приятное с полезным. Устроим маленький пир во время чумы. Эта ночь, надеюсь, будет последней.

— А если мы ничего не найдем? — продолжал этот нытик и маловер Юраша. — Что тогда? — Его взгляд рассеянно бороздил стены комнаты.

— Не должно быть, — отрезал Алик. — А то, что мы сразу ничего не нашли, как раз доказывает, что они где-то здесь. Ведьма надежно их припрятала.

Вернувшись из гастронома, они зашторили окна, выставили на стол закуску, выпили.

— Пусть будет музыка! — патетически провозгласил Алик, включая проигрыватель радиолы. — Пусть будут люди! — Он надавил на белый клавиш телевизора. — Но без права голоса. — Он снял звук, достал пластинку, поставил на диск. — У тетеньки богатейшая коллекция классики: Собинов, Лещенко, Вертинский, Козин. Наливай, Юраша. Откроем наш прощальный ужин легкой музыкой.

Пластинка закружилась, радиола запела безнадежно грустно:

Стаканчики граненые упали со стола,Трамды-мады красавица покинула меня…

На голубом экране телевизора что-то говорила миловидная женщина-диктор. Алик посмотрел на нее сквозь рюмку коньяку.

Не бьется сердце нежное, и одинок я вновь,Прощай ты, радость светлая, прощай, моя любовь, —

пела пластинка.

— Где-то за окном бурлит жизнь, — Алик четко выговаривал каждое слово, — а мы, как в склепе. С миром поддерживаем только одностороннюю связь. Мы его видим и слышим, а он нас — нет. Как будто нас не существует. Как будто мы для него уже законченные, полные мертвяки.

Юраша поежился, с готовностью предложил:

— Открыть окна?

— Да нет, пусть будет так. Могут услышать. Выпьем за нашу удачу.

Одним махом осушили рюмки. Поковырялись в закуске. Налили по второй. Выпили без тоста, не сговариваясь.

— Каждый человек решает в своей жизни определенную нравственную задачу, — задумчиво заговорил Алик. — Или, иначе говоря, имеет перед собой какую-то цель. Это тот стержень, вокруг которого крутится весь механизм. Вот ты, например, для чего живешь? Чтобы пить, есть, спать? Сшибать трешки, снимать пенку с чужого варенья? Ну а еще? Что еще?

Это было похоже на игру. Юраша осклабился:

— Я тоже хочу жить, чтобы жить, как твой Леон. Я не философ. С меня вот так, — он провел ладонью по краям рюмки, — хватит того, о чем ты сказал. Больше получать, меньше отдавать, — голос Юраши стал бесцветным и скрипучим.

— Милый Юраша, как я люблю тебя за твою искренность и честность. Мы с тобой как два приятеля, что вместе шли по одной дороге. Один был высоким брюнетом, а второй любил котлеты по-киевски. Понял? Конечно, как всегда, ничего не понял. Знаешь анекдот? Разговаривают двое, один: «Ах какой божественный закат!» Второй отвечает: «Ну и что?» — «Смотри, какие краски, живописные облака!..» — «Ну и что?» — «А какое красивое море!» — «Ах, оставь, кого все это интересует…» Понял? Нет? Думать надо, голубчик.

— Иди ты знаешь куда?! — дернул головой Юраша. — Очень ты умный…

— Итак, подведем черту, — растягивая слова, прервал Алик. Глаза его потеряли всякое выражение и стали непроницаемыми, как бы заболоченными, а голос потух, лишился сочности, словно истек, испарился, как вода в пустыне. Лишь откуда-то изнутри доносились слабые, искаженные расстоянием отголоски борьбы, происходящей в нем. — И посмотрим, что там за ней, этой чертой. — И, повысив голос почти до крика, спросил: — Моральная смерть или освобождение от оков насильно навязанных представлений?

Юраша испуганно замахал руками:

— Чего орешь? Соседи услышат.

Алик испуганно ойкнул и побледнел, во все глаза уставился на экран телевизора. На нем появился молодой широкоскулый парень в рабочей спецовке с русым чубом, свисающим на лоб. Он улыбался и уверенно о чем-то говорил. Это был Генка Осипов. Алик подскочил к телевизору и крутанул колесико. В комнате зазвучал сильный, уверенный голос молодого рабочего:

— …Дряни, конечно, заметно поубавилось. Но кое-где она еще осталась. Разные типы прячутся по темным углам, ловчат, приспосабливаются. Мы, рабочие-дружинники, выметаем эту нечисть из нашей светлой жизни своей рабочей метлой, не дадим спуску никому — ни хулиганам, ни мошенникам, которые мешают спокойно трудиться и жить советским людям. Сколько веревочке ни виться — конец будет.

— Ты знаешь его? — спросил Юраша, млея от страха.

— Да, имел счастье встречаться.

— Кто он?

— А ты не видишь?

— Вижу, но ничего не понимаю.

— А что понимать, когда и так все ясно. Вот от кого мы все время бегаем, прячемся.

— Мы всегда готовы протянуть руку помощи тем, кто в ней нуждается, кто осознал свои ошибки и стремится исправиться… — продолжал Осипов.

— Нет! — исступленно закричал Алик. — Нет! Враки! Чепуха! Не верю! — Он подскочил к телевизору и убрал звук. — Ха-ха-ха! — не обращая внимания на Юрашу, язвительно засмеялся Алик. — Молчишь?! Нет, говоришь, но я не желаю слушать тебя.

Юраша снова оглянулся. Молодой рабочий в спецовке беззвучно, но горячо продолжал говорить.