Обитель спящих - Торн Стюарт

Дракон обернул на него морду. В золотых глазах Аридо плясали веселые искорки.

— Я все помню, — тихонько сказал дракон и шутливо ткнул Конана носом так, что тот едва не слетел с его шеи. — Только ты не говори ему. Он расстроится. Для него я должен быть немым беспечным зверем. Пусть я для него таким и буду, ладно?

Киммериец раскинул руки, издал ликующий вопль и расхохотался — впервые от всей души с тех пор, как покинул Тай Чанру.

В первое свое путешествие до столицы Конан добирался почти трое суток. Драконам же на этот путь хватило времени от обеда до заката. Впрочем, они и шли не дорогой, а напрямую через леса и реки.

Сначала они выехали из леса в распаханные поля, затем потянулись сады и дома поселян. Ближе к столице начались усадьбы тех, кто был приближен ко двору. Конан полагал, что старик минует их, обходя как можно дальше, но вернувшийся император велел драконам выбираться на дорогу и идти помедленнее, чтобы дать себя как следует рассмотреть.

Стоило поглядеть на то, как высыпал на улицы народ, завидев двух драконов. Люди выскакивали из домов, женщины выносили детей и поднимали их повыше, чтобы те тоже смогли полюбоваться. Сначала все видели только драконов и глазели на них, пока, наконец, кто-то не разглядел всадников и не крикнул: «Император-отец! Вернулся Старший Сын Неба!» — и переполох поднялся вдвое против прежнего.

Драконы гордо шествовали по мощенной яшмой дороге, а вслед за ними из усадеб одна за другой выкатывались повозки. Их на ходу увивали лентами и цветами, украшая даже быков, тащивших экипажи. В повозках восседали дамы, нарядные и пестрые, как стайка южных птиц. Их сопровождали всадники в платьях не менее ярких, чем женские. Слуги и дети, вопя и распевая какие-то песенки, бежали вслед.

Отовсюду слышался смех и приветственные выкрики. Толпа росла, и к большим земляным воротам, отмечавшим въезд в столицу, подошло уже целое шествие.

Император-сын, как видно извещенный скороходом, вышел отцу навстречу в сопровождении пышной свиты. Драконы остановились под стеной дворца и двое подбежавших слуг почтительно помогли старцу сойти наземь, хотя он в этом и не нуждался. Младший император согнулся в поклоне чуть ли не вдвое и распрямился лишь тогда, когда отец обнял его за плечи.

На лице сына была написана искренняя радость, в глазах дрожали слезы. Патриарх обернулся на Конана и знаком велел ему следовать за собой. Киммериец напряженно оглядывался, не возьмется ли кто-нибудь поминать ему вчерашний побег, но и стража, и царедворцы, включая Акиро и Корэтика, лишь почтительно ему поклонились, ничем не выдавая, что видят его не впервые.

Чем-то их поклоны и молчаливые приветствия напоминали бесконечные церемонии кхитайцев, но здесь, в отличие от Города Тысячи Драконов, все лица были живыми, а не застывшими масками с щелочками хитрых темных глаз. То, что ни отец, ни сын не сказали друг другу ни слова, скорее выглядело как переполненность чувствами, чем как их отсутствие. Да, это были не кхитайцы, но Конан, глядя на них, думал о том, что ему вконец опротивели желтые физиономии, кому бы они ни принадлежали. Короткая передышка среди народа Южного Ветра лишь усилила его тоску по родному северу, где правят не маги, а короли, где верное сердце и искусный клинок ценятся дороже ворожбы и нефритовых безделушек.

Войдя в зал приемов, император попросил всех удалиться, оставив его наедине с отцом. Царедворцы вышли, остался лишь Конан. Едва за пышной свитой закрылись резные двери, старик вскочил с места и принялся расхаживать по залу. Полы его одежд воинственно взметывались, когда он резко останавливался, чтобы повернуться к сыну.

Высокий голос патриарха дрожал от гнева, и голова императора клонилась все ниже.

— Как ты мог! — выкрикивал старик. — Как ты только мог допустить такое! Разве не в твоем распоряжении вся магия мира и благословение богов? Единственный дракон! Как ты допустил, чтобы погибли все остальные? Или не слушались они тебя с первого слова? Как ты мог быть так беспечен?

— Я старался, отец. Наши острова не ушли под воду, но волна поднялась в сто сайку, и почти все драконы воздуха погибли в один день. Их расшвыряло в море, они не смогли выплыть. Многих из тех, кто был под землей, завалило и зажало сдвигами каменных пластов. В самом центре Хо-сай разверзся огненный вулкан, и все Красные ринулись в него с радостными воплями. Вулкан потух и, видно, закупорился плотной пробкой остывшей лавы и пепла, потому что ни один огненный дракон не вернулся с тех пор.

— А остальные?

— Остальные тоже вскоре начали уходить от нас. Они гибли один за другим… Думаю, что от тоски по сородичам. Старая Матерь легла на берегу и отказывалась от всего, пока не умерла. Осталась одна Лунная Дева, и теперь я понимаю, что она ждала Аридоси, как-то узнав, что он жив. Больше не выжил никто.

Похоже, искреннее раскаяние, написанное на лице сына, смягчило гнев ушедшего императора. Помолчав, он спросил, уже мягче:

— Много ли людей погибло тогда?

Младший правитель горестно покачал головой.

— Почти все, кто оказался на побережье. Целые поселения были унесены в океан со всеми, кто был в домах и на пашнях. Я вернул к жизни тех, кто скончался всего лишь от ран, но многие были унесены в море или раздавлены камнями и упавшими деревьями. И нас все еще меньше, чем до Катастрофы, потому что дети растут медленно. Я объявил, что каждую вновь созданную семью, будь это даже простые бродяги-поденщики, я наделю большим участком земли, и таким образом мне удалось быстро возместить большую часть потерь. Но все же…

Какое-то время патриарх расхаживал молча. Кисти его пояса волочились за ним, извиваясь по узорному полу, как змеи. Потом взгляд его упал на Конана, стоявшего у раздвижной ширмы. Брови старца вновь сошлись на переносице.

— Теперь ответь мне, почему не сумел ты достойно принять этого вот человека? Можешь не говорить. Проступок твой тяжел тем более, что ты должен был принять его не просто как странника, а как почетного гостя, сообразно заслугам, ведь он привел сюда Аридо! Теперь во искупление вины ты своей рукой выберешь ему достойный дар. Я сказал, а ты слышал. Ступай.

Младший, не посмев ни взглядом, ни вздохом выразить неудовольствие или несогласие, молча поднялся со своего места, поклонился отцу и вышел из зала приемов. Старик обернулся к Конану. Глаза его смеялись.

— Не слишком ли ты суров к нему, мудрейший? — изображая на лице озабоченность, спросил киммериец. — Он принял меня… гм… не так уж плохо. И был очень расстроен исчезновением Лунной Девы. Всякий бы на его месте был небрежен с пришельцем.