Лола Карлайл покажет всё (ЛП) - Гибсон Рэйчел

– Я заслуживаю большего. Я заслуживаю мужчину, который любит меня достаточно, чтобы хотеть состариться рядом со мной.

– Все не так просто.

– Да, все просто, Макс.

– Нет! – Его руки сжались в кулаки. – Ты просишь, чтобы я бросил свою жизнь ради тебя. Ты просишь, чтобы я превратился в кого-то другого.

– Я не прошу тебя меняться. Я говорю, что люблю тебя слишком сильно, чтобы наблюдать, как ты себя убиваешь.

– Я не собираюсь умирать, Лола.

– Собираешься. Возможно не в этот раз, но собираешься. И я не буду жить всю жизнь задаваться вопросом, не настал ли сегодня этот день. – Девушка последний раз посмотрела в его красивые голубые глаза и заставила себя покинуть комнату, оставить Макса, стоящего посреди кухни, говорящего ей, что он любит ее и просит остаться. Уход от него – это самый трудный поступок, который она когда-либо совершала.

Прижимая пса к груди, она поднялась наверх, в спальню Макса, и схватила свой небольшой чемоданчик от Луи Виттона. Разбитое сердце убеждало ее остаться, остаться, потому что жить с ним в любых обстоятельствах это лучше, чем жить без него; и девушка быстро оделась. Она почти ожидала услышать звук шагов Макса, поднимающегося по лестнице, чтобы сказать ей, что он передумал или попросить, чтобы она снова осталась с ним. Шагов не было.

Прежде, чем уехать, она оглядела его спальню в последний раз. Двуспальная кровать, накрытая стеганым пледом. На комоде единственная совместная фотография с отцом возле ветхого крыльца, с одной стороны свисают старые четки. Рядом фото, которое дала ему Лола: она и Крошка. Стало так печально и одиноко, она повернулась и спустилась вниз по лестнице. Макс находился в гостиной, глядя в окно, на улицу.

С сухими глазами она последний раз пристально посмотрела на любимый затылок и широкие сильные плечи. Если бы он повернулся и взглянул на нее, она не была уверена, что у нее хватит сил выйти за дверь.

– Прощай, Макс, – выдавила она.

Но он даже не взглянул на нее, и с дрожащими коленями и трясущимися руками, она вышла из его особняка. Лола положила свою сумку и Крошку на пассажирское сиденье своего БМВ, затем села и включила зажигание. И уехала без оглядки. Она не плакала, пока не проехала полмили. Она держалась до Фредериксберга[183].

Потом ей пришлось свернуть с шоссе на парковку «Бест Вестерн»[184]. Слезы текли по ее щекам, девушка положила руки на руль и расплакалась. Глубокие рыдания сдавливали грудь и сжимали сердце.

До этого момента она не осознавала, что любовь может причинять такую боль. Она и раньше влюблялась, но не испытывала ничего подобного. Не было такого ощущения, что ее разорвали на части.

Лола не знала, сколько она просидела в машине, прежде чем поняла, что не выдержит четыре часа езды до дома. Голова болела, глаза чесались и слезились одновременно. Она вытащила из сумочки темные очки и направилась в лобби отеля. Они с Крошкой зарегистрировались в номере рядом с автоматом с кубиками льда, и девушка включила телевизор, надеясь отвлечься. Но ничто не могло избавить ее от боли потери Макса. Если бы она знала, что он все еще дома, то она, возможно, позвонила бы и сказала ему, что совсем не то имела в виду. Что она передумала, и будет с ним при любых обстоятельствах, сколько бы это не продлилось. Но Лола знала, что дома его нет, и знала, что, если бы не ушла сейчас, эта сцена повторялась бы снова, и снова, и снова.

Крошка заскулил и лизнул ее лицо, как будто тоже оплакивая потерю Макса. Как будто пес тоже чувствовал себя потерянным и опустошенным. Лола легла на кровать и обхватила себя руками. Ужасная пустота проела дыру в ее желудке, она потянулась за телефонной книгой, пролистала желтые страницы и набрала номер.

– Доставку, пожалуйста, – всхлипнула она в трубку. – Я хотела бы среднюю любительскую пиццу с мясом, упаковку хлебных палочек и маленькую порцию куриных крылышек. У вас есть диетическая пепси?

