Конвейер - Римма Коваленко

Она сама подошла в конце смены к Бородину. Конвейер уже был выключен, только Шурик с паяльником в руке оставался на своем месте.

— Вот, — протянул он ей паяльник, — не удлиняя его, конструируем еще одну головку и производим одновременно две пайки. Как все гениальное, очень просто. Кто сидит на пайке, повышает производительность в два раза, а вообще на конвейере, по предварительным расчетам, на двадцать семь процентов.

Татьяна Сергеевна знала, что именно такие вытянувшиеся на хороших харчах мальчики, которые своим остроумием могут походя ранить чужое самолюбие, сами чересчур тонкокожи, если насмешка коснется их.

— Видишь ли, Шурик… — Татьяна Сергеевна взяла из его рук паяльник. — Мне это тоже приходило на ум. Но напряжение в сети тридцать шесть вольт. Для двух головок маловато, не нагреваются до нужного градуса две головки.

— А если увеличить напряжение?

— Не знаю. На новом конвейере тоже будет тридцать шесть.

Она, конечно, знала. Но эти знания ей никто не подарил. И если подарить их Бородину, он их не ощутит своими, К этому надо самому прийти: что такое более высокое напряжение, что оно может сотворить с тонкими приборами и деталями блока.

В проходной, у выхода, ее ждала Зоя Захарченко.

— Наконец-то, а то уж думала, что прозевала!

Вышли из проходной, пересекли заводскую площадь. Зоя шла медленно, Татьяна Сергеевна прилаживала к ней свой шаг.

— Я, Танюша, насчет тарификации! Не шуганут меня при следующей на пенсию?

— И думать такого не смей, выбрось из головы.

— А может, все-таки Никитину заявление написать? Объяснить письменно, как я в войну себе годы набавила?

— Ты лучше Наталье заявление напиши насчет квартиры. Дольше всех в цехе работаешь, а попросить для себя смелости не хватает.

— Так у меня же есть квартира. Мои же сыновья женились, внуков нарожали, при чем тут завод?

Зоя Захарченко на любом участке конвейера могла работать с закрытыми глазами, но больше всего любила вторую операцию — раскладку жгута проводов в остове блока. Только в июле, в разгар отпусков и приемных экзаменов, пересаживалась на новое место. Пересаживалась вместе с Мариной и Соломиным. Жить не могла друг без друга эта неразлучная троица.

Соломин в последнее время что-то подзавял. Всегда был квелый, а тут словно последняя батарея в нем села. На новом месте слегка ожил, но что-то с ним происходило: кашель был не простудный, какой-то фальшивый, будто в горле что застряло. Вздыхал Солома тяжело, в сонных глазах проглядывала печаль. Зоя сводила его в медпункт, там померили давление, сунули под мышку градусник и не нашли никаких признаков болезни.

Татьяна Сергеевна никак не могла понять Зоину привязанность к этому понурому парню, вспоминала, улыбаясь, как Зоя однажды сказала: «Да он же миляга, кристальная душа, только один в нем недостаток: книги, которые ему дают читать, возвращает залитые борщом».

Зоя уж скажет так скажет. Особенно у нее получаются разговоры с подростками, с этими длинноволосыми пацанами из ПТУ. Как-то Татьяна Сергеевна услышала разговор, который вели пацаны, не обращая внимания на Зою.

— Ты, Витька, сявка, струсил, теперь выкручиваешься, — наседал на лопоухого мальца длинный верзила. — Говори начистоту, как все было!

Лопоухий все уже выложил и теперь чуть не плакал, не зная, что еще говорить. А длинный не отставал, унижал и требовал каких-то доказательств. Рядом стояли сверстники и с безжалостным интересом ждали, чем все кончится.

— Ничтожество, — подытожил разговор длинный. — Ненадега. Лично я с таким бы в разведку не пошел.

«Разведка», видно, давно уже была окончательным приговором в таких вот стычках. И вдруг Зоин голос:

— Господи, в разведку! В разведку он кого-то с собой не возьмет! Подумай лучше, какой дурак тебя самого пошлет в разведку?

Загорелые тонкие пальцы Соломы держали пинцет, как карандаш. Он им, казалось, не оборачивал проводок вокруг лепестка, а рисовал маленькие кружочки. И паяльник, как живое существо, каким-то собственным манером прилипал к металлу. Не вязался подневольный вид Соломина с его умением так красиво работать.

Татьяна Сергеевна знала, что только внешне парень никак не реагирует на похвалу, а на самом деле, по словам Зои, «у него даже уши расцветают», и похваливала его за работу на новой операции. И вдруг заметила: перехвалила Солому. Обернув проводок вокруг лепестка, припаяв его, Володя не обрезал ножницами кончик, торчащий из пайки. Так он и высовывался, пока блок не приплывал в руки Зои Захарченко. Она обрезала Соломины проводки.

«Ну, пчелиная матка, — сказала себе Татьяна Сергеевна, — теперь понятно, почему он сидит у тебя только с правой руки, зачем ты на новое место его за собой тянешь. Вполне возможно, что тебе не пятьдесят пять, а всего пятьдесят один, но все же уже большая девочка, должна понимать, что это не помощь, а порча. Тем более что по своему умению он в такой помощи не нуждается».

— Соломин, — голос мастера прозвучал строго, — как понимать, что оставляешь работу незавершенной? Почему Захарченко за тебя откусывает проводок?

Володя долго молчал, прежде чем ответил:

— Я не могу.

— Что не можешь? Не можешь завершить свою работу?

Ответа не последовало. Кого другого Татьяна Сергеевна тут же заставила бы признать вину, а если бы заупрямился, без лишних слов сняла бы с рабочего места, поделив его операцию между соседями. С этими кончиками проводков не раз уже были неприятности. Поработав два-три месяца как надо, кто-либо из новеньких вдруг прозревал, что эти малюсенькие хвостики никому в блоке не мешают, и спокойненько их оставлял. Контроль, конечно, возвращал блок обратно. Татьяна Сергеевна устраивала всему конвейеру лекцию, из-за одного мучила всех, объясняя, что оставленные в блоке хвостики — это не только грязная работа, это еще редкостный случай обнаружить свою хитренькую натуру. Ведь тот, кто идет на это, уверен, что он единственный в своем роде, остальные-то концы обрезают. Он понимает, что если все займутся этим, то в блоке может произойти замыкание. Но он уверен, что все люди честные, а если так, то почему этим не воспользоваться, от одного хвостика ведь ничего не случится.

С Соломой было что-то другое. Зоя выразительно глядела на мастера, мол, оставь его в покое, объясню все потом, и Татьяна Сергеевна отошла от Соломина. Обходя линию после обеда, она бросила взгляд из-за его спины: кончики торчали, ножницы лежали в стороне.

Соня Климова тоже сидела на новом месте, опаивала трансформатор, и ни разу ее взгляд не обратился в другой конец цеха, где заканчивалась работа над новым конвейером. Ни разу не вспыхнула, не колыхнулась, когда совсем рядом, направляясь к начальнику цеха, проходил в своем новом костюме технолог Багдасарян. Татьяна Сергеевна с удивлением поглядывала на Соню.

Наталья поздно вечером в воскресенье, когда только вернулась из лагеря, тут же доложила по телефону:

— Новости — умрешь и не встанешь! Ваш Прохор наконец сам нашел себе папу. Голову сломаешь, не догадаешься, кто это!

Татьяна и удивилась, и обрадовалась, и, сама не ожидая от себя, назвала фамилию технолога:

— Багдасарян?

— Как ты догадалась?

— Ну, во-первых, холостой. Потом толстый. Такие детей должны любить.

— Шутишь, а мне кажется, что у них действительно началось что-то серьезное. Он просто голову потерял. Прошке сказал: маме пока ничего не говори, но сам знай: это я твой папа. Давно приехал, но не приходил, потому что не знал адреса. Ты же знаешь Прошу: тут же прибежал и доложил Соне. Всем не успел, так как всю обратную дорогу в автобусе спал, но, думаю, и без того все уже были в курсе дела. Ну, а вторая новость и вовсе тебя доконает: Колпачок нашел там себе девицу и представил матери.

Новости действительно были сногсшибательные, голос Натальи звучал молодо, она готова была их рассказывать до утра.

— У нас тоже кое-что произошло, — перебила ее Татьяна Сергеевна. — Стену в цехе расчистили, блоки довели до ума, теперь подолом их не заденешь, не опрокинешь.

«Подол» охладил Наталью.

— Что ты этим хочешь сказать? — Наталья в голос зевнула. — Сама виновата, что этот мартышкин труд тянется и конца ему не видно. Когда я была мастером, попробовали бы они меня заставить гнать блоки без электролитов!

— Кто это «они», Наташа?

— Ладно, спи, К тебе по-дружески, а ты все о своем. У меня уже вода в ванне остыла.

Соня и слова не сказала ей о Багдасаряне. Не расскажи Наталья, по Сон иному виду ни о чем таком и не догадалась бы Татьяна Сергеевна.

— Ну, как съездили? — спросила она Соню. — Как Прохор? Доволен?

— Да ну его, — сдержанно ответила Соня, — как с цепи сорвался. Три смены подряд легче отработать, чем с ним вот так, на лоне природы, отдыхать. — И смолкла, будто сказать больше нечего.