Не отверну лица - Николай Родичев

Пунин отмалчивался. Когда его донимали особенно настойчиво, сердито отвечал:

— Испортите парня, чует мое сердце... Дите он совсем — присмотр за Иваном требуется.

Но как-то он сам заговорил об этом.

— Шут с тобой, Петр... Бери Ивана. Но неволить его не стану, имей в виду. Привык он ко мне — это точно! Уговоришь — бери.

Полтора Ивана поставил неожиданное условие: вместе с Митькой!

— Это что — вроде нагрузки? — улыбнулся Данчиков.

— Как хочешь понимай. Только без него я как без рук, — совершенно серьезно заметил богатырь.

Данчиков стал думать. Думал он, собственно, об одном: как ему освободиться от «нагрузки»? Словно угадав его мысли, Полтора Ивана как-то разъяснил:

— Митька заместо глаз мне: высмотрит, а потом уж я, как медведь, шастаю по немцу... Мальчонка изобразить хоть кого может: нищенку, а то обыкновенную девчонку. На это в нашем деле не каждый горазд...

Будто в подтверждение этих слов из-за кустов появился замурзанный пастушок с вязанкой сена, перехваченной пеньковым кнутом. Выразив взглядом полное недоверие Данчикову, подросток поманил к себе Ивана. До командира бригады донесся его приглушенный голос:

— Охотник германский повадился в Сергеевку. Говорят, знаменитый какой-то фон-барон. Пока один бегает за зайцами, но староста объявил всем, что люди заместо собак немцу дичь гонять будут...

Путешествующий по оккупированным областям племянник банкира Тиссена Оскар оказался любителем не только зайчатины. Он слыл в своем кругу докой по части подледного лова рыбы.

Первые вылазки на замерзшую Опороть повергли Оскара в тихое изумление. Став гостем лотнянского коменданта, он весьма разнообразил его стол свежинкой, а застольную компанию потчевал всякими брехнями.

Полтора Ивану пришлось осваивать тайны промысла на дикую животину — иначе не проникнешь в повадки самого Оскара. Почти две недели ухлопали они с Митькой на охоту за охотником. Приходилось мерзнуть в камышах на реке, ночевали в скирдах соломы, ходили даже по следам оскаровского вездехода, который лихо преодолевал сугробы. Путаными были эти следы: немец почти никогда не повторял свои маршруты, зато, устремившись за добычей, забывал о своем конвое, далеко отрывался от мотоциклистов.

Так случилось и в роковой для охотника час. Погнавшись за лисицей, он направил вездеход на пахоту. Мотоциклисты остались в начале гонов. Выждав несколько минут, Иван полоснул из ручного пулемета по скатам. Митька, аккуратно прицелившись, выстрелил в шофера.

Полтора Ивана широким шагом приблизился к машине:

— Не даром говорят, охота пуще неволи... Бросай ружье!..

Над их головами гудел устрашающий веер немецких пуль. Один из мотоциклистов дал сигнальную ракету. Митька залег в бурьяне, бил по ним из карабина, навязывая перестрелку. И с поднятыми руками Оскар Тиссен твердил сокрушенно:

— Какой экземпляр!.. Какой редкий экземпляр!..

В штабе Тиссен много курил и даже предложил сигару Данчикову.

Видя перед собой хотя и недружелюбного, но сдержанного человека в военной форме, Тиссен предложил за себя «по древним обычаям» выкуп в размере двух миллионов марок, если «атаман казаков» распорядится после получения денег в условленном месте доставить его, Тиссена, в полной сохранности туда, где его высадил из машины «ошень, ошень большой казак».

Данчиков из любопытства покрутил в руках сигару с золотым ободком и возвратил, сказав, что не любит сигар. При помощи того же разговорника майору Тиссену объяснили, что он находится на территории, не оккупированной немцами, точнее, в расположении одной из частей Красной Армии, и, следовательно, рассматривается как военнопленный.

— Вопрос о вашем возвращении на родину, — закончил Данчиков, — будет решаться правительствами двух воюющих держав после заключения мирного договора.

Последовал оживленный обмен радиограммами между Пуниным и штабом партизанского движения. За Тиссеном обещали прислать самолет.

Вскоре штаб распорядился создать в бригаде Данчикова специальную группу разведчиков, которые занимались бы сбором сведений о немцах-карателях.

В одну из суровых темных ночей над лесом затарахтел мотор долгожданного самолета, но летчик не решился на посадку. Он сбросил несколько мешков с продовольствием, табаком и газетами.

Этим же самолетом в бригаду была доставлена Валя, совершившая первый в своей жизни прыжок с парашютом...

От оврага Густава сразу повели в партизанский штаб. Там расстелили перед ним карту. Впрочем, это была совсем не военная карта, а план севооборота в зоне Лотнянской МТС.

Прежде чем задать какой-либо вопрос, ему подробно рассказывали, где и на каких посевных площадях, то есть в каких квадратах размещены подразделения Бюттнера и даже в каких избах расквартированы отдельные команды.

Со своеобразным русским акцентом звучали в партизанском штабе фамилии германских офицеров. Упомянули даже о страсти Германа Копфа к трофейным вещам. Русским были известны почти все посты в селе, время смены часовых и подчасков, маршруты патрулей.

Занятые оккупантами объекты и линия обороны немцев обозначались на плане МТС черной заштриховкой. Какой-то доморощенный чертежник, нанося на ватман схему родных полей, любовно раскрасил их в зеленые, розовые, голубые цвета. Даже границы между колхозами обвел двойной синей чертой, словно избегал черного цвета. И только война нанесла на эту схему темные черные дуги и стрелы. От этих отметок рябило в глазах, они казались чужеродными на поэтической карте мирной жизни, превращенной по суровой необходимости в военную карту.

Русские знали все и... не все. Исподволь, как бы опасаясь испортить настроение Густаву, Данчиков обвел карандашом неровный четырехугольник от здания леспромхоза до колхозного сада. По диагонали на этой земельной площади было выведено: «Незанятые пары». Здесь не было ни одной черной отметки.

— Почему Бюттнер с этой стороны не выставил ни одного поста? — будто невзначай спросил Данчиков.

Густав хорошо помнил, как ночью, в слякотную погоду, саперный взвод минировал это поле. Солдаты гарнизона разговаривали шепотом о квадрате «Д», называя его полем смерти. Только с этой стороны по всем войсковым соображениям можно было наступать на село с применением техники — в то время часто поговаривали о возможном прорыве русских танков.

— Мне ничего не известно о способах охраны этой зоны, — проговорил Густав.

— Утром вы были поразговорчивее, — спокойно напомнил солдату Данчиков, вертя карандаш между большим и указательным пальцами. Он в задумчивости постучал карандашом по столу.

— От таких разговоров со мной не будет пользы.

— А знаете, вы нам совсем не нужны. Иван по ошибке вас снял! Вот подведем вас к этому квадрату и заставим ползти к своей казарме по-пластунски.

— Может, вы со мной вместе проделаете этот маршрут? — нашел в себе силы пошутить Густав.

— Думаете, побоюсь? — пренебрежительно глянул в лицо пленному Данчиков.

— На войне не боятся смерти. Ее просто обходят, где можно.

С минуту они молчали. Потом Данчиков уточнил:

— Значит, вы не решились бы прогуляться по этому полю добровольно?

Густав закусил губу, в упор поглядел на Данчикова.

— Если угодно, господин обер-лейтенант, могу и объяснить: немцы не любят «незанятых паров». Свободные площади засевают какой-либо скороспелой культурой.

Данчиков размашисто перечеркнул поле большим черным крестом и стал медленно писать: «Мины».

Густав резко повернулся к нему боком. Больше он не сказал ни слова.

Целую ночь и почти весь следующий день его не трогали. Даже Артц в подполье не решался заговорить с ним.

Густав пробовал заснуть в подвале, но сон обходил его. Чуть сомкнет глаза — и перед взором появляется розовая карта Данчикова, на которой черной краской изображен его собственный путь. Карты ему и прежде, до русского плена, не раз приходилось видеть в руках германских офицеров. Державный вид карт внушал страх. Линии коммуникаций и расположение боевых подразделений — все это напоминало паучьи сети. Они должны были парализовать Жизнь на больших пространствах, а может, и на всем земном шаре.

Но карта в руках советского офицера вдруг заговорила об ином: сети фашистской военщины если и охватили огромные пространства, не изменили общей окраски полей. Черные крестики немецких постов на схеме Лотнянской машинно-тракторной станции были похожими на немецкое кладбище в Сосновке.

Инородные тела в здоровом организме обычно блокируются исцеляющими силами, и эти силы до тех пор будут теснить, разлагая и уничтожая вторжение, пока организм не очистится окончательно. Густав мысленно представил себе, как на всем пути по России, везде, где остановился или движется инородный солдат, появились подобно бригаде Данчикова противодействующие силы.