Через полчаса она сидела за маленьким столиком у зашторенных окон, поглощая жирную, калорийную вкуснятину. Девушка съела два куска пиццы, три хлебных палочки и половину крылышек, прежде чем отодвинуть тарелку. Не помогло. Стало еще хуже. Старый знакомый голос убеждал ее избавиться ото всей этой жирной еды, но она не обращала на него внимания. Крошка запрыгнул на стол и умыкнул немного пепперони. У Лолы не было сил ругать его. Она понимала его боль.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ничто не могло заставить ее чувствовать себя лучше.

Ничто не могло заглушить боль и пустоту, которую она чувствовала в глубине души.

C-130[185] накренился и снизился до тридцати тысяч футов. Внутреннее освещение погасло, погружая судно в темноту. Пилот раскрыл люк, и сквозь свой гидрокостюм, полетный комбинезон, спасательный жилет, и пятьдесят фунтов снаряжения, Макс ощутил как температура опустилась примерно на сотню градусов менее чем за пять секунд. Он сделал несколько успокаивающих вдохов через кислородную маску и ощутил как его защищающие от тумана боевые защитные очки покрылись инеем, когда рампа[186] C-130 опустилась.

Рядом с Максом стояли еще трое мужчин. Все бывшие «котики», все привязаны к переборке желтыми предохранительными стропами. Макс работал с двумя из них прежде, и оба были закаленными бойцами. О репутации третьего Макс только слышал. Его звали Пит «Бум-Бум» Йозвяк, и он вроде как являлся лучшим специалистом по подрывным работам. В этом задании он оказался напарником Макса, и Макс чертовски надеялся, что парень так же хорош, как и его репутация. Пятью милями ниже, на острове к югу от Соледад[187], скрывалась группа антиамериканских террористов с двумя ядерными боеголовками, похищенными из бывшего Советского Союза. Американское правительство хотело изъять эти боеголовки из рук террористов, но, чтобы сохранить стабильность в мире, они ничего не могли сделать открыто. Нужно иметь возможность отрицать свою вину, и наверху полагали, что самое мудрое решение – послать тайных агентов. В течение пяти дней Макс и другие мужчины встречались с властями и разработали тактический план операции, который заставит боеголовки исчезнуть. По крайней мере, это их цель, и, как всегда, неудача – не вариант.

Вместе четверо толкнули резиновый плот к краю рампы. Парашют, портативный блок связи и командное штурмовое снаряжение закинули на плот, где уже находились двигатель и топливо, которое доставит их к острову. Макс проверил GPS на груди, чтобы удостовериться, что он работает и подождал зеленого сигнала грузового отсека, указывающего, что они на месте, и время пришло. Он перепроверил застежки на липучке на штурмовом бронежилете и нащупал девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет «Хеклер и Кох»[188], прикрепленный к бедру

Огни в грузовом отсеке мигнули дважды, и четверо мужчин оттолкнули резиновый плот и выпихнули его из C-130. Макс отцепил страховочные тросы, переместился к краю рампы и прыгнул в ночное небо. В течение нескольких секунд парашют раскрылся, и сцепное устройство дернуло его вверх. Потом все стабилизировалось, и он щелкнул по своему GPS, корректируя курс по мере перемещения, и расслабился, наслаждаясь полетом. Или, по крайней мере, попытался расслабиться. Впервые, с тех пор как он присоединился к военно-морскому флоту, он не ощущал трепета предвкушения. Скачка адреналина, подсказывающего ему, что он жив. Впервые, он не взбодрился, выпрыгивая из самолета или вынося свои физические и умственные способности за предел выносливости. Впервые мысль «Миссия невыполнима» не мотивировала его. Первый раз в жизни он просто хотел сделать работу и чертовски быстро вернуться домой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мужчина повернул голову и посмотрел на звезды. Обычно он больше всего наслаждался именно этой частью миссии. Затишье перед бурей. Но не в этот раз. Макс был слишком зол, чтобы успокоиться, зол с того дня, когда сказал Лоле, что любит ее, а она вышла через парадную дверь. Нет, злость это еще мягко сказано. Он чувствовал себя так, словно в желудке бурлила отрава, наполняя его бессильным гневом. Он всегда знал, что любая связь с ней причинит ему боль. Он старался не влюбляться в нее, но, в итоге, это походило на борьбу за то, чтобы не дышать. Через некоторое время это оказалось просто невозможным.