Белый кролик, красный волк - Том Поллок

голых деревьев. Теперь мы идем по обе стороны от нее (семь, восемь стволов), и я рассказываю все, что знаю о маминой работе, а Ингрид вполголоса перечисляет скучные, но важные вещи, к которым ей отныне предстоит привыкнуть: банковские счета, которые нужно открыть в ближайшие два часа, черные базы данных в интернете, где можно спокойно прятать деньги, пока она не откроет чистые счета под новым именем. Что сойдет ей с рук в первые двенадцать часов, в двадцать четыре, в сорок восемь. Адрес человека в Глазго, который может сделать поддельный паспорт, и страны, в которых достаточно малоразвитые системы слежения, чтобы там можно было поселиться на длительный срок. Слушая Ингрид, я чувствую холодок, который не имеет ничего общего с осенним ветром: не исключено, что она описывает и мое будущее. Мою жизнь.

Миновав девять стволов, мы заканчиваем. Ингрид колеблется, протягивает руку и касается плеча Рэйчел.

— Удачи, — говорит она.

Рэйчел не проронила ни слова за все это время.

Она не отрывает глаз от земли и произносит:

— Я не собираюсь бежать. — Она закуривает очередную сигарету, последнюю в пачке, и поднимает на меня глаза. — Твоя мать сказала, что жить мне еще порядка тридцати лет и я не должна тратить их впустую. Я и не собираюсь этого делать. Каждую минуту оставшихся мне лет я буду двигаться к одной цели: как только мне представится шанс — убить твою мать.

Она говорит это легко и просто, как будто обсуждает прогноз погоды на завтра.

— Я собираюсь ее убить. И думаю, тебе стоит это знать.

Ее непоколебимость царапает по сердцу льдом, но что я могу возразить на это? Я киваю, она поворачивается и уходит.

И только когда мы снова оказываемся на Королевской Миле, окруженные суетой и воем волынок, я замечаю, что Ингрид бьет дрожь.

— Что с тобой? — требовательно спрашиваю я.

Она трет руки и теребит перчатки, сжимая и разжимая пальцы, она вонзает ногти в ладони. Ее глаза распахнуты, но ничего не видят перед собой. Мне приходится отдернуть ее на себя, когда она чуть не выходит на проезжую часть в тот момент, когда мимо проносится черное такси. Я узнаю симптомы: это приступ, не меньше шестерки по ЛЛОШКИП.

Я сперва встал в тупик, но времени терять нельзя.

Я втаскиваю ее в тесный переулок между двумя средневековыми зданиями и оттуда — в открытую дверь паба.

Слава Андреевскому кресту за шотландский культ алкоголя. Даже в этот полуденный час семеро клиентов выстроились в очередь, отвлекая на себя барменшу, пока я тащу Ингрид в дамский туалет. Флакончики с жидкостью для мытья рук и йодом, которые она хранит в кармане куртки, с грохотом сыплются в раковину. Кран фырчит, и Ингрид подставляет руки под струю воды. Ее движения рваные, злые, но в целом она, кажется, успокаивается. Вот почему это называется «костылями»: иногда они необходимы, чтобы не дать тебе упасть.

— Ингрид, — мягко зову я. — Что с тобой?

— Рэйчел, — пыхтит она сквозь тонкую ниточку слюны, протянувшуюся между ее губами. Глаза расфокусированы, и она все так же невидяще таращится на свои руки. — Просто она… она так одинока. Меня захлестнуло ее одиночеством. Я старалась держаться, но… — она горько вздыхает. — У нее никого нет. Понимаешь? Сын мертв. Муж скоро умрет, хотя его она все равно ненавидит, да и разве можно винить ее за это?

— Думаешь, нужно было ей рассказать? — спрашиваю я.

— Что рассказать?

— Его историю. Почему он так поступил. Сказать, что он любит ее. Что пытался защитить ее.

Она медленно поворачивается, и от ее взгляда меня бросает в дрожь.

— Не делай этого, Пит.

— Чего?

— Не ищи ему оправданий. У каждого мудака, который так себя ведет, найдется причина, и она никогда не будет уважительной. У Доминика Ригби была точно такая же причина, как и у любого другого мужчины, который когда-либо поднимал руку на свою жену. Я… — Она раздосадованно шипит и одергивает себя. В том, как она держит голову, мне видится что-то птичье. — Она сделала выбор, который ему не понравился, и он использовал кулаки, чтобы отнять у нее этот выбор. А когда она оказалась слишком сильной и у него ничего не получилось, он вызвал всю гребаную королевскую конницу, чтобы они доделали работу за него.

— Твои бывшие коллеги убили бы ее, ты же знаешь.

— И она бы погибла, — отвечает Ингрид мертвым голосом. В раковине — кровь. — Но это было ее решение, а не его.

Дверь со скрипом открывается, и я оглядываюсь. Входит женщина в косухе, бросает на нас один взгляд и выходит. Позади меня Ингрид тихо спрашивает:

— Пит, сколько раз я уже мыла руки?

— Семнадцать.

— Ты уверен?

— Если ты не доверяешь себе…

Она фыркает, но через несколько секунд кран со скрипом закрывается. Она наклоняется над раковиной и дышит, протяжно и медленно.

— Можем мы, наконец, — говорит она после паузы, обрабатывая йодом тыльную сторону ладоней, и отрывает зубами пластырь, — убраться из этого проклятого города, пока здесь не объявились мои коллеги? Хотелось бы обойтись без бессрочного отпуска в Диего-Гарсии.

— Да, конечно…

— Спасибо. — Она начинает собирать свои вещи.

— …но тебе не понравится, куда мы двинемся дальше.

Она застывает, бросив еще один тревожный взгляд на раковину.

— Куда же? — Она читает все по моему лицу и становится белее мела. — Нет, — категорично отвечает она.

— Мы должны это сделать.

— 57 будут искать там в первую очередь!

— Да, я знаю.

— Пит, я работала с этими людьми больше десяти лет, так что поверь мне. Когда за тобой охотятся, нужно убегать и прятаться. Ты же хочешь выскочить у них прямо перед носом. Известно, чем все это кончится.

— И все же.

— Пит, — умоляет она.

— Мы должны узнать, за что Белла вызверилась на маму, — настаиваю я. — Мама скрывала совершенное ею убийство. Не просто же так Бел напала на нее с ножом.

Ингрид не соглашается.

— Пит…

Я перебиваю:

— Ты сама видела, что она сотворила с Ригби. Да, возможно, по заслугам, но Бел была в бешенстве. Тут что-то личное. Пожалуйста, Ингрид. Ты можешь не идти со мной, но я должен знать. Я должен продолжать идти по ее стопам.

— Мы пошли по ее стопам, и они привели нас сюда. Это тупик.

— Не совсем. Мы узнали про блокнот. Ригби сказал, что у Бел был черный блокнот.

Перед моим мысленным взором предстает мама: в халате в нашей раскуроченной кухне, в темно-синем коктейльном платье в ожидании вручения награды, бегущая за мной прямо перед тем, как угодить под