Сто поэтов начала столетия - Дмитрий Бак

Не нравится? И ладно – дело же, как сказано, не в выборе между восторгом и омерзением, свои в данном случае опознаются не по политике, а по умению отличить фальшь и имитацию от подлинных чувств. И пусть эта искренность нараспашку кажется (и на самом деле является) комичной, неподдельности от нее не убудет даже в самых крайних случаях:

Где я совсем один живет,Мне южный ветер в окна бьет.

Впрочем, что это я – ведь и помимо лобовых и демонстративно неуклюжих деклараций есть у Лимонова немало текстов, от которых захватывает дух:

Стучат мячами. Гул стоитИ щебет голосов,Но меч над городом виситИ он упасть готов.Играют дети в баскетбол,Качается качель,Но меч висит. Не добр, не зол,Неспешно ловит цель…

Не захватывает? Что ж: если это происходит только по причине несходства политвзглядов – значит, еще не все потеряно…

Стихотворения. М.: Ультра. Культура, 2003. 416 с.

Ноль часов. М.: Запасный Выход, 2006. 112 с.

Мальчик, беги! СПб.–М.: Лимбус Пресс, 2009. 144 с.

А старый пират… М.: Ад Маргинем, 2010. 128 с.

Стихи // Зеркало. 2010. № 35–36.

К Фифи. М.: Ад Маргинем, 2011. 128 с.

Атилло Длиннозубое. М.: Ад Маргинем, 2012. 144 с.

СССР – наш Древний Рим. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. 160 с.

Инна Лиснянская

или

«Я пишу лишь о том, о чем я вслух не рискну…»

Право же, стоит однажды взглянуть вокруг: есть ли что-нибудь еще не подмеченное Инной Лиснянской, не освоенное ее стихом? Если вы находитесь не в мегаполисе и видите не только улицы, фонари и аптеки, – можно сказать с уверенностью: вы живете внутри мира и быта поэта Инны Львовны Лиснянской. Многолетнее недобровольное загородно-пригородное уединение благодатно совпало с природой поэтического зрения Лиснянской. Предельная сфокусированность на частном, но важном в себе и вокруг, умение выделить одну, почти случайную деталь происходящего, а также выхватить крупным планом какую-нибудь мимолетную мысль, вдруг обретающую полноту и весомость именно в связи с подмеченным фактом, предметом или событием, – вот непременные приметы стихотворений Инны Лиснянской последнего десятилетия.

Ветер качает деревьев верхи,И на березе воронаГромко, в раскачку слагает стихи:Родина, крона, корона!

Кажется: держит на черном крылеРозу осеннего солнца,Кажется: всё на огромной землеЦарством вороньим зовется. ‹…›

Я в междождливое небо смотрю,Вижу всё то, что не снится,И верноподданно благодарюДерево, ветер и птицу.

Способность сконцентрироваться на частном и монолитном по смыслу – непременный результат отшельничества¸ уединения, стремления к замедленной зоркости взамен отстранения от городской суеты. Однако есть в даре Инны Лиснянской и иная, во многом противоположная, сторона: умение воспринимать мир расфокусированным взглядом, вбирающим противоречия, фиксирующим разнообразные, не приведенные к единому знаменателю события, параллельно существующие эмоции. В пригородном уединении Лиснянская остается посланцем цивилизации, который порою не способен отчетливо ответить на вопрос: что же именно с ним и в нем происходит в данную минуту. Современный горожанин может одновременно думать о постигшем его вчера горе и готовиться к предстоящей через несколько часов важной деловой встрече, а попутно еще – проклинать пробки, лавируя между потоками машин по дороге на эту самую встречу, и заодно заинтересованно прислушиваться к экстренному выпуску новостей по радио.

Тихие дни и тихие вечера.А в телевизоре – взрывы, убийства, война.

Тихие дни и тихие вечера.А в интернете – безумные письмена.

Тихие дни и тихие вечера.А в телефоне тревожные голоса…

Именно эта стереоскопия чувств, способность размашисто и смело совмещать несовместимое так привлекает в стихах «поздней» Лиснянской, в которых неспроста то и дело мелькают слова «ноутбук», «курсор» и им подобные. Ни грана назидательности, уверенности в собственной правоте, избыток легкой (либо глубокой) самоиронии.

Поздняя юность поэта Инны Лиснянской началась, разумеется, на разломе эпох, когда личная неприкаянность тесно сомкнулась с разломами, возникшими на пути целых народов:

На территории игольчатой и лиственной,На черноземной, на болотной, на степнойОт русской нации до самой малочисленнойНет не обиженной сегодня ни одной.

Причины ясные, а следствия туманные.И мы не ведаем, что завтра натворим.Все швы разъехались – и вскрыты раны рваные,Каких не видывал и августейший Рим.

Образ разошедшихся швов (отсылающий и к изношенным одеждам, и к обнажившимся ранам) для поэзии Инны Лиснянской переходной эпохи является одним из ключевых. Однако промелькнувшие было намеки на «социальность», симптомы «политической» злободневности из ее стихов достаточно стремительно уходят, на первом плане снова оказывается уединенное раздумье, только в еще более чистом варианте, не отсылающем ни к каким внешним препятствиям. Причина удаления в дом у самого леса – теперь уже вовсе не «квартирный вопрос» и не официальная непризнанность. Дистанцированность от водоворота событий знаменует не вынужденный уход с авансцены, а осознанный шаг в поисках подлинного угла поэтического зрения. Травмы и разошедшиеся швы лечатся не хирургическим путем, но посредством внутренней концентрации и вглядывания в жизнь. Подобное никогда не лечится подобным, в этом героиня Лиснянской абсолютно убеждена.

И здесь нас ждет парадокс: для стихов Лиснянской последних десятилетий характерна предельная простота слога, отключенность от каких бы то ни было «поисков формы», столь важных для русского стиха прошлого и нынешнего столетий:

Пишу стишки простецкиеПод маской дневника, –В них мира мысли детскиеИ старости тоска.

Но вместе с тем налицо изысканная (порою избыточная) усложненность самых простых по видимости рассуждений. И усложненность эта является не рассудочным умствованием, но органичной способностью интуитивного, «многоканального» восприятия окружающего мира. Лиснянская – помимо любой тенденциозности, намеренности – в высшей степени наделена незаменимым для поэта умением: провидеть в повседневном – исконное и глубинное. Этот доморощенный подмосковный платонизм неоднократно самим же поэтом вышучивается, остраняется:

Я замечала: в счастье ли, в печали, –Все от меня ужасно уставали.

И лес устал от странности моейЛюбить людей и избегать людей. ‹…›

Устали от меня и небесаИ ленятся закрыть мои глаза.

И может быть, когда меня не станет,Моя могила от меня устанет.

Ну в самом деле, как не «уставать» от человека, который за обыденностью различает нездешние прообразы вещей и событий, во всяком малом умеет различить присутствие иного, большего. Видимая «усталость» оборачивается для внимательного читателя пониманием простого факта: бесконечные сотни стихотворений Лиснянской, написанных «на случай», вернее, – на любые случаи из жизни (от прошумевшей поздней электрички, до встречи с библейскими местами в Иерусалиме) оказываются единым целым именно благодаря присутствию общей подоплеки, глубинной универсальной темы.

Абсолютный взлет поэтики Инны Лиснянской – ее стихи, посвященные памяти ушедшего мужа и поэта, человека, с которым нацело и набело прожита жизнь. Универсальная тема – соотношение бытовых ситуаций и их проекций в даль вечности – остается в силе. Но ведь еще десятилетие тому назад, в самом начале столетия, еще при жизни друга и спутника, было сформулировано поэтическое кредо Лиснянской («Имена»):

Я пишу лишь о том, о чем я вслух не рискну –В моем горле слова – словно дрожь по коже,Мой язык в нерешительности ощупывает десну,Потому что мне каждое слово, что имя Божье.

Оказалось: у Господа много земных имен –

Имена земель и пророков, песков и племен,Певчих птиц имена, имена калик и поэтов,Имена деревьев в лазоревом нимбе крон,Имена далеких морей, да и тех предметов,Чей во тьме ореол то розов, то фиолетов.

Незаменимый друг, творец стихов – ушел навсегда. И вот оказалось, что именно его имя и слово лучше всего способны описать метафизику здешней жизни. Ни малейшего оттенка ереси или гордыни: вечное явилось Лиснянской во всей конкретности человеческого облика ушедшего собеседника.

Ты всегда говорил мне: – Молись и верь! –И талдычил, как на беду:– Всё, что надо мне, чувствую, будто зверь, –И нашла я тебя в саду.Ты бесшумно ушел, как уходит лев,Не желая почить в норе.И нашла я тебя между двух дерев,Я нашла на снежном дворе…

Вот и слово найдено! Добровольное уединение горожанки на лоне подмосковной природы обрело логичную завершенность и полноту как раз в тот момент, когда ежедневное счастье спасительного и неторопливого разговора с природой обернулось ужасом и горем неизбывной потери и жертвы. Только в утрате – шанс не сфальшивить, сохранить голос: