Конан "Классическая сага" - Роберт Говард

Тигранес многозначительно взглянул на занавеску, закрывавшую дверной проем. Конан покачал головой:

— Нет уж, полуголодная жизнь мне надоела. Но я был солдатом и участвовал в походе из Шапура в Кхитай, мне бы подыскать что-нибудь в этом роде.

— Кстати, вчера сюда приходили туранцы, — вспомнил Тигранес. — Задавали много вопросов. Они разыскивали человека, по описанию похожего на тебя, и с ним какую-то женщину. Это имеет к тебе отношение?

— И да и нет. Как выглядели эти туранцы?

— Старший коренастый, широкоплечий, с седой бородой. Зовут его Парвез. С ним несколько человек селян и охрана из гвардейцев короля Митридата. Наш король, очевидно, помогает ему в поисках.

— Парвеза я знаю, — сказал Конан. — Это дипломат короля Йилдиза. Шайка заморийцев похитила любимую жену Йилдиза, и король жаждет ее возвращения. Я к этой проделке не имею никакого отношения, но туранцы меня подозревают. Похоже, мне надо поживей убираться из Шадизара.

— И это не единственная причина, — заметил Тигранес. — Власти еще не забыли твоих похождений, несмотря на то, что миновало несколько лет. Внешность тебя выдает, как ты там себя ни называй.

Тигранес, прищурившись, взглянул на Конана, и в его маленьких поросячьих глазках засветился огонек алчности.

— Наверное, я поеду в… — начал было Конан, но, почуяв недоброе, замолчал. По опыту он знал, что чувство чести у обитателей трущоб — явление столь же редкое, как птичье молоко. — Впрочем, не знаю, — с деланной небрежностью сказал Конан. — Я пробуду здесь несколько дней, прежде чем решу, куда ехать. К тебе я вскоре опять загляну.

Грубовато посмеиваясь, чтобы Тигранес не заметил его подозрений, Конан вышел из «Золотого дракона» и вернулся в гостиницу Эриака. Но вместо того чтобы отправиться спать, он разбудил хозяина, расплатился за постой и вывел Имира из конюшни. Рассвет он встретил далеко от города, на дороге, ведущей в Йезуд.

На следующее утро Тигранес, который мучился бессонницей, размышляя, как ему поступить, отправился в ближайшую караулку стражников. Он рассказал сержанту, что небезызвестный Конан, который разыскивается заморийскими властями за множество совершенных им преступлений и которого ищут всюду посланники из Турана, находится сейчас в гостинице Эриака.

Но когда сержант с отрядом стражников вторгся в гостиницу, ему сообщили, что Конан несколько часов назад уехал неизвестно куда. Тигранес, вместо платы за донос, был наказан кнутом, поскольку запоздал со своей вестью. Потирая синяки, он вернулся к себе домой. Как это ни нелепо, Тигранес призвал проклятия на голову киммерийца, виня его в своих злоключениях.

А тем временем Конан на Имире мчался вперед так быстро, как только мог нести его конь.

Жители деревушки Заминди приготовились к занятному зрелищу. Селяне в заплатанных серых, бурых, коричневых шерстяных туниках все, как один, вышли из домов, многие держали детей на плечах, чтобы малышам лучше было видно. Всем хотелось посмотреть, как сожгут ведьму Ниссу.

Старуху привязали к сухому дереву на расстоянии полета стрелы от деревенских домов. В лохмотьях, с развевающимися на ветру седыми волосами, ведьма угрюмо наблюдала, как несколько человек громоздят вокруг нее сучья и хворост. Ведьма была крепко прикручена к стволу, но веревки не врезались в ее плоть, потому что старуха была немыслимо худа.

Селяне, поглощенные приготовлениями к зрелищу, не услышали стука копыт на тропе, соединяющей дорогу на Шадизар с деревней. Пока старейшина подносил горящий факел к хворосту, сквозь толпу протиснулся коренастый гирканийский гнедой.

Хворост занялся огнем и запылал с веселым треском. Нисса молча смотрела вниз, ее старческие, слезящиеся глаза выражали отрешенность.

Почувствовав толчок и фырканье над самым ухом, селянин, жующий яблоко, оглянулся и отскочил: это Имир, потянувшись на запах и желая откусить кусок, ткнулся в парня своим бархатным носом. Парень удивленным взглядом скользнул по крупу коня и уставился на сидящего на нем огромного всадника.

— Что это вы затеваете? — проскрежетал Конан.

— Собираемся сжечь ведьму, — с презрительной гримасой ответил селянин.

— А что она сделала?

— Погубила злыми чарами троих детей и корову, все умерли в одну и ту же ночь. А ты кто такой, чтобы спрашивать?

— Вы враждовали с ней?

— Нет, если уж тебе так интересно, — раздраженно ответил парень. — Она была нашей знахаркой. Но злой дух вселился в нее и заставил погубить живые души.

Пламя объяло уже толстые сучья, и Нисса закашлялась от дыма.

— Люди и скот мрут постоянно, — возразил Конан. — Отчего ты думаешь, что тут замешано колдовство?

— Послушай-ка, чужестранец, — закипая, сказал селянин, — не совал бы ты нос в чужие дела. Езжай отсюда подобру-поздорову.

Конан не любил ведьм. Ни малейшего понятия не имел он и о судопроизводстве. Но киммериец был убежден, что селяне вымещают свое горе на немощной, безобразной старухе, даже не считая ее в действительности виноватой.

Конан не имел обыкновения вмешиваться в чужие дела. Если парень говорит с ним искренне, только и остается, что пожать плечами и ехать своим путем. Но его задела грубая манера собеседника. К тому же, как варвар, он считал, что обязан покровительствовать женщинам, независимо от их возраста, внешности или положения в обществе. Дерзкие слова парня только раззадорили его. Конан твердо решил, что должен спасти старуху.

Он заставил коня попятиться и выехал из толпы. Взяв разгон, он пришпорил Имира и, издав боевой киммерийский клич, на всем скаку помчался к горящему дереву. Зеваки бросились врассыпную. Замешкавшихся сбил с ног скачущий конь.

Оказавшись близ охваченной кольцом огня жертвы, испуганный Имир закатил глаза и взвился на дыбы. Конан успокоил коня и сквозь дым подъехал к стволу, чтобы перерезать путы.

Сделать это было нетрудно: бережливые селяне принесли на костер самые старые, полусгнившие веревки.

В толпе послышалось недовольное ворчание, когда Конан протянул ведьме руку, взревев:

— Держись-ка, матушка!

Нисса крепко ухватилась за его загорелую руку; мощным рывком Конан поднял ее и посадил на загривок лошади перед седлом.

— Держись! — снова крикнул Конан, прижав к себе старуху и пуская Имира вскачь.

Селяне, с ропотом подступавшие к костру, бросились в разные стороны. Промчавшись сквозь толпу, Конан заметил, что самые проворные побежали к своим хижинам. Вскоре они выскочили оттуда кто с серпом, кто с вилами, кто с острогой.

— Куда тебя отвезти, матушка? — спросил у ведьмы Конан.

— У меня больше нет дома, — дребезжащим голосом ответила старуха. — Они сожгли мою лачугу.

— Так куда же теперь?

— Туда, куда и ты, умоляю, господин.

— Я направляюсь в Йезуд, не могу же я взять тебя с собой.

— Если доехать до главной дороги, а там свернуть налево, на тропу, мы доберемся до моего убежища. Но одолеет ли конь крутой подъем, неся двойную ношу?

— Пойдет ли он, если я его поведу?

— Да, господин, в этом я не сомневаюсь. Но поспешим! Я слышу позади лай собак.

Отдаленный лай достиг ушей Конана. Киммериец имел острый слух, и однако старуха раньше его заслышала погоню.

— Ты хорошо слышишь, хоть и стара, — заметил Конан.

— Я знаю способ, как притупить обострившиеся чувства, — ответила ведьма.

— Они пустили собак по нашему следу, — не приведут ли их собаки к твоему убежищу?

— Нам бы только добраться туда, а там уж я сумею их провести.

Когда Конан и Нисса выехали наконец на большую дорогу, шум погони сделался громче: Имир устал, обремененный двумя седоками. Вскоре Нисса различила вдали преследователей.

Конан пустил Имира рысью по крутой тропе, которая вилась и ныряла меж холмов. Лай становился все слышней, Конан понял, что положение почти безнадежно. На равнине, где достаточно места для маневра, его бы не испугала ватага деревенщины, вооруженной серпами и вилами. Но тут, посреди камней и ям, преследователи, при достаточной смелости, могут легко окружить его, перерезать поджилки коню, а всадника изрубить в куски.

— Преследователи скачут верхом, — сквозь зубы пробормотал Конан.

— Да, господин. Лошадей в деревне хоть отбавляй, селяне сами их разводят. А парни наши искусны в беге, они всегда одерживают верх над жителями других селений. Я всегда гордилась своей деревней.

Конан знал, что, если он бросит Ниссу, преследователям не догнать его. Но раз уж он взялся ее спасти, ничто не заставило бы его отказаться от этой затеи. В таких случаях Конан всегда проявлял упорство.

Тропа становилась все более крутой и каменистой. Конан спешился и обошел уставшую лошадь.

— Я пойду пешком, — сказал он. — Далеко ли еще